P.S.
Душевно кланяюсь (неграмотная и вульгарная конструкция, видано ли, чтоб «душа кланялась»!) нашему заочно дорогому профессору (to our 'unsight-unseen' dear professor), о котором много слышал (about whom have heard much) от добраго Дементия Дедаловича и сестрицы (from good Demon and my sister).
С уважением (with respect), Андрей Вайнлендер.
Меблированное Пространство, l'espace meublé (известное нам исключительно как обставленное и заполненное, даже если содержание его определяется «отсутствием субстанции» — включая сюда и память), в основе своей, если говорить о нашем шарике, сплошная вода. Этой своей формой оно уничтожило Люсетт. Другая разновидность, более или менее атмосферного характера, но не менее омерзительно-гравитационная, уничтожила Демона.
Однажды мартовским утром 1905 года на террасе Виллы Армина, сидя, как султан, в ленивой позе на ковре, в окружении томных нагих девиц, Ван раскрыл американскую ежедневную газету, выходящую в Ницце. В четвертой или пятой заметке об авиакатастрофах младого столетия гигантский летательный аппарат по необъяснимой причине разлетелся в воздухе на высоте пятнадцать тысяч миль над Тихим океаном между островами Лисянский и Лясанов в районе Гавая. В списке «видных деятелей», погибших при взрыве, значились: глава рекламной службы крупного универсального магазина, и.о. мастера производства тонколистного металла для корпорации факсимильной связи, руководитель некой фирмы грамзаписи, главный партнер одной из адвокатских фирм, некий архитектор с солидным опытом авиатора (вот первая опечатка, которую уж не выправишь), вице-президент корпорации недвижимости, еще вице-президент, уже какого-то правления для регуляции неведомо чего…
— Кушать хочица! — проговорила maussade[487] ливанская красотка пятнадцати знойных лет от роду.
— Вон колоколец! — сказал Ван, почему-то как завороженный не отрывая взора от скопища мелькавших означенных биографий:
…президент оптовой фирмы по торговле спиртным, руководитель компании турбинного оборудования, карандашный фабрикант, два профессора философии, два газетных репортера (которым не строчить уж репортажи), заместитель инспектора банка оптовой продажи спиртного (напечатано с ошибками и взято не оттуда), заместитель инспектора трастовой компании, президент чего то, секретарь агентства печати…
Сами имена подобных деятелей, равно как и имена остальных восьмидесяти мужчин, женщин и безгласных детей, сгинувших в голубых небесах, умышленно не назывались до той поры, пока не оповестят всех близких; но даже свод простых, неконкретизированных предварительных данных оказался настолько впечатляющ, что невозможно было его не напечатать в желании разжечь общественный интерес. И только на следующее утро Ван узнал, что директор банка, на чье имя пришлась последняя в списке опечатка, был его отец.
«Упущенные стрелы судьбы каждого всегда рассеяны вкруг него» и т. д. («Отражения в заливе Сидра»).
В последний раз Ван видел отца в их родном доме, весною 1904 года. Присутствовали и другие: старик Элиот, заправила недвижимости, двое адвокатов (Громбчевский и Громвель), специалист в вопросах искусств д-р Айкс, новая секретарша Демона Розалинд Найт, церемонный Кифар Суин, банкир, сделавшийся в шестьдесят пять авангардным литератором: невероятно, но в течение всего лишь года ему удалось создать написанную свободным стихом поэму «Бесплодоземье»{158} — сатиру на англо-американские гастрономические пристрастия, а также «Кардинала Гришкина», истинно достойно исполненную прозу во славу римско-католической веры. Поэма особого интереса не вызвала; что же до романа, то он уж был провозглашен «новаторским» знаменитыми молодыми критиками (многими, с Норманом Гиршем и Луисом Диром в том числе), восхвалявшими его благоговейно и в тонах столь высоких, что нормальному уху едва ль уловить всю полноту их дискантова звучания; однако явление это возбудило многих, но после наделавших много шума поминальных статей 1910 года («Кифар Суин: человек и художник», «Суин как поэт и как личность») и сатире его, и роману суждено было позабыться столь же бесповоротно, сколь и надзиранию упомянутого и.о. мастера за регуляцией квалификации — а равно и Демонову наказу.
За столом преимущественно говорили о делах. Демон только что приобрел небольшой, идеально круглый остров в Тихом океане с розовым домом на поросшем травой крутом берегу и в окаймлении песчаного пляжа (вид с воздуха) и теперь намеревался продать бесценный маленький палаццо в Восточном Манхэттене, что Вану вовсе не улыбалось. Мистер Суин, алчный прагматик, сверкая перстнями на жирных пальцах, сказал, что, возможно, купит палаццо, если включить в стоимость кое-какие картины. Сделка не состоялась.
