– Н-не… знаю.
Тээле пытливо заглядывает Лутсу в глаза, немного думает, затем подпирает голову рукой и произносит:
– Видите ли, дорогой друг, я тоже не знаю. Это и есть самый непонятный момент в жизни Тали. Если бы это когда-нибудь удалось выяснить, наверняка прояснились бы и некоторые черты его теперешнего характера. Хорошо, допустим, он уехал из-за некой девушки… Но опять же возникает вопрос: убегала ли эта девушка от него или же он сам убегал от девушки?
– Н-не… знаю. Во всяком случае, из его рассказов явствует – он путешествовал один.
– Один? Аг-га!
Несколько мгновений Тээле молчит, затем произносит, беспомощно махнув рукой:
– Но и это тоже ни о чем не говорит. Все то же самое: он либо следовал за кем-то, либо старался скрыть собственные следы. Да-а, да-а. Во всяком случае, теперь он уже обрел равновесие – работает, как одержимый. Но… Но опять-таки: может быть, в работе он лишь ищет забвения? Да-а, да-а.
– С чего это, Тээле, ты до всего этого так докапываешься? – спрашивает Алийде.
– Ах, ни с чего… просто так. Ведь надо же о чем-нибудь разговаривать.
– Лучше скажите, господин Лутс, – продолжает Алийде, – как продвигается работа над второй частью вашей повести «Весна»? Много вы уже написали?
– Да нет! – вздыхает Лутс. – Только начало. Какая же может быть работа среди городского шума и гама!
– Но теперь вы можете писать здесь – у нас тихо.
– Именно к этому я и стремлюсь. Что за беда тут работать! Тут я, так сказать, в своей среде, к тому же и часть персонажей у меня будет каждый день перед глазами.
– Только не делайте из меня больше такого голубочка, как в первой части, – смеется Тээле. – Там я такая паинька, читать одно удовольствие. Где это видано, чтобы кто-нибудь из людей был только хороший.
– Я… – хочет Лутс что-то ответить и тут же осекается, как бы успевает схватить слово за хвост.
– Что вы собирались сказать? – спрашивает Тээле.
– Так ведь без так называемой интриги не получится и рассказа. Если нет другого пути, я должен буду хотя бы присочинить вам какую-нибудь колючку.
– Оо, дорогой господин Лутс, мне не нужно присочинять колючки, у меня их и без того предостаточно и некоторые очень даже острые.
– В этом ты права, Тээле, – подтверждает младшая сестра, – некоторые очень острые.
– Как у всякого человека, – примирительно произносит Лутс, являя пример житейской мудрости. Затем, сложив губы трубочкой, повторяет еще раз: – Как у всякого человека.
– То же самое и с некоторыми другими вашими типами, – оживляется Тээле, – взять, к примеру, Йоозепа Тоотса. Вы описываете лишь его выходки и шалости, а внутреннего мира не показываете. Ну а если я вам скажу, что и у него тоже есть этот, так называемый, внутренний мир? Способность быть внимательным… Упорство. Что вы на это ответите, господин Лутс?
– Гм, отчего бы и не быть… как у всякого человека.
– Но почему вы не раскрываете этого в повести? Ведь Тоотс тоже страдает, борется с собою и так далее.
– Учту на будущее. Когда я писал первую часть повести, все эти качества Тоотса были еще настолько неразвиты, что… в глаза бросались только его деяния. Арно Тали…
– Да, да, что же до Арно Тали, так тут было видно с самого начала, что у него более глубокая духовная жизнь – что правда, то правда!
В раяской гостиной или в «большой комнате», как называют ее сами обитатели хутора, на некоторое время вновь воцаряется молчание. И вновь Тээле сидит, подперев щеку рукой.
– Жаль, что я в ваше время не ходила в школу, – произносит Алийде, – может, и обо мне тоже было бы теперь написано в книге. Интересно было бы увидеть себя – словно в зеркале.
– Зачем же об этом жалеть, – утешает девушку гость. – Книги пишутся не только о школьных годах. Можно писать и о последующей жизни, и о людях, которых встречаешь, когда уже школьное время позади. Почему бы когда-нибудь не вспомнить, к примеру, хотя бы и о сегодняшнем вечере.
– Так вы и обо мне тоже напишете?
– Не исключено.
– Господи! Может, вставите в книгу и те слова, которые я тут сегодня говорила?
– Хватит, хватит, Алийде! – ворчит Тээле, очнувшись от своих мыслей. – Теперь самое время дать гостю возможность отдохнуть. Господин Лутс проделал большой путь пешком, замерз, хочет покоя. Устроим ему постель в соседней комнате, там тепло и всегда тихо – пусть отдохнет от городского шума и гвалта. Человек раз в жизни отыскал тихое пристанище, а мы так и норовим замучить его своими разговорами. Это не дело!
