Госпожа де-ла-Тур, Маргарита и я сидели в нескольких шагах от них, под бананами, и в ночной тишине ясно слышали их разговор, который не забыт мною.
Поль говорил ей: «Сударыня, вы, говорят, уезжаете через три дня. Вы не боитесь подвергнуться опасностям моря, — моря, перед которым вы испытываете такой страх?» — «Я должна повиноваться родным и долгу», — ответила Виргиния. — «Вы покидаете нас, — возразил Поль, — ради дальней родственницы, которой вы никогда не видели». — «Увы, — сказала Виргиния, — я хотела бы остаться здесь на всю жизнь; но моя мать не хочет этого. Мой духовник сказал, что такова воля божия, чтобы я ехала, что жизнь есть испытание… О, это — тяжелое испытание!» — «Как! — возразил Поль. — Так много доводов заставили вас решиться и ни один не удержал вас. Ах! Есть еще один, о котором вы не говорите мне. Богатство очень привлекательно. В том новом свете вы скоро найдете, кого назвать именем брата, как вы уже не называете меня. Вы выберете его, брата этого, среди людей, достойных вас по происхождению и по богатству, а я не могу вам этого дать. Но чтобы стать счастливее, куда направите вы путь? Где найдете вы страну, которая была бы вам дороже той, где вы родились? Где встретите вы общество более приятное, чем то, которое любит вас? Как будете вы жить без ласк матери вашей, к которым вы так привыкли? Что будет с ней, с ней самой, уже пожилой женщиной, когда она не увидит вас возле себя, за столом, в доме, на прогулке, где она опиралась на вас? Жестокая! Я не говорю уже о самом себе; но что будет со мной, когда утром я не увижу вас больше с нами и ночь придет, не соединив нас; когда я буду видеть эти обе пальмы, посаженные при нашем рождении, этих долгих свидетелей нашей взаимной дружбы? Ах! Если новая судьба влечет тебя, и ты стремишься к иным странам, прочь от родины, к иным благам, нежели добываю я, то позволь мне сопровождать тебя на корабле, на котором ты едешь. Я стану ободрять тебя во время бурь, которые так страшат тебя на суше. Я упокою голову твою на моей груди, я согрею сердце твое у моего сердца; и во Франции, куда ты едешь за богатством и знатностью, я буду служить тебе, как раб. Счастливый одним твоим счастием, средь этих палат, где тебе будут служить и обожать тебя, я еще буду настолько богат, настолько благороден, чтобы принести тебе величайшую из жертв, умерев у ног твоих».
Рыданья заглушили его голос, и мы тотчас услышали голос Виргинии, которая так говорила ему, прерывая слова вздохами: «Ради тебя уезжаю я… ради тебя, которого я каждый день вижу согбенного работой, чтобы прокормить две семьи. Если я пользуюсь возможностью разбогатеть, то это для того, чтобы сторицею воздать тебе за добро, которое ты сделал нам. Разве есть богатство, достойное твоей дружбы? К чему говоришь ты мне о своем происхождении? Ах! Если бы мне дано было выбрать себе брата, неужели я избрала бы кого-нибудь, кроме тебя? О Поль! Ты мне гораздо дороже брата! Чего стоило мне оттолкнуть тебя далеко от себя! Я хотела, чтобы ты помог мне уйти от себя самой, пока небо не благословит наш союз. Теперь же… я остаюсь, я еду, я живу, я умираю… Делай со мной, что хочешь. О! Я — несчастная девушка! Я могла противиться твоим ласкам, но не могу перенести твоего горя».
При этих словах Поль схватил ее в свои объятия и, крепко прижимая к себе, вскричал страшным голосом: «Я еду с ней! Ничто не разлучит нас!» Мы все подбежали к нему. Госпожа де-ла-Тур сказала ему: «Сын мой, если вы нас покинете, что будет с нами?»
Он, дрожа, повторил ее слова: «Сын мой… сын мой… Вы, мать… — сказал он ей, — вы, разлучающая брата с сестрой. Мы оба питались вашим молоком, оба выросли у вас на коленях, мы научились у вас любить друг друга, оба мы повторяли это друг другу тысячу раз. И теперь вы разлучаете ее со мной! Вы посылаете ее в Европу, в эту варварскую страну, которая отказала вам в пристанище, к жестоким родственникам, которые вас бросили. Вы скажете мне: у вас нет более никаких прав на нее; она — не сестра вам… Она — все для меня, богатство мое, семья моя, происхождение, все мое благо! У меня нет другого! Одна была у нас кровля, одна колыбель, и одна могила будет у нас. Если она уедет, я должен ехать с ней. Губернатор воспрепятствует мне? Но может ли он помешать мне броситься в море? Я поплыву за ней. Море будет мне не враждебнее, нежели земля. Если я не могу здесь жить близ нее, то пусть я умру у нее на главах, вдали от вас. Жестокая мать! Безжалостная женщина! Пусть этот океан, которому вы предаете ее, никогда не вернет вам ее. Пусть эти волны принесут тело мое и, бросив его вместе с ее телом на камни этих берегов, обрекут вас на вечное горе по вашим обоим погибшим детям».
