Молли Риан больше не суждено было увидеть своего дорогого сына, но брату и сестрицам несколько раз довелось взглянуть на похищенного Лиэма.
По временам, когда их мать гнула спину на сенокосе, тяжким трудом зарабатывая гроши, а Нелли мыла картошку на ужин или отбивала вальком белье в ручейке, что протекал в лощине по соседству, дети замечали пригожее личико Билли. Он лукаво посматривал на них сквозь дверную щель и молча улыбался, но едва они с радостными криками бросались к нему, чтобы обнять, как он ускользал, по-прежнему лукаво улыбаясь, а как только они выбегали из дому, оказывалось, что при свете дня он бесследно исчез.
Случалось это часто, хотя всегда немного по-разному. Иногда он выглядывал из-за двери дольше, иногда уходил быстрее, иногда высовывал маленькую ручку и пальчиком манил к себе брата и сестру, но неизменно лукаво улыбался, настороженно молчал и всегда исчезал, стоило им добежать до двери. Постепенно он стал появляться все реже и реже, а спустя примерно год и вовсе исчез, ушел навеки, хранимый лишь памятью близких наравне с покойными.
Однажды, зимним утром, через полтора года после его исчезновения, когда их мать еще засветло отправилась в Лимерик продавать на рынке птицу, маленькая Пег лежала без сна рядом с крепко спящей старшей сестрой. Внезапно при первых проблесках рассвета она услышала, как кто-то тихо приподнимает щеколду, и увидела, как в дом входит маленький Билли и осторожно закрывает за собой дверь. В доме было достаточно светло, и она разглядела, что он босой, в лохмотьях, исхудавший и бледный. Он прошел прямо к очагу, съежившись, присел на корточки возле затухавшего торфа, стал медленно потирать руки и, казалось, дрожал, сгребая тлеющие угли.
Его маленькая сестра в ужасе стала трясти за плечо старшую, шепча: «Проснись, Нелли, проснись, Билли вернулся!»
Нелли спала крепко, но мальчик, который до этой минуты грелся у очага, обернулся и посмотрел на нее, в его взгляде ей почудился страх, а его запавшую щеку обагрял красный отблеск тлеющих углей. Он встал, осторожно, на цыпочках, не говоря ни слова, прошел к двери и пропал так же беззвучно, как и появился.
После этого никто из родных никогда больше не видел мальчика.
«Лекари, избавляющие от колдовства фэйри», как называют приглашаемых в таких случаях колдунов, делали все, что в их силах, но тщетно. В хижину Мэри Риан приходил и отец Том и пытался вернуть мальчика, прибегнув к помощи Святого Писания, но также безуспешно. И потому маленький Билли умер для матери, брата и сестер, хотя и не упокоился в могиле. Другие, память о коих благоговейно хранят родные, лежат в освященной земле, на старом кладбище в Эйбингтоне, под могильным камнем, и близкие могут преклонить там колени и прочитать заупокойную молитву, испрашивая мира душе усопшего. Но ни один, даже крошечный, камешек не отмечал того места, где маленький Билли навсегда скрылся от их любящих взоров, местом его упокоения можно было счесть разве что древний холм Лиснавора, на закате отбрасывающий длинную тень у дверей хижины. Много лет спустя, белый и призрачный в лунном свете, он приковывал к себе взгляд Кона, когда тот возвращался с рынка или с ярмарки, и тогда он, вздохнув, произносил молитву о спасении души своего маленького брата, который исчез давным-давно и более не вернется.
Джозеф Шеридан Ле Фаню
БЕЛАЯ КОШКА, ПРОКЛЯТИЕ ДРАМГАННИОЛА
Все мы еще в детстве слышали сказку о белой кошке. Но сейчас я поведаю вам историю о другой кошке, совсем не похожей на прекрасную заколдованную принцессу, что провела в кошачьем обличье одно лето. Белая кошка, о которой пойдет речь, — тварь куда более зловещая.
Путник, направляющийся из Лимерика в Дублин, оставив по левую руку холмы Киллалоу и завидев впереди очертания высокой горы Кипер, шагает вдоль гряды низких холмов, которые справа постепенно подступают все ближе и ближе к дороге. Рядом слегка идет под уклон равнина, тоже холмистая и лежащая чуть ниже дороги, а несколько унылую и печальную местность расцвечивают отдельные живые изгороди.
Одно из немногих жилищ на этой уединенной равнине, над которыми поднимается торфяной дымок, — это небрежно крытый соломой, с земляным полом дом «крепкого фермера», как называют наиболее преуспевающих среди арендаторов земель в графстве Манстер. Дом этот стоит посреди купы деревьев, на берегу извилистого ручья, примерно на полпути между горами и дорогой на Дублин, и на протяжении многих поколений его арендует семейство Донован.
