придвинуть оружие к себе и время от времени поглядывать на него
краем глаза. Липотин сделал вид, что ничего не заметил, неторопливо закурил новую сигарету и, когда завеса табачного дыма скрыла его лицо, проскрипел:
— Вы имеете какое-нибудь представление о тибетской эротической магии?
— Да, небольшое.
— В таком случае вам, наверное, известно, что трансформация сексуальной энергии человеческого полового инстинкта в магическую энергию осуществляется посредством специальной техники, которая называется «вайроли-тантра».
«Вайроли-тантра!» — эхом откликается во мне. В какой-то редкой книге я действительно что-то читал об этой таинственной практике; ничего определенного, конечно, не помню, но все равно термин этот ассоциируется у меня с чем-то темным, противоестественным, идущим наперекор человеческой природе. Видно, не зря секрет этой традиционной техники так строго охраняется посвященными в тантрические мистерии.
— Ритуальный экзорцизм? — словно в забытьи спросил я. Липотин недоуменно качнул головой:
— Вы еще скажите: искусственная стерилизация! Изгонять пол?.. Что же тогда останется от человека? Ничего, ровным счетом ничего, даже благостного облика аскета-великомученика, причисленного Церковью к «лику святых». Стихию истребить нельзя! И совершенно бессмысленно пытаться избавиться от княгини.
— Липотин, мне иногда кажется, что это вовсе не княгиня. Это...
От звука липотинского голоса у меня даже зубы заныли, такое впечатление, словно кто-то ногтем царапал по стеклу,
— Вы думаете, это — Исаис Понтийская?! Ну что ж, неплохо! Очень неплохо, мой новоявленный Вильгельм Телль, почти в яблочко!
— Или Исаис Черная Бартлета Грина, ублажающая свою утробу кровью шотландских кошек... По мне — один черт, как ни назови!.. Однажды она явилась своей будущей жертве под именем леди Сисси...
— Как бы то ни было, а она — та, в чьем кресле сейчас сижу я, ничтожный Маске, та, которая больше чем привидение, больше чем любая самая очаровательная женщина, больше чем почитаемое когда-то, а теперь забытое божество, — она повелительница человеческой крови, и тот, кто хочет ее победить, должен подняться над кровью!
Невольно я хватаюсь за горло: чувствую, как бешено, в рваном,
сбивчивом ритме пульсирует артерия, словно хочет меня о чем-то оповестить — так, азбукой Морзе, перестукиваются через тюремные стены заключенные! А может, это беснуется, рвется на волю нечто инородное?.. И я замираю, не в силах отвести взгляда от кроваво-алого горла своего визави.
— Так, значит, вы поднялись над кровью? — шепчу я непослушными губами.
Липотин съеживается — седой, древний, ветхий, он словно проваливается в себя, и оттуда, как из могильной ямы, доносятся натужные стоны его расстроенной фисгармонии:
— «Над», почтеннейший, — это почти то же самое, что «под». Быть над кровью или под кровью, над жизнью или никогда не жить — какая разница, в конце концов?.. Сами видите: никакой... ни-ка-кой!..
Отчаянный ужас, прозвучавший в этих словах, казалось, пытался ухватиться за меня своей костлявой старческой рукой. И прежде чем до меня дошло, что сейчас, может быть, единственный раз в жизни антиквар на мгновение приоткрыл свою безнадежно больную, обреченную душу, Липотин уже проводит по волосам, выпрямляется, и зловещая ухмылка, полуутопленная в алый платок, мгновенно стирает то странное впечатление, которому так и не суждено запечатлеться в моей памяти. Он перегибается ко мне и сипит:
— Хочу вас предупредить: сфера Исаис и Асайи Шотокалунгиной — это остров, который находится в самом средоточии жизни, в центре Алого моря, и с его берегов, в чьи неприступные скалы оглушительным прибоем колотится кровь, еще никому, ни по сю, ни по ту сторону, не удалось сбежать: ни достопочтенному магистру Джону Ди, ни его тезке эсквайру Роджеру, ни вам, почтеннейший покровитель. Так что лучше не тешьте себя радужными надеждами.
— Неужели никакого пути к спасению нет?!
— Вайроли-тантра! — невозмутимо ответствует, окутываясь дымом, призрачный визитер. Я уже отметил про себя, что всякий раз, произнося эти слова, он прячет свое лицо.
— В чем же суть вайроли-тантра?
— Гностики называли подобную технику «обращением вспять течения Иордана». Что имеется в виду, вы легко догадаетесь сами. Только не забывайте, что это лишь внешний аспект, который может кому-то показаться весьма непристойным. Скрытое под этой скорлупой ядро можно добыть только самостоятельно; если же вы прибегнете к моим услугам, то ничего, кроме пустой шелухи, не получите. А ритуал, исполняемый вслепую,
без реального проникновения в его внутреннее содержание, — это уже практика красной магии, доступная исключительно лишь немногим посвященным в эту древнейшую традицию, доставшуюся нам по наследству от красной, атлантической расы. Любые же профанические попытки имитации чреваты в ритуальной магии очень тяжелыми последствиями, одно из которых — страшный, испепеляющий все на своем пути огонь; потушить его, кстати, невозможно. Не слушайте ничьих советов, человечество, слава Всевышнему, не имеет об эзотеризме ни малейшего понятия: профанация, гм, всегда каралась самым решительным и жестоким образом, так что держитесь, пожалуйста, подальше от всех этих самозваных гуру, седобородых кудесников и прочей нечисти, имя коей — легион; тот несусветный вздор, который плетут эти высокопарные шарлатаны о черной и белой магии, не лезет ни в какие ворота... А сокровенное...
Тут липотинская речь переходит в заунывное монотонное бормотание, которое льется и льется с его губ сплошным потоком, так молятся ламаистские монахи, до бесконечности повторяя свои медитативные мантры. У меня такое чувство, что это говорит уже не Липотин, а кто-то далекий и невидимый... Последнее, что я еще разобрал, было:
— Разрешение от уз. Связывает любовь. Любовь разрешается ненавистью. Ненависть разрешается представлением. Представление разрешается знанием. Знание разрешается незнанием — вот кристалл алмазного Ничто.
Журчащий поток обтекает меня со всех сторон, но расчленить его на отдельные слова или фразы я не могу, не говоря уж о том, чтобы уловить хотя бы тень смысла. Эта речь предназначена для Бафомета, догадываюсь я и делаю отчаянную попытку расслышать то, что слышит Двуликий. Но мои уши остаются глухи...
Когда я наконец понимаю, что все мои усилия напрасны, и поднимаю глаза, то вижу пустое кресло. Липотин бесследно исчез.
Да и был ли он у меня?..
«Время» не поддается никакому учету, снова куда-то запропастился целый кусок, и я даже приблизительно не могу представить себе размеров пропажи. Так в один прекрасный день можно недосчитаться и нескольких лет, решил я и не поленился завести все часы в доме; теперь не без удовольствия прислушиваюсь к их усердному, педантичному тиканью, правда, все они показывают разное время, так как переводить стрелки я не
стал: в моем странном душевном состоянии эта противоречивость в свидетельских показаниях не только не кажется неестественной, но и, наоборот, забавляет, особенно смешно, когда они, как на самой настоящей очной
