чувства к этой маленькой девочке.
Возможно, они были немного земляками. Хотя Гюльсум знала название своей деревни, она не могла объяснить, из какого она вилайета. Однако некоторые слова, которые Гюльсум иногда говорила на провинциальном наречии, совсем не казались Таир-ага чужими. Они были так похожи на его…
Нянька всячески подчеркивал свой провинциальный говор.
Когда в доме случалась какая-нибудь ссора, он заявлял:
— Я ухожу в другие земли… Ищите себе другого няньку, который будет присматривать за вами… — и даже для видимости начинал прощаться с детьми и прислугой.
Хозяйка дома знала, что он просто капризничает, но все равно упрашивала: «Нянька… разве такое возможно? Ты опора этого дома… Живи-ка, где живешь!» — и возвращала ему прежнюю власть.
Конечно же, его слова были не более чем капризом, пустыми угрозами. Нянька и сам знал, что, если бы его выгнали (что, впрочем, могло случиться), он никуда не сможет отсюда уйти.
Разве еще остался у него кто-нибудь в его деревне, которую он покинул сорок лет назад? А если даже и остался, кто его там узнает? Когда он прибыл в Стамбул, он только что женился. Через некоторое время после того, как он устроился здесь, он задумал бросить жену. Однако сейчас он не помнил, сделал ли он это, послал ли женщине бумагу о разводе. Наконец несколько лет назад он узнал, что она живет в Анатолии и очень бедна. Когда он приехал туда, его встретила голодная толпа с криками: «Вот приехал тот, кто опозорил свой род… Открывай-ка кошелек!» — и ему больше ничего не оставалось делать, как отдать им все свои сбережения.
Но вместе с тем он чувствовал легкую тоску по родной земле. Иногда Таир-ага находил утешение, когда время от времени встречал своих земляков. Однако они, даже не поздоровавшись, протягивали руку: «О Аллах, земляк… дай нам хоть немного денег» — и вынуждали няньку потихоньку сбегать от них. Таир-ага любил Гюльсум потому, что она принесла с собой запах его нищей родины.
По ночам у них с девочкой происходили прямо-таки тайные свидания. Гюльсум на цыпочках прокрадывалась в комнату няньки. В это время девочка становилась полной противоположностью «дневной» Гюльсум — тихой, задумчивой, смирной.
— Входи-ка, Гюльсум… Рассказывай, что нового?
В этот час на няньке было меховое энтари и старый кафтан; он лежал на прибранной кровати.
— Дядя, я пришла спросить у тебя кое-что. (Гюльсум по ночам почему-то называла няньку дядей.) На улице очень холодно… Интересно, а в Эдирне так же холодно?
Нянька, пытаясь понять, что это значит, отвечал:
— Нет… Эдирне южнее… Там теплее, чем здесь. Не переживай, Исмаил не замерзнет. Его положение лучше, чем у нас с тобой. Разве прошлые зимы в деревне были лучше?
— Нет, дядя! У нас полно дров.
— Приготовь-ка мне чай, потом поговорим.
Зимой и летом в комнате у няньки стоял небольшой мангал, на котором постоянно грелся чайник без ручки. Таир-ага клал в этот чайник липу, чай, ромашку, гвоздику, одним словом, любую ароматную траву, которая ему попадалась, и пил этот отвар перед сном.
— А ну-ка, Гюльсум… разотри-ка потихоньку мне колени и рассказывай, что вы делали с Исмаилом прошлой зимой…
Девочка делала массаж Таиру-ага и одновременно тихим, словно звук закипающего в чайнике чая, голосом начала рассказывать ему историю Исмаила. Пока Гюльсум делала ему массаж, который снимал всю его дневную усталость, он ее слушал, но потом мысли его постепенно путались и ускользали, на глаза ложились тени, дрожащие верхние веки опускались, и он засыпал. Однако, чтобы не обидеть девочку, он говорил ей:
— Я закрываю глаза… Но ты не думай, что я сплю… Я слышу все, что ты говоришь…
Но дружеская помощь Гюльсум не ограничивалась только массажей. Она стирала его носки, зашивала рваные вещи. И даже подумывала долгими зимними ночами связать ему шерстяные носки.
Впрочем, самым важным для него в их дружбе было то, что если Таир-ага в чем-то провинился, он сваливал свою вину на Гюльсум, а она, будучи не силах защитить себя, говорила что-нибудь в свое оправдание. Однако она не упрекала в этом няньку.
Хотя это было и непорядочно для взрослого человека, но ведь ребенка сильно не наказывали: пара упреков, иногда пощечина… Но слова не задевают ребенка так, как взрослого… А что касается пощечин… Да, тогда он винил себя в том, что наказали ребенка, а не его… Но пусть им зачтется… Но ведь завоевать сердце ребенка, утешить его, сунув в руку фрукты или несколько конфет, совсем несложно…
Таким образом оборотная сторона той любви, которую нянька испытывал к маленькой девочке, преследовала такие вот низкие цели. Однако это не мешало их любви. Эта любовь была такой же чистой, как любовь к Родине, и разве ее могли испортить подобные мелкие неприятности? Что поделать, так устроен мир… Самые красивые цветы черпают свои цвета и ароматы из перегноя, из нечистот…
Взамен на те мелкие поручения няньки, которые Гюльсум выполняла для него, она хотела только одного: чтобы он слушал ее сказки про Исмаила. Таир-ага делал это так серьезно и внимательно, как только мог.
Однажды ночью нянька слушал, как обычно, тихий девичий голосок и уже готовился ко сну, когда послышался звук падающих на пол монет; потом еще и еще… Десятки, куруши, четвертаки будто сыпались с неба, переворачивались при столкновении с досками пола. Монетки раскатывались по всей комнате, некоторые из них исчезали в щелях между досками.
Никакой другой шум не смог бы так мгновенно разбудить няньку. Его сон моментально улетучился. Таир-ага увидел, что монеты вываливаются из дырявого кармана зеленой шерстяной кофты Гюльсум. После того как он догнал катившийся четвертак и прижал его босой ногой, он спросил:
— Девочка, что это такое?.. Где ты их нашла? Неужели украла?
— Я не крала, дядя… Это мои личные деньги.
Щедрость покойного Шекип-паши, который раздавал направо и налево последние деньги, оставшиеся в его кошельке в последний день месяца, словно осыпал монетами молодых на свадьбе, в некоторой степени передалась и его детям. Нянька знал, что барышни так же, как и другим слугам, частенько давали Гюльсум деньги.
Это значит, что, несмотря на страсть девочки к еде, она не проедала деньги, а копила.
После того как Таир-ага собрал монеты, он забеспокоился о тех, что закатились между досками пола, и спросил:
— Девочка, сколько у тебя всего было курушей?
Разве Гюльсум их считала?..
— Много или мало… Да какая разница? — начала она.
— Да покарает тебя Аллах… Только у меня в руке девяносто три куруша.
Гюльсум рассказала няньке, что
