странствия усталый путник сбрасывает с себя дорожную одежду, не важно, откуда и куда вели эти дороги! Как окалина, осыпалось и платье княгини Шотокалунгиной...
В это мгновение я вздрагиваю от резкого удара молотка, который приходится в самый центр моего лба. Мне совсем не больно — наоборот, этот удар скорее приятен, так как из моего темени вырывается сноп света... Гигантский огненный гейзер, осыпающийся в небе мириадами звезд... И зрелище этого звездного моря доставляет неизъяснимое блаженство...
Медленно и как-то неохотно возвращается сознание...
Меня облекают белые, как снег, одежды. Чтобы лучше рассмотреть мое новое одеяние, я опускаю глаза, но тут же вынужден зажмурить их: теперь и на моей груди сияет золотая роза.
Друг Гарднер рядом; в огромной зале, потолки которой теряются в высоте, висит тихий, ровный гул, кажется, гудит пчелиный рой.
Со всех сторон подходят и обступают меня белые светоносные существа. Все отчетливей, ритмичней и громче становится гул — оформляется в голоса, сливается в хор... И вот под невидимыми во тьме сводами звучит торжественное песнопение:
Братья по ордену, из бездны времен распятый на Норде вернется с копьем. Плоть от плоти предвечной, кованный орденом, приведет наконечник героя на родину. Сплетенные звенья свободны от пут. Восстань из забвенья и вспомнишь свой путь. Без вести пропавший, ты — сам себе цель, смерть смертью поправший, замкни нашу цепь. Пусть вечно цветет средь полярного льда золото розы на древке копья!
«Как много друзей, — невольно думаю я, — сопровождало меня в ночи, когда я не знал, куда деваться от страха!» Впервые я чувствую желание с кем-нибудь поговорить, оно подобно узору проступает на тончайшей, как вуаль, меланхолии, которая вновь окутывает меня; из какой бездны поднимается эта туманная дымка, мне неведомо.
Но Гарднер уже берет меня за руку и уводит от слепых, движущихся на ощупь мыслей. Я и не замечаю, как мы вновь оказываемся в парке, неподалеку от низких ворот, ведущих в замковый двор. Тут адепт останавливается и указывает на великолепный куст роз, источающий райский аромат:
— Я садовник. Это мое призвание, хоть ты и видишь во мне прежде всего алхимика. Сколько уже роз пересадил я из тесных комнатных горшков на открытый грунт!..
Пройдя через ворота, мы останавливаемся перед башней. Мой друг продолжает:
— Ты всегда интересовался королевским искусством и весьма преуспел на этом благородном поприще, — и снова легкая добродушная улыбка тронула его губы, а я, вспомнив о нашихалхимических спорах в Мортлейке, потупил глаза, — и потому местом приложения твоих сил станет лаборатория; в ней ты сможешь осуществлять то, к чему всю жизнь стремилась душа твоя.
Мы поднимаемся на башню... И опять то же самое чувство: вроде это башня Эльзбетштейна, а вроде и нет... Медленно привыкает мое сознание к этой игре в подмены: здесь, в заповедных зонах, символы и скрытый за ними высочайший смысл все время меняются местами и одно просвечивает сквозь другое...
Широкие, отсвечивающие темным порфиром ступени винтовой лестницы ведут в хорошо знакомую мне кухню. Только куда делась старая гнилая деревянная лестница? И вот мы наверху, но что это: гигантские своды как будто прозрачны, сквозь них ночное небо средь бела дня заглядывает в эту фантастическую лабораторию, по темно-синим стенам которой движется вечный хоровод мерцающих созвездий, а в глубине, в недрах земных, видно, как кипят эссенции алхимического действа...
Горн раскален как в первые дни творения. Это ли не отражение мира! Шипящее испаряется, темное вспыхивает, яркое тускнеет, затуманенное озаряется, чудовищные энергии разрушения, посаженные на цепь заклинаний и заключенные в кованые тигли, бурлят демоническим брожением, но мудрость реторт и печей надежно охраняет их.
— Вот твоя алхимическая кухня! Здесь ты будешь готовить золото своей страсти — золото, имя которому — солнце! Умножающий свет пользуется среди братии особыми почестями.
Величайшего наставления сподобился я. Высочайшая тайна тайн открылась мне, и снова вспыхнуло в моей душе ослепительное ледяное светило: в его лучах мгновенно сгорели те жалкие нищенские крохи карликовых человеческих представлений о великом искусстве Гермеса, которые я собирал в течение всей жизни. И лишь крошечным призрачным огоньком трепетал в моем сознании последний вопрос:
— Друг, прежде чем я навсегда перестану спрашивать, ответь мне: кем был, кто он — Ангел Западного окна?
— Эхо, ничего больше! И о своем бессмертии он говорил с полным на то правом, ибо никогда не жил, а потому и был бессмертен. Смерть не властна над тем, кто не живет. Все, исходящее от него: знание, власть, благословение и проклятие, — исходило от вас, заклинавших его. Он — всего лишь сумма тех вопросов, знаний и магических потенций, которые жили в вас, но вы о них и не помышляли. Ну, а поскольку все вы привнесли нечто в эту сумму, то явление «Ангела» было для вас откровением. Иль — это огромный магический кристалл, и каждый из вас — лучей мортлейкской пентаграммы, — глядя в обращенную к нему грань, видел отражение своего самого сокровенного, самого тайного, самого больного и мучительного, корни которого скрыты в прошлом, в царстве мертвых, на Западе... Сколько еще таких «Ангелов» зреет там на зеленых нивах, уходящих в бесконечную перспективу Западного окна! Воистину, имя им — легион! Людям было бы, конечно, только во благо, если б эти «спасители рода человеческого» так и оставались в царстве тлена и не проникали на их сторону, но у надежды свои шаткие мостики, свои тайные оконца... Для тебя контрабанду «Ангела» осуществлял Бартлет Грин через Западное окно: это он, главарь ревенхедов, скрывался за «всемогущим Илем». Ты питал его своей психической энергией: чем больше ты мучился и страдал, тем тучнее становился он, наливаясь тяжелой, ядовитой кровью. Но вот иссякли твои эмоции и вопросы, иссяк и он... — Гарднер кивнул на бурлящий и клокочущий хаос тиглей, колб и реторт. — Все это, как говорили мэтры Ars Sacra [47], лишь vinculum [48], лишь внешняя, видимая часть, периферия алхимического универсума. Один из наших знаменитых
братьев называл все это «аналогией». Иными словами, это посредники, медиаторы, инструменты, которые только кажутся кипящими. Внутренние их сущности, субстанции, пребывают в вечном покое. А именно ими пользуется адепт при создании своего нерукотворного шедевра. Лишь жалкие суфлеры манипулируют с внешними акциденциями, их профанической возне и обязано человечество рождением уродливого выкидыша — современной химии. Например, этот глобус: vinculum, ничего больше. Тогда и только тогда, когда твое незнание станет совершенным, научишься ты управлять этими живыми орудиями во имя немеркнущего злата! И тогда