Ван продолжал частные исследования вплоть до того, как был избран (в тридцать пять!) на должность заведующего кафедрой философии Кингстонского университета, получив кресло Раттнера. Выбор ученого совета определили отчаяние и растерянность вследствие обрушившегося несчастья — двое других кандидатов, маститых ученых, гораздо старше и куда предпочтительней его, ценимых даже в Татарии, по которой частенько, рука об руку, с горящим взором, путешествовали, таинственным образом пропали (возможно, погибли под вымышленными именами в том самом, так и не объясненном происшествии над смеющимся океаном) — и буквально «в последнюю минуту», ибо это самое Кресло, если его не занять в установленный и ограниченный временем срок, надлежало вынести, предоставив возможность другому, менее вожделенному, однако весьма пристойному средству сидения, устремиться откуда-то из недр на освобожденное место. Ван, не нуждавшийся в такой чести, ее не оценил, хоть и воспринял в духе снисходительной привередливости или привередливой признательности или просто в память об отце, который какое-то ко всему этому отношение имел. К своим обязанностям Ван относился без излишнего усердия, сводя к незыблемому минимуму — примерно к десяти в год — свои лекции, исполняемые монотонно и гнусаво, в основном посредством новейшего и почти недоступного «гласописца»{159}, спрятанного в кармане жилета среди антисептических пилюль «Венера», сам при этом беззвучно шевелил губами, уносясь мыслями в свой кабинет к освещенной лампой странице, не дописанной пока его размашистым почерком. Он провел в Кингстоне примерно два года (перемежаемые поездками за границу) личностью неприметной, не рождавшей по себе никаких толков ни в университете, ни в городе. Недолюбливаемый строгими коллегами, непривечаемый в местных пивных, неудерживаемый мужской половиной студентов, в 1922 году Ван вышел в отставку, после чего окончательно переселился в Европу.
приезд монтру бельвю воскресенье
обеду обожание адажио радуга
Ван получил это смелое послание вместе с завтраком 10 октября 1905 года в женевском отеле Манхэттен-Палас и в тот же день отправился в Монтру на противоположный берег озеpa. Там он обосновался, как обычно, в отеле «Les Trois Cygnes»[488]. Маленький, тщедушный, почти мифически древний швейцар умер четыре года назад, во время Ванова приезда, и теперь — вместо сдержанной, полной таинственного смысла, подобной свету лампы сквозь пергамент, улыбки усохшего Жюльена — старого толстого Вана встретила круглая красная физиономия недавнего посыльного, облаченного ныне во фрак.
— Люсьен! — сказал д-р Вин, глядя на того поверх очков. — Меня могут посещать — и ваш предшественник был в курсе — разные, довольно необычные визитеры: фокусники, дамы в масках, безумцы — que sais-je[489]? — надеюсь, все три лебедя будут паиньки и блеснут умением хранить молчание. Вот и поощрительный аванс.
— Merci infiniment![490] — поклонился швейцар, и Ван, как всегда, был бесконечно тронут такой преувеличенной любезностью, дававшей немалую пищу для философствования.
Он взял два просторных номера — 509-й и 510-й: с салоном, обставленном в духе Старого Света позолоченной мебелью с зеленой обивкой, прелестной спальней, к которой примыкала квадратная ванная, очевидно, переоборудованная из обычного номера (году в 1875-м, когда отель перестраивался и модернизировался). В возбужденном предчувствии прочел надпись на восьмиугольной картонной табличке, свисавшей на изящном красном шнурке: «Не беспокоить». — «Prière de ne pas déranger» («Просьба не беспокоить!»). Перевесьте табличку на дверь снаружи. Известите Телефонный Коммутатор. — «Avisez en particulier la téléphoniste» («Непременно предупредите телефонистку!») — по-французски: ни вызова, ни менторского тона операторши.
Он заказал громадный ворох орхидей из цветочного магазина rez-de-chaussée[491] и один бутерброд с ветчиной — из гостиничного обслуживания. Провел бесконечную ночь (с безоблачным рассветом, взорванным карканьем альпийских ворон) в постели — в треть от той громадной из их незабвенной квартиры двадцатилетней давности. Завтракал на балконе, проигнорировав назойливую чайку. Отобедав поздно, позволил себе после этого всласть соснуть; чтоб потянуть время, принял ванну; и последующие пару часов прогуливался, присаживаясь на каждой второй скамье, по набережной в сторону нового «Бельвю-Палас», что стоял в миле от него на юго-восточной стороне озера.
