— Еще бы.
— Жаль-жаль. Мог бы радоваться, что его деньги скрасили кому-то жизнь. Но Бог с ним, вернемся к нашим спортивным делам.
Человек с гандикапом двадцать четыре не может отвергнуть такое предложение.
— Помнится, вы говорили, — продолжал профессор, — что в теории вам все ясно. Верно ли это? Вы много читали?
— О гольфе — все, что только есть.
— Вы упомянули Томми Армора. Знакомы вам его советы?
— Я их знаю наизусть.
— Однако неуверенность мешает их выполнить?
— Видимо, да.
— Тогда все решается просто. Я снова загипнотизирую вас и внушу, что вам нипочем какой-то Макмердо. Взяв в руки клюшку, вы будете знать наверняка, что мяч попадет из пункта А в пункт Б самым коротким и лучшим путем. Кому вы хотели бы подражать? Арнольду Палмеру? Гэри Плэйеру? Джеку Никлаусу? Я бы посоветовал Палмера. Согласны? Значит, Палмер. Глаза у вас закрываются… Вы зевнули… Спать… спа-ать…
Райская долина была в самом лучшем виде (см. буклет), равно как и Сирил, стоявший у первой подставки, ожидая соперника. Выбирая клюшку, он признался старшему кэдди, что чувствует себя превосходно. И то сказать: подбородок выпячен, ноги твердо стоят на траве, кровяные тельца скачут и пляшут, словно мятежные студенты из Сайгона, Каира, Москвы, Панамы и других мест. Профессор не ошибся, предрекая уверенность Арнольда Палмера. Он был уверен в себе, как Палмер, Плэйер, Вентури, Никлаус и Тони Лем, слитые вместе.
Вскоре появился крупный человек, в котором он признал своего соперника, и солнечно ему улыбнулся.
— Мистер Макмердо? Здравствуйте, здравствуйте! Какая погода! Эти горные ветерки…
Новоприбывший издал звук, который издал бы слон, извлекающий ноги из топи. Сидни Макмердо был мрачен. Накануне Эгнес, его невеста, расторгла помолвку из-за ничтожного несовпадения вкусов. Он сказал, что ее книга — чистый бред, который надо сжечь поскорее, она же сказала, что это отнюдь не бред, и больше им общаться не стоит. Сидни всегда огорчался, когда Эгнес расторгала помолвку, так как это отражалось на его игре.
Хотя бы сейчас: он полагал, что мяч полетит прямо к северу, а тот выбрал курс С-С-В. Пока он это обдумывал, Сирил начал свою речь.
— Не знаю, заметили вы, какую совершили ошибку, — приветливо сказал он. — Вот, смотрите.
Сказав все это, Сирил с неподдельным изяществом направил мяч прямо по фервею на двести восемьдесят ярдов.
— Видите? — спросил он.
В следующий раз он заговорил на четвертой лужайке, когда Сидни никак не мог вызволить мяч из ямы с песком. Совет он дал по доброте; все же тяжело видеть, как многообещающий игрок совершает глупые ошибки.
— Вы не приняли во внимание консистенцию песка, — сказал он. — От нее многое зависит. Если песок влажный или слежавшийся — это одно, если же он мягкий и сухой — это другое. Если он мягок, попытайтесь проникнуть в него дюйма на два дальше мяча, если слежался — дюйма на полтора.
Игра продолжалась. Перед двенадцатой лункой Сирил напомнил Сидни, что надо присогнуть колени, а перед шестнадцатой заметил, что нельзя сгибать их слишком сильно, ибо это нередко мешает ударять по мячу сверху. Когда оба дошли до восемнадцатой, у него нашелся совет, связанный с легким ударом.
— Легкий удар, Сидни, — сказал он, ощущая ту близость, которая велит называть друг друга по имени, — в немалой степени зависит от состояния души. Главное — уверенность. Не волнуйтесь, не напрягайтесь. Ни на мгновение не допускайте мысли, что вы можете промазать. Когда я бил пятьдесят пятый раз, я знал, что все в порядке. Я видел, как мяч летит к лунке. Пусть же и вас вдохновляет такое видение. Что ж, хорошо сыграли. Надо бы повторить. Я был в ударе, да, именно — в ударе.
Сидни Макмердо еще мрачнее нахмурил густые брови, глядя вслед Сирилу, удалявшемуся легкой походкой. Он повернулся к приятелю, который подошел к нему, и хрипло спросил:
— Кто этот тип?
— Такой Грули, — отвечал приятель. — Приехал в отпуск.
— Какой у него гандикап?
— Это я знаю, видел на доске. Двадцать четыре.
— Ой! — крикнул Сидни, хватаясь за горло. — Ой, умираю!
Тем временем Сирил обогнул клуб и вышел на лужайку для тренировки. Там отрабатывала подсечку чрезвычайно объемистая женщина, и он залюбовался ее мастерством. Слава Богу, он читал Джонни Фарелла и знал, что такое эти подсечки. «Перенесите вес на левую ногу, — говорит достопочтенный учитель, — и бейте сверху по мячу». Именно это делала крупная дама. Каждый мяч, тронутый ею, падал на траву, как яйцо-пашот. Когда, собирая их, она приблизилась, Сирил узнал Эгнес Флек.
