— Неужели для расширения кругозора обязательно ехать в Чикаго? — жалобно спросил мистер Эрскин. — На такое путешествие я бы никогда не решился.
Сэр Томас сделал выразительный жест рукой:
— Для мистера Эрскина весь мир умещается на его книжных полках. А мы, люди действия, хотим видеть мир своими глазами, а не читать о нем в книгах. Американцы — удивительно интересный народ. И они очень трезво мыслят. Я думаю, это их главная черта. Да-да, мистер Эрскин, это весьма здравомыслящие люди. Поверьте мне, американец никогда не совершает глупостей.
— Какой ужас! — воскликнул лорд Генри. — Я еще могу смириться с откровенной силой, но откровенное здравомыслие невыносимо. Руководствоваться одним лишь разумом — в этом есть что-то вульгарное. И крайне неразумное.
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать, — отозвался сэр Томас, багровея.
— Зато я вас понимаю, лорд Генри, — с улыбкой пробормотал мистер Эрскин.
— В парадоксах есть своя прелесть, но всему же существует предел, — не успокаивался баронет.
— Разве это был парадокс? — невинным голосом спросил мистер Эрскин. — А мне так не показалось. Хотя, может быть, вы и правы. Но даже если и так? Ведь парадоксы прокладывают нам путь к истине, и, чтобы познать цену реальности, мы должны увидеть ее балансирующей на цирковом канате. Об истинности истин мы можем судить только тогда, когда они становятся акробатами.
— Господи, до чего же вы, мужчины, любите спорить! — вздохнула леди Агата. — К тому же я и понятия не имею, о чем идет речь. Кстати, Гарри, я ужасно на тебя сердита за то, что ты отговариваешь нашего милого мистера Дориана Грея наведываться к этим несчастным в Ист-Энд. Уверяю тебя, его помощь будет просто бесценной. Им очень понравится, как он играет.
— А я хочу, чтобы он играл для меня, — улыбнулся лорд Генри и, глянув в сторону Дориана, поймал на себе его благодарный взгляд.
— Но они так страдают в этом своем Уайтчепеле! — продолжала настаивать леди Агата.
— Я могу сочувствовать чему угодно, кроме страданий, — пожал плечами лорд Генри. — Страдания не вызывают у меня сочувствия. Слишком они отталкивающи, слишком ужасны, слишком удручающи. В нынешней моде сочувствовать страждущим есть нечто в высшей степени нездоровое. Сочувствовать, в прямом смысле этого слова, нужно красоте, ярким краскам, радостному ощущению жизни. И чем меньше мы будем говорить о социальных язвах, тем лучше.
— Но Ист-Энд — проблема очень серьезная, — заметил сэр Томас, внушительно качая головой.
— Без всяких сомнений, — согласился молодой лорд. — Но это проблема рабства, а мы пытаемся ее решить, увеселяя рабов.
Политик пристально посмотрел на него и спросил:
— И каким же образом, на ваш взгляд, можно изменить положение?
Лорд Генри рассмеялся.
— Я бы ничего не стал изменять в Англии, кроме погоды, — сказал он, — и вообще меня больше устраивает роль созерцателя. Но все же я могу сказать, что, поскольку девятнадцатый век оказался банкротом, причем из-за излишнего проявления сострадания, нам стоило бы почаще обращаться к науке, которая наставит нас на путь истинный. Ценность эмоций заключается в том, что они нас уводят с истинного пути, а ценность науки — в том, что она совершенно не эмоциональна.
— Но ведь на нас лежит такая ответственность… — робко вступила в беседу миссис Ванделер.
— Да, громадная ответственность! — поддержала ее леди Агата.
Лорд Генри переглянулся через стол с мистером Эрскином и промолвил:
— Человечество относится к себе уж слишком серьезно. Это его первородный грех. Если бы пещерные люди умели смеяться, история пошла бы совсем по другому пути.
— Вы меня очень утешили, — прощебетала герцогиня. — Я постоянно чувствую себя виноватой, когда бываю у вашей милой тетушки, потому что Ист-Энд меня совершенно не интересует. А теперь я смогу смотреть ей в глаза не краснея.
— Но румянец женщинам очень к лицу, герцогиня, — заметил лорд Генри.
— Только когда они молодые, — отозвалась она. — А если краснеет такая старуха, как я, это ни о чем хорошем не говорит. Ах, лорд Генри, научите меня, как снова стать молодой!
Подумав с минуту, лорд Генри спросил, глядя на нее через стол:
— Можете ли вы, герцогиня, припомнить хотя бы одну большую ошибку, совершенную вами в ранней юности?
