И я в Аркадии родился…
Сперва он был крохотной мышкой театральной,
потом пошустрил по путям провинциальным.
В его исполнении Мефисто и Христы
имели похожие мышиные хвосты.
Но его прельщала Мольерова лира
(хоть сам был Создателя лучшая сатира).
Он бабьими сплетнями занялся и политикой
и по ним взобрался до роли критика.
«Коль гора зачала меня…» — вот мышиная логика, —
«Не родить ли мне гору?» — вот мышиная трагика.
Auch ich bin in Arkadia geboren
Hän ensin oli pikkuinen teatterihiiri,
sitten hän maaseudun maanteitä kiiri.
Näytti siellä Kristukset ja näytti Mefistot:
samat oli kummallakin hiiren takalistot.
Mut Molièreksi se pyrki pieni hiiri,
kun ilse oli Luojansa ihanin satiiri.
Siks alkoi hän akkojen juoruja juosla
ja kritikasteriksi jo kiipesi tuosta.
«Kun vuoret mun siitti» — se oli hiiren logiikka
«niin minä miks en vuorta?» — Se oli hiiren tragiikka.
КЮЛЬТЮРА
(на хельсинкском диалекте)
«Кюльтюра! Кюльтюра! Кюльтюра!»
Кудахчет здесь каждая юора.
Но что же такое — кюльтюра?
Смотря какова конъюнктюра…
Одному это — литератора,
А другому — круизы и тюры,
Айседоры Дункан фипора
Или Вагнера партитюра.
Разношерстная штука — юольтюра:
Это грекам — Акрополь, скульптора,
Только финская наша юольтюра —
На все это карикатюра.
KYLTYYRI
(Heisingin murteella)
«Kyltyyri! Kyltyyril Kyltyyri!»
Tuo huuto on Suomessa syyri.
Mut mikä se on se kyltyyri?
Kas, siinäpä pulma on jyyri.
Se on yhdelle ооррега-kyyri,
taas toiselle Tukholma-tyÿri,
Duncan, Forssellin figyyri
tai Parisin polityyri.
Tuhatkarvainen on kyltyyri —
se on Kiinassa Kiinaan myyri —
mut Suomessa Suomen kyltyyri
tuon kaiken on kamkatyyri.
Из сборника «Красота жизни» / Elämän koreus
(1915)
Летний вечер. Нежный ветер
На холме вздыхает,
Серебром тропу лесную
Месяц украшает.
Легкий сон стволы колышет,
Кукушечка кличет…
Спит печаль. Шагает странник
Тишиной привычной.
Suvi-illan vieno tuuli
huokaa vaaran alta,
hongikon polkua hopeoipi
kuuhut taivahalta.
Hiljaa huojuu korven honka,
kaukana käkö kukkuu,
vaieten astuvi vaeltaja,
mielen murhe nukkuu.
Той синице, резвой птице,
был мороз привычен,
но ей в дом мечталось, к печке,
в тепло человечье.
Та красавица канарейка
из уютной клетки
все мечтала прочь — на воле
распевать на ветке.
Были влюблены друг в друга,
в чуждый мир прекрасный.
Та синица, резвая птица,
за окном сидела
и в оконницу стучала:
в горницу попала…
Та красавица канарейка
зимний сад завидела
из окна — порхнула в щелку
и, на ветке сидя…
Нет, они не повстречались —
горько пострадали.
Той синице, резвой птице,
судьба — о стекло разбиться:
замертво упала.
Та красавица канарейка
примерзая к белой ветке,
с псалмом умирала.
Были влюблены друг в друга…
Tuo tiainen, lieto lintu,
se hyvin vilussa viihtyi,
sentaän kaipasi sisälle,
ihmislieden lämpimähän.
Tuo kanarialintu kaunis
se hyvin sisällä hyötyi,
sentään kaipasi ulomma,
luonnon laajan laulupuille.
Toinen toistansa rakasti,
toinen toisen maailmoita.
Tuo tiainen, lieto lintu,
usein istui ikkunalle,
kovin ruutuhun koputti;
niin kerran sisälle pääsi.
Tuo kanarialintu kaunis
näki akkunan avoimen,
sen takana talvipuiston;
uskalsi ulos jo tuonne.
Tavannut ei toinen toista,
oli kuijat kumpainenki.