Он ахнул. Мир безупречной красоты закружился перед его взором, словно Артур Меррей, несколько спеша, учил этот мир танцевать. Когда все улеглось, и туман рассеялся, Сирил знал, что перед ним — его богоданная подруга. Да, пишет романы, несомненно — плохие, но что с того? Может быть, она это перерастет. Во всяком случае, ради великой игры он обязан связать судьбу с игроком такого класса. Вот он, идеальный союз.
Издатель в таких случаях не колеблется. Через мгновение он уже стоял на лужайке, обнимая Эгнес.
— Старушка! — сказал он. — Ты несравненна!
Перед Эгнес лежало два пути. Она могла грозно выпрямиться, сказать «Сэр!» и стукнуть его тяжелой клюшкой; могла и вспомнить, что он — издатель, а у нее в сумке — три копии романа. Она избрала второй. Когда Сирил предложил провести медовый месяц в Шотландии, она охотно согласилась. Если мысль о Сидни посетила ее, то в таком виде: какой, однако, остолоп, не разбирается в словесности!
Такие сцены забирают много сил, и мы не удивимся, что молодой Грули направился в бар. Там он обнаружил профессора, который, как обычно, пил лимонный сок. Жара способствует жажде, и все эти дни он не отрывал от губ соломинку.
— А, Сирил! — воскликнул он. — Ничего, что называю по имени? Кстати, жуткое имя. Как дела?
— Прекрасно, Пепперидж, — отвечал издатель. — Медаль, я думаю, за мной. Я сделал шестьдесят два удара, что, если вычесть гандикап, дает тридцать восемь. Вряд ли у кого-нибудь лучшие результаты.
— Да, вряд ли. Поздравляю.
— Это не все. Я женюсь на самой лучшей в мире девушке.
— Вот как? Еще раз поздравляю. А кто она?
— Эгнес Флек.
Профессор вздрогнул, с его нижней губы упала лимонная капля.
— Эгнес Флек?
— Да.
— Вы, часом, не ошиблись?
— Нет.
— Мда-а…
— Что значит «мда»?
— Я подумал о Макмердо.
— А он тут при чем?
— Он тоже собирается на ней жениться. Я слышал, как он обращается с женихами своей бывшей невесты. Вы знаете Пиккеринга?
— Да, знаю.
— Тоже обручился с этой Эгнес и спасся только потому, что ударил его головой в жилет. Если бы не редкая прыть, из него бы сделали, скажем так, рагу «Издатель». А может, Макмердо просто попрыгал бы на нем в спортивной обуви.
Пришла очередь Сирилу сказать «мда», и он сказал, причем весьма выразительно. Образ Сидни отпечатался на его сетчатке. Весть о том, что внешность гориллы удачно сочетается с ее агрессивностью, не прибавила ему спокойствия. Если бы предстояло выбирать между тем, чтобы рассердить Макмердо, и тем, чтобы потревожить вечным пером муравьиную кучу, он бы предпочел кучу, о чем говорить!
Когда он сидел и думал, что же делать, дверь распахнулась, и бар наполнился Макмердо. Профессор был прав, он сердился. Глаза сверкали, уши ходили ходуном, зубы уподобились кастаньетам. Словом, вылитая горилла, разве что он не бил себя кулаками в грудь.
— Хо! — сказал он, увидев противника.
— А, Сидни, — откликнулся тот. — Привет.
— Какой я тебе Сидни? — спросил Макмердо. — Эгнес говорит, вы с ней обручились.
Сирил сбивчиво ответил, что речь об этом, в сущности, шла.
— Ты ее обнимал.
— Да так, отчасти.
— И целовал.
— С великим почтением.
— В общем, за моей спиной ты, как последний гад, увел у меня невесту. Если не затруднит, выйдем отсюда на минуточку.
Сирил выходить не хотел, но выбора не было. Выходя, он с удивлением заметил, что с ним идет профессор, глядя на Макмердо тем взглядом, который придавал ему сходство с Фракенштейном в плохом настроении.
— Не сочтите за труд, мистер Макмердо, — сказал он, — посмотрите мне в глаза. Спасибо. Так я и думал. Вас одолевает дремота. Веки опускаются. Вы спите.
— Нет, не сплю.
— Спите-спите.
— А верно! — удивился Сидни, мягко опускаясь в шезлонг. — Возьму-кая, посплю.
Профессор еще помахал руками, и Сидни Макмердо дернулся. Он посмотрел на Сирила, но совсем другим взором, нежным, умиленным.
— Мистер Грули, — сказал он.
— Да?
— Я поразмыслил и решил, как это ни трудно, что нельзя думать только о себе. Бывают случаи, когда надо собой пожертвовать. Вы любите Эгнес, Эгнес любит вас, и я не буду вставать между вами. Сердце мое разбито, но главное — чтобы она была счастлива. Берите ее, я благословляю вас, если благословение конченного человека что-то значит для вас. Пойду в бар, выпью джину с тоником.