— Боюсь, далеко не одну! — порывисто проговорила она.
— В таком случае, совершите их снова, — промолвил он без тени улыбки. — Чтобы вернуть свою молодость, достаточно повторить ее безрассудства.
— Какая восхитительная теория! — воскликнула герцогиня. — Непременно проверю ее на практике.
— Какая опасная теория! — процедил сэр Томас.
Леди Агата лишь молча покачала головой, но было видно, что слова племянника ее забавляют. Мистер Эрскин слушал с большим вниманием.
— Да, — продолжал лорд Генри. — Это один из секретов продления жизни. В наши дни большинство людей умирает от все более овладевающего ими благоразумия, и, только когда уже слишком поздно, они начинают сознавать, что единственное, о чем человек никогда не жалеет, — это его ошибки.
Все за столом рассмеялись.
А лорд Генри продолжал играть с этой мыслью, словно кошка с мышью, давая полную волю своей фантазии: он то жонглировал ею, по своей прихоти видоизменяя ее, то позволял ей ускользнуть от себя, тотчас же вновь настигая ее, то заставлял ее искриться, украшая радужными блестками своего воображения, то окрылял парадоксами, давая ей взлететь на недосягаемую высоту. И тогда этот хвалебный гимн безрассудствам воспарял к высочайшим вершинам философии, отчего сама философия обретала былую молодость и, увлекаемая безумной музыкой наслаждения, подобная вакханке[17] в залитом вином облачении и в венке из плюща, пускалась в пляс по холмам жизни, насмехаясь над трезвостью медлительного Силена[18]. Прозаические факты повседневности бросались при ее появлении во все стороны, словно потревоженные лесные духи. Ее белые ноги месили виноград в огромной давильне, у которой восседает мудрый Омар Хайям[19], и журчащий сок вскипал вокруг ее обнаженных ног волнами пурпурных пузырьков, стекая затем ручейками красной пены по черным, покатым стенкам чана.
То была вдохновенная импровизация. Лорд Генри чувствовал на себе неотрывный взгляд Дориана Грея, и сознание, что среди присутствующих есть человек, чью душу ему хотелось бы приворожить, придавало его воображению необыкновенную живость, а его остроумию особенный блеск. Его монолог был блестящим, фантастическим, парадоксальным. Он совершенно очаровал свою аудиторию, внимавшую каждому его слову и встречавшую восхищенным смехом особенно удачные места. А Дориан Грей все это время сидел, словно загипнотизированный, вперившись глазами в лорда Генри. По его губам то и дело пробегала зачарованная улыбка, а в потемневших глазах изумление сменялось благоговением.
Внезапно в наполненную фантастическими миражами комнату бесцеремонно вторглась Реальность в образе слуги, доложившего герцогине, что подан ее экипаж. Герцогиня сделала шутливый жест преувеличенного отчаяния и воскликнула:
— Какая досада! Но хочешь не хочешь, а мне пора ехать. Я должна забрать из клуба супруга, а затем отвезти его на какое-то глупейшее собрание в комнатах Уиллиса[20], на котором ему надлежит председательствовать. Если опоздаю, он ужасно рассердится, а я избегаю каких-либо сцен в этой шляпке: уж слишком она воздушная! Одно резкое слово — и от нее ничего не останется. Нет-нет, не удерживайте меня, дорогая Агата. До свидания, лорд Генри! Вы совершенно восхитительны и в то же время вы сущий разрушитель морали. Я, право, не знаю, что думать о ваших теориях. Непременно приезжайте к нам обедать как-нибудь вечером. Скажем, во вторник. Вы никуда не приглашены на вторник?
— Ради вас, герцогиня, я кому угодно готов отказать, — проговорил с поклоном лорд Генри.
— Ах, как это мило с вашей стороны и нехорошо в то же время! — воскликнула герцогиня. — Смотрите же, лорд, приезжайте.
И она, в сопровождении леди Агаты и других дам, величаво выплыла из комнаты.
Когда лорд Генри возвратился на место, к нему подсел мистер Эрскин и проговорил, положив руку ему на плечо:
— Вы говорили так складно, будто читали вслух какую-то книгу. Так почему бы вам не написать ее на самом деле?
— Я слишком люблю читать книги, мистер Эрскин, чтобы самому их писать. Хотя мне действительно хотелось бы написать роман — роман столь же прекрасный, как персидский ковер, и столь же нереальный. Но в Англии читают только газеты, учебники и энциклопедии. Англичане, в отличие от всех других народов, совершенно не ценят прекрасное в литературе.