При этих словах я схватил его за руки, ибо отчаяние лишало его рассудка. Глаза его блестели, пот крупными каплями выступал на пылающем его лице. Его колени дрожали; я чувствовал, что в пламенной его груди сердце бьется с удвоенной силой.
Виргиния, испуганная, сказала ему: «О друг мой, клянусь радостями нашего детства, твоими страданьями и своими, всем, что навсегда связывает двух несчастных, что если я останусь, то буду жить лишь тобой; если уеду, то вернусь, чтобы быть твоей. Будьте свидетелями мне все вы, что взлелеяли мое детство, вы, в чьих руках моя жизнь, вы, что видите мои слезы: я клянусь в том небом, которое слышит меня, морем, которое должна я переплыть, воздухом, которым я дышу и которого никогда не оскверняла ложью».
Как от солнца тает и скатывается ледяная глыба с вершин Апеннин, так растаял необузданный гнев молодого человека при звуке голоса любимого существа. Гордая голова его поникла, слезы ручьем потекли из глаз. Его мать, плача вместе с ним, обнимала его, не в силах произнести ни слова. Госпожа де-ла-Тур, вне себя, сказала мне: «Я не могу больше, сердце мое разрывается. Этому злосчастному путешествию не бывать. Сосед, попытайтесь увести моего сына. Уже восемь дней, как никто из нас не спал».
Я сказал Полю: «Друг мой, сестра ваша останется. Завтра мы поговорим об этом с губернатором; дайте отдохнуть семье, переночуйте сегодня у меня. Уже поздно, уже полночь: Южный Крест виден прямо на горизонте».
Он позволил увести себя, не говоря ни слова, и после тревожной ночи поднялся на рассвете и вернулся в поселок.
Но к чему продолжать повествование? Только одну сторону приятно узнать в жизни человеческой. Подобно шару, на котором вертимся мы, наша быстрая жизнь — только день единый, и не может одна часть этого дня получить света без того, чтобы другая не была отдана темноте.
«Отец мой, — сказал я ему, — заклинаю вес: расскажите мне до конца то, что вы начали столь трогательно. Картины счастия приятны нам, но картины несчастия поучительны. Что сталось с несчастным Полем?»
Первое, что увидел Поль, возвратясь в свой поселок, была негритянка Мария, которая, стоя на утесе, смотрела в открытое море. Он закричал ей издали, едва завидя ее: «Где Виргиния?» Мария повернула голову к молодому своему хозяину и заплакала. Поль, вне себя, повернулся и побежал в гавань. Там он узнал, что Виргиния села на корабль на рассвете, что корабль распустил тотчас же паруса и что его не видно более. Он вернулся в поселок и прошел к себе, ни с кем не говоря.
Хотя эта цепь утесов, сзади нас, кажется почти отвесной, однако эти зеленые площадки, прорезывающие их высоту, являются выступами, с помощью которых, пользуясь несколькими трудными тропинками, можно достигнуть подошвы этого пика, нависшего и неприступного, именуемого Большим Пальцем. У основания этого утеса есть площадка, поросшая большими деревьями, но настолько высоко лежащая и крутая, что она кажется громадным лесом в воздухе, окруженным страшными пропастями. Облака, которые беспрестанно привлекает к себе вершина Большого Пальца, дают там начало многим ручьям, падающим на столь большую глубину в долину, расположенную по ту сторону склона этой горы, что с вышины совершенно не слышно шума их падения. С этого места видна бо́льшая часть острова, его горы, увенчанные пиками, в том числе — Питер-Боотс и Три Груди, и его долины, полные лесов; далее — открытое море и остров Бурбонов, который лежит в сорока милях отсюда, к западу.
С этой-то возвышенности Поль увидел корабль, который увозил: Виргинию. Он увидел его больше чем за десять миль, почти черной точкой среди океана. Он оставался там часть дня, следя за ним: корабль исчез уже, но ему казалось, что он все еще видит его; а когда он скрылся в туманной дали, Поль сел в этом диком месте, где всегда бушуют ветры, которые беспрестанно колеблют вершины пальм и татамаков. Их глухой и протяжный ропот похож на дальний шум органа и наводит глубокую грусть. Там-то и нашел: я Поля, прислонившегося головой к скале и глядевшего в землю. Я был в пути с восхода солнца; мне стоило большого труда уговорить его спуститься и вернуться к своим.
Я привел его, наконец, к жилищу; и первым его действием при виде госпожи де-ла-Тур была горькая жалоба на то, что она его обманула. Госпожа де-ла-Тур сказала нам, что так как в три часа поднялся ветер и корабль был готов сняться с якоря, то губернатор в сопровождении части своих чиновников и миссионера явился за Виргинией в паланкине, и что, несмотря та ее доводы, на ее слезы и на слезы Маргариты, все кричали, что это делается ради общего блага, и увели ее дочь полумертвой.