В этом отдаленном уголке я намеревался изучить старинные ирландские предания, которые случайно попали мне в руки, и потому стал наводить справки об учителе, способном давать мне уроки ирландского. В качестве наставника мне порекомендовали некоего мистера Донована, мечтательного, тихого, весьма ученого человека.
Я узнал, что он кончил курс стипендиатом в Тринити-колледже[20] в Дублине. Сейчас он учительствовал, и область моих научных интересов, полагаю, чрезвычайно льстила его национальному самолюбию, поскольку он доверился мне, поделившись со мною своими сокровенными мыслями и воспоминаниями детства о жизни в ирландской глубинке. Именно он рассказал историю, которую я намерен поведать как можно точнее, стараясь ничего не изменить.
Я своими глазами видел старую ферму, стоявшую в саду, посреди огромных замшелых яблонь. Я рассматривал странный пейзаж: полуразрушенную, утопавшую в плюще башню, двести лет назад служившую убежищем в случае вторжения разбойников и до сих пор возвышавшуюся в углу гумна, поросший кустарником курган, в какой-нибудь сотне шагов напоминавший о деяниях древнего, исчезнувшего народа, очертания темной, величественной горы Кипер вдали, одинокую полосу колючего утесника, окаймлявшую ферму, вересковые холмы, словно очерчивавшие ее границы, кое-где серые камни и купы карликовых дубов и берез. Сама уединенность фермы превращала ее в место, где вполне могли разыграться странные, сверхъестественные события. Я вполне понимал, что этот таинственный пейзаж, предстающий взору то в сером свете зимнего утра, то под необозримым снежным покровом, то в печальном блеске осеннего заката или в прохладных лучах луны, способен развить в человеке столь мечтательном, как достойный мистер Донован, склонность к суевериям и фантастическим видениям. Однако могу поклясться, что никогда не встречал человека более бесхитростного и честного, и потому полагаюсь на него всецело.
— Мальчиком, живя среди родных на ферме в Драмганниоле, рассказывал он, я обыкновенно брал «Историю Рима» Голдсмита[21] и отправлялся читать на свой любимый плоский камень, скрытый ветвями боярышника, на берег большого глубокого пруда, из тех, что мы называем «лох», а англичане, я слышал, именуют каровыми озерами. Озерцо это лежит в небольшой низине, на поле, окруженном с севера фруктовым садом, и своей уединенностью как нельзя более подходило для моих ученых занятий.
Однажды, когда я, как обычно, сидел на своем камне, чтение наскучило мне и я принялся разглядывать окрестности, воображая, как в них разыгрываются героические сцены, о которых я только что прочел у Голдсмита. И тут я увидел, что из сада выходит какая-то женщина и начинает спускаться по склону. Уверяю вас, в тот миг я пребывал в столь же здравом уме и твердой памяти, что и сейчас. На женщине было длинное легкое серое платье, столь длинное, что стлалось по траве, и в наших краях, где женский наряд неизменно шьется по раз и навсегда установленным правилам, весь ее облик показался мне столь необычайным, что я не мог оторвать от нее глаз. Шла она, наискось пересекая широкое поле, никуда не сворачивая.
Когда она приблизилась, я заметил, что она босая и что взгляд ее, казалось, прикован к какому-то отдаленному предмету. Она вышла бы прямо на меня, если бы не озерцо ярдах в десяти от моего камня. Однако, вместо того чтобы остановиться на берегу, как я ожидал, она двинулась дальше, видимо не осознавая, что идет по поверхности воды, и так шла и шла, не замечая меня, пока не поравнялась со мной примерно там, где я и думал, и не миновала меня.
От ужаса я едва не лишился чувств. В ту пору мне было всего лишь тринадцать, но я помню все до мельчайших подробностей, словно это произошло вчера.
Призрачная женщина беззвучно проскользнула сквозь проход в дальнем конце поля и исчезла. Не знаю, как я добрел до дома… Я испытал такое потрясение, что в конце концов заболел нервической горячкой, почти месяц пролежал в постели и ни минуты не мог пробыть в одиночестве. С той поры я обходил то поле стороной — столь велик был ужас, который оно мне внушало. Даже сейчас, по прошествии многих лет, я не люблю бывать там.
Появление призрака я связывал с одним загадочным событием, а также со злым роком или, лучше сказать, фамильным проклятием, уже восемьдесят лет тяготевшим над нашей семьей. Это не пустой вымысел. Историю эту в наших краях слыхал каждый, и никто никогда не подвергал сомнению, что виденный мною призрак с нею связан.