Tuo tiainen, lieto lintu,
iski päänsä ikkunahan,
maahan kuolleena putosi.
Tuo kanarialintu kaunis
kiinni jäätyi oksallensa,
kuolinvirtensä viritti.
Rakastivat toinen toista.
Честь и хвала тебе, доброе брюхо!
Выпив глоток для поднятия духа,
мы благодарны Создателю очень
за дни нашей жизни, а также за ночи.
Урраа!
Славься, родная земля!
После Создателя — тост за природу:
хором восславим и землю и воду —
солнцу спасибо, спасибо луне
и за окнами отчего дома сосне.
Урраа!
Славься, родная земля!
И наконец, за цветок мирозданья
женщину, лучшее Бога созданье!
Верной любовью сразится с бедою —
будь она старою иль молодою.
Урраа!
Славься, родная земля!
Тост напоследок — за дружбу на диво,
будь перед нами вино или пиво,
вместе сильны мы и горячи,
как руки, сжимающие мечи.
Урраа!
Славься, родная земля!
Kiitos ja kunnia vatsamme hyvän,
aiomme ottaa naukun nyt syvän,
kiittäen Luojaa kaikista töistä,
niin elon päivistä kuin elon öistä.
Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!
Luojanpa jälkeen nyt luonnon on vuoro,
siis sitä kohden nyt kurkkumme kuoro,
kiitämme päivää, kiitämme kuuta,
myös kodin armaban pihlajapuuta.
Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!
Laulakaamme vihdoin nyt luomakunnan kukkaa,
naista, mi miestään ei heitä, ei hukkaa,
ruusuja kasvaa ne rakkauden vuoret,
olkohot vaimomme vanhat tai nuoret.
Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!
Viimeinen vihdoin on veikkouden malja,
olkohon eessämme viini tai kalja,
yhdessä istuen oomme me vahvat
kuin kädet, joissa on kalpojen kahvat.
Hurraa!
Eläköön rakas syntymämaa!
Из сборника «Псалмы Святого четверга II» / Helkavirsiä II
(1916)
Тролль, жестокий Призрак Мрака,
чуя солнца приближенье,
что идет с весною новой
на вершины гор лапландских,
дело черное замыслил:
«Я убью с рассветом солнце,
свет навеки уничтожу
ради вечной ночи темной,
в честь могучей силы мрака».
На вершине сопки встал он
рядом с северным сияньем,
усмехнулся, ухмыльнулся,
на небе пожар увидев:
«Больше, шире моя радость,
веселей мое веселье,
чем пиры богов при свете,
чем людей под солнцем песни».
Только льды во тьме сверкали,
как проклятья злого сердца,
да седое море стыло,
как душа в ожесточенье,
лес заснеженный вздымался
из земли смертельно твердой,
словно грозный льдяный витязь,
словно гнев холодной стали.
Засмеялся Призрак Мрака:
«Солнце, голову подымешь —
встретишь сто смертей жестоких,
многотысячную гибель!»
Слабый свет вдали забрезжил.
Вдруг почуял Призрак Мрака,
как трепещет, бьется сердце,
за голову он схватился:
«Ты куда исчез, мой разум?»
Рисовались все ясное
неба край, лесные-дали,
день все ярче отражался
в самых мрачных закоулках,
били огненные стрелы
из растущего светила,
и, встречая их. светлела
темная душа ночная:
там заря вставала и небе,
как заря у тролля в сердце,
кантеле весны звенело
музыкой в душе у тролля
вот они сплелись, сливаясь,
засверкали общим светом.
общим звуком зазвучали,
в выси горние вознесся,
сквозь небесный свод девятый
над десятым светлым небом,
будто в дом родной вернулся,
под крыло Отца Вселенной,
в тихий отдых вечной Жизни,
в океан Любви безбрежной.
Пела ночь могучим хором,
вторил день многоголосо:
«Доброе во зле родится,
красота живет в уродстве,
низкое — ступень к вершине!»
Только люди говорили:
«Тролль несчастный обезумел,
он в плену навек у света —
мрака сын, рожденный ночью,
солнцу гимны распевает!»
Больше к троллю не вернулся
ледяной холодный разум,
умер следом за зимою,
улетел с бураном вместе,
растворился в жарком солнце,
в теплой Божьей благодати.
