В этом возрасте рост его достиг пяти футов и дальше этого не пошел; но ведь и Жорж де Шаверни был среднего роста. Сквозь прозрачную и атласную, как у девушки, кожу у него просвечивали тончайшие жилки. Белизну ее можно было назвать фарфоровой. Взор голубых глаз, исполненных несказанной кротости, как будто молил о покровительстве, — этот трогательно молящий взгляд пленял и женщин и мужчин, а мелодичный голос довершал обаяние всего его облика, дышавшего тихой прелестью. Густые и длинные каштановые волосы, разделенные надо лбом ниточкой прямого пробора и завивавшиеся на концах шелковистых прядей, спускались до плеч. Бледность, впалые щеки и тоненькие морщинки на лбу говорили о пережитых с детства страданиях и вызывали жалость. Изящно очерченный рот блистал белоснежными зубами, губы складывались в кроткую улыбку, подобную той, что застывает на устах умирающего. Руки, белые, как у женщины, отличались прекрасной формой.
В часы долгих размышлений он обычно склонял задумчиво голову, напоминая тогда тепличное хилое растение, и такая поза очень шла ко всему его облику: как будто это был последний пленительный штрих, которым художник завершает портрет, раскрывает весь свой замысел. У этого юноши с таким слабым, чахлым телом было болезненное, но прелестное, как будто девичье лицо. Глубокие думы, в которых мы, как ботаники, собирающие богатую жатву, проходим по широким полям мысли, плодотворное сопоставление человеческих идей, восторг, которым наполняет нас совершенство гениальных творений, стали для мечтателя Этьена неисчерпаемым источником тихих радостей в его одинокой жизни. Он полюбил цветы, очаровательные создания природы, участь коих имела большое сходство с его судьбою. Жанна радовалась невинным пристрастиям сына, предохранявшим его от резких столкновений с жизнью общества, которых он не выдержал бы, как не вынесла бы самая очаровательная рыбка-дорада, выброшенная океаном на песчаный берег, палящего взгляда солнца; и мать поощряла склонности Этьена, приносила ему итальянские песнопения, испанские романсеро, книги, стихи, сонеты. Библиотека кардинала д'Эрувиля перешла по наследству к Этьену, и чтение заполнило его жизнь. Каждое утро юношу встречали в его уединенном уголке красивые благоуханные растения с роскошной окраской. Чтение книг, которым он из-за хрупкого своего здоровья не мог долго заниматься, и прогулки между скалами чередовались у него с наивными размышлениями, когда он часами сидел перед веселыми пестрыми цветниками, собранием милых его друзей, или же, забравшись во впадину скалы, рассматривал любопытную водоросль, мох, морскую траву и изучал тайны их строения. Он искал рифму в душистом цветочном венчике, словно пчела, собирающая мед. Зачастую он просто любовался цветами, с безотчетным наслаждением разглядывая тонкие жилки, выделявшиеся на темных листьях, отмечая изящество богатого одеяния цветов, золотого или лазоревого, зеленого или лиловатого, разнообразнейшие и красивейшие вырезы цветочных чашечек и лепестков, их матовые или бархатистые ткани, разрывавшиеся при малейшем напряжении так же, как должна была разрываться его душа. Позже этот поэт и мыслитель постиг причину бесчисленного разнообразия одних и тех же созданий природы, открыл в нем доказательство драгоценных ее сил; ведь с каждым днем он делал поразительные успехи в истолковании божественного глагола, начертанного на всем сущем. Эти безвестные и упорные исследования в мире таинственных явлений внешне придавали его жизни дремотный характер, свойственный бытию гениальных созерцателей. Этьен целыми днями лежал на песке, счастливый, спокойный, и, неведомо для себя, воспринимал все, как поэт. Внезапно прилетевший золотистый жук, отблески солнца в океане, трепет, пробегавший по светлому зеркалу вод, красивая раковина, морской паук — все было событием, все радовало его невинную душу. Видеть, как вдали появляется мать, слышать приближавшийся шелест ее платья, ждать ее, обнимать, говорить с нею, слушать ее было для него такой радостью, так волновало его, что зачастую запоздание или самое легкое опасение вызывали у него жар и лихорадку. Он был весь — душа, и для того, чтобы слабое, хрупкое тело не разрушили жгучие волнения этой впечатлительной души, ему необходимы были тишина, ласка, мирный пейзаж и женская любовь. Сейчас любовь и ласку ему щедро дарила мать; среди скал всегда было тихо; цветы и книги вносили столько очарования в его уединенную жизнь; словом, его маленькое царство, состоявшее из песков и раковин, водорослей и зелени, казалось ему целым миром, всегда пленяющим свежестью и новизной.
Этьену пошло на пользу такое существование, глубокая его невинность и эта внутренняя нетронутость, поэтическая и широкая жизнь. Ребенок с виду, зрелый муж умом, он был ангельски чист и телом и душой. По воле матери занятия науками перенесли его волнения в область мысли. Вся его деятельность происходила тогда в нравственном мире, далеко от мира социального, который мог бы убить его или причинить ему мучительные страдания. Он жил душою и умом. Усвоив многие мысли человеческие путем чтения книг, он поднялся до той мысли, что движет материей, он чувствовал ее в воздухе, он читал ее начертанной в небе. Словом, он рано взошел на ту горную вершину, где мог найти тонкую пищу для своей души, пищу опьяняющую, но обрекавшую его несчастью — в тот день, когда к накопленным им сокровищам прибавятся богатства любовной страсти, внезапно вспыхнувшей а сердце. Иной раз Жанна де Сен-Савен страшилась этой будущей любовной бури, но тут же ей приносила успокоение мысль о печальной участи, предстоящей ее сыну: бедняжка не видела иного лекарства от страшной беды, кроме менее страшного несчастья. Каждая ее радость была полна горечи!