– Неважно, неважно, – произносит Лутс. – Не беспокойтесь обо мне, лучше скажите, Тээле, как вы сами-то до дому доберетесь?
– Я… и не поеду сегодня домой.
– Сегодня! – восклицает сестра. – Ты ведь все время тут живешь.
– Как? – удивляется гость. – Не далее, как нынче вечером, всего лишь несколько часов назад, я видел вашу сестру в Юлесоо.
– Туда она только наведывается, и довольно редко.
– Простите, – Лутс трясет своей лысой головой, – я ровным счетом ничего не понимаю.
– А что тут понимать, – спокойно улыбается Тээле, – на хуторе Юлесоо мне жить негде. Вы же видели юлесооский жилой дом – ну скажите, куда бы вы меня там поместили? Передняя комната – для прислуги и батрака, в задней комнате – и ночью, и днем лежит старый больной человек.
– Так-то оно так, но…
– Что «но»?
Собственно говоря, Лутсу нечего возразить против четкого довода Тээле, однако за этим доводом смутно просматривается и нечто иное. Чувствуя на себе пытливый взгляд Тээле, писатель закуривает папиросу, почесывает нос и сопит почти так же громко, как портной Хейнрих Георг Аадниель Кийр. По всему видно, что Лутс знает, знает что-то, старый воробей, но прикидывает, в каких бы выражениях это свое знание высказать. Хитрый. Осторожный.
– Что – «но»? Что – «но»? – повторяет Тээле. – Гозорите, не бойтесь.
– Ну да, ну, – начинает Лутс, на манер Либле, от рождества христова, – Тоотс сегодня возил бревна. Само собой понятно, его с самого утра не было дома. Хорошо же, вот он вернулся домой и…
– Ну, ну? Какое это имеет к нашему вопросу отношение?
– Вернулся к вечеру домой и, как я сам видел, даже и в дом не вошел. Начал скатывать с возов бревна. И вот появляетесь вы, такая не частая в Юлесоо гостья, выходите из дома, даже не смотрите в его, Тоотса, сторону и уезжаете, так сказать… не взглянув в глаза и не пожав руки.
– Фуй, какие нежности! Я думала, вы после такого длинного вступления Бог весть какое откровение выложите. Ха-ха-ха! «Не взглянув в глаза и не пожав руки»! Забавный вы человек, дорогой школьный друг! Алийде, пойдем, приготовим господину Лутсу постель!
После этих слов Тээле поспешно уходит в смежную комнату, повторив еще и на пороге: – «Не взглянув в глаза и не пожав руки!» – ха-ха-ха!
Алийде сразу же подходит к Лутсу и выразительно шепчет:
– Они в ссоре.
– В ссоре? – Лутс пугается.
– В ссоре, в ссоре. Постарайтесь их помирить. Только ради Бога не проговоритесь, что я вам об этом сказала.
И прежде чем ошарашенный всем происшедшим Лутс успевает ответить, младшая сестра также исчезает. Лысый писатель подносит мизинец своей правой руки к носу и едва слышно бормочет:
– Хм-хью-хьюх… Я сразу понял, что…
Хорошо же. Оставим Лутса там, где он есть, пусть вкушает покой и работает, если это его намерение – работать! – не было всего лишь рисовкой. Пройдемся теперь от хутора Рая назад, в направлении деревни Киусна, завернем к семейству Кийров, поглядим, что поделывают старые и молодые его представители, а также как поживают Помощник Начальника Станции, Клодвиг и Ух-Петух-Который-Моложе.
Хейнрих Георг Аадниель Кийр успел уже несколько раз «рвануть» в гости к сестрам, само собою разумеется, он больше и не думает плеваться, когда проходит мимо места их обитания. Теперь он все чаще находит повод для посещения лавки, подолгу отсутствует но, вернувшись домой, приносит лишь моток-другой ниток, полдюжины пуговиц или еще какие-нибудь никому не нужные мелочи.
Время же от рождества до пасхи выдалось такое скудное на заказчиков, что старый мастер даже впадает в нервозность и то и дело честит поселившуюся в доме булочника портниху, не особенно стесняясь в выборе выражений. Аадниель молча наблюдает неистовство отца, сопит, поглядывает исподлобья, склоняет голову набок, думает и однажды за обедом все же нарушает свой нейтралитет.
– Зачем же их так проклинать, – произносит он, – ведь они тоже люди и тоже хотят жить.
– Та-ак, – свирепо рявкает папаша, – но почему они хотят жить, непременно сидя на спине ближнего?!
– Как так? Они же на спину к нам не лезут. Мы работаем тут, они – там. Представь, сколько в городе портных понатыкано и сколько их каждый год добавляется, и все же я не думаю, чтобы они так поносили друг друга. Надо немного шире смотреть на жизнь и не осуждать своих сограждан с кондачка.