«Этьен будет кардиналом, — думала она, — будет жить любовью к искусствам, сделается их покровителем. Любовь к искусству заменит ему женскую любовь, и ведь искусство никогда не изменит».
Итак, радости страстного материнского чувства непрестанно омрачались горькими мыслями о странном положении Этьена в родной семье. Оба сына герцога д'Эрувиля уже вышли из юношеского возраста, но до сих пор они еще не знали друг друга, ни разу друг друга не видели и даже не подозревали о существовании брата-соперника. Герцогиня долго надеялась, что в отсутствие мужа ей удастся соединить их узами братства, сделав сцену признания торжественной и душевной. Она так хотела вызвать у Максимильяна сочувствие к Этьену, сказав младшему брату, что он должен оказывать старшему больному брату покровительство и любить его за то отречение от своих прав, которое Этьен будет соблюдать свято, хотя оно и является вынужденным. Однако надежды, которые она долго лелеяла, рухнули. Мать уже не мечтала о сближении сыновей, теперь она даже больше боялась встречи Этьена с Максимильяном, нежели встречи Этьена с отцом. Максимильян, веривший только дурному, конечно, решил бы, что брат когда-нибудь потребует себе отнятые у него права, и, боясь этого, бросил бы Этьена в море с камнем на шее. Трудно было встретить сына, более непочтительного к матери. Едва только Максимильян стал способен рассуждать, он заметил, как мало уважения герцог питает к жене. Старик наместник лишь сохранял кое-какую внешнюю учтивость в обращении с герцогиней, а Максимильян, которого отец почти не сдерживал, причинял матери множество огорчений. И вот Бертран непрестанно следил за тем, чтобы младший брат никогда не столкнулся с Этьеном; впрочем, от Максимильяна тщательно скрывали, что у него есть старший брат. В замке все люди герцога от души ненавидели маркиза де Сен-Сэвер, как именовался Максимильян, и те, кто знал о существовании старшего брата, смотрели на Этьена как на мстителя, которого господь бог держит в запасе. Итак, будущность Этьена была сомнительной: может быть, его станет преследовать брат! У бедняжки герцогини не было родных, которым она могла бы доверить жизнь и защиту интересов своего обожаемого сына. А что, если Этьен, облаченный Римом в пурпуровую мантию, возжелает радостей отцовства, как она сама изведала счастье материнства? Эти мысли да и вся ее унылая, полная затаенных горестей жизнь были подобны затяжному недугу, плохо умеряемому мягким режимом. Сердце ее требовало тончайшей бережности, а между тем вокруг нее были люди жестокие, не ведавшие жалости. Какая мать не страдала бы непрестанно, видя, что ее старший сын, поистине человек высокого ума и высокой души, человек, в котором уже сказывались прекрасные дарования, лишен принадлежащих ему прав; тогда как младшему сыну, мерзкому негодяю, существу, не обладающему ни единым талантом, даже военным, предназначено носить герцогскую корону и быть продолжателем рода д'Эрувилей? Дом д'Эрувилей отрекся от славы своей! Кроткая Жанна де Сен-Савен была не способна проклинать, она могла лишь благословлять и плакать; но часто поднимала она глаза к небу и спрашивала у него отчета в столь странном его предначертании. Глаза ее наполнялись слезами, когда она думала о том, что после ее смерти Этьен совсем осиротеет и окажется во власти младшего брата, существа грубого, у которого нет ни стыда, ни совести. Подавленные душевные терзания, непозабытая первая любовь, никому не ведомое горе, ибо герцогиня таила от дорогого сына самые мучительные свои страдания, тоска, всегда омрачавшая ее радости, непрестанные муки подточили жизненные силы Жанны д'Эрувиль, и у нее развилась болезненная апатия, которая не только не уменьшалась, но все увеличивалась. Герцогиня чахла с каждым днем все больше, и наконец последний удар совсем доконал ее: она было попыталась объяснить герцогу весь вред его воспитания Максимильяна, муж оборвал ее; она ничего не могла сделать, чтобы уничтожить посеянные семена зла, которые уже дали ростки в душе ее младшего сына. Недуг ее вступил в такую стадию, что больная таяла на глазах, и тогда герцогу пришлось назначить Бовулуара врачом дома д'Эрувилей и Нормандского наместничества. Бывший костоправ переехал в замок. В те времена такие посты отдавали ученым, которые находили тут и досуг, необходимый для их трудов, и вознаграждение, необходимое для их нелегкого существования. С некоторых пор Бовулуар очень желал добиться этой должности, ибо его познания и его богатство вызывали зависть, и у него появилось много заядлых врагов. Несмотря на покровительство знатной семьи, воспользовавшейся его услугами в одном щекотливом деле, его недавно объявили замешанным в каком-то преступлении, собирались судить, и только вмешательство наместника Нормандии, заступившегося за Бовулуара по просьбе герцогини, остановило преследование. Герцогу не пришлось раскаяться в могущественном своем покровительстве бывшему костоправу: Бовулуар спас маркиза де Сен-Сэвер от столь опасной болезни, что у всякого другого врача лечение кончилось бы неудачей. Но застарелый недуг герцогини исцелить было невозможно, тем более, что окружающие постоянно растравляли ее душевную рану. Вскоре жестокие страдания показали, что близится кончина этого ангела, которого тяжкая судьба подготовила к лучшей участи, и тогда у матери к думам о смерти примешалась мрачная тревога за сына. «Что станется без меня с Этьеном? Бедное дитя мое!» — вот горькая мысль, возникавшая ежечасно, словно вздымавшаяся волна.
