– Да, а куда ты молоко возишь?
– В местечко, куда же, – с явным недовольством сказал парень, и Степка подумал, что полицаев сынок, кажется, попался с характером.
– В Кругляны?
– Ну.
Бритвин с каким-то новым смыслом поглядел на парня, потом на Данилу. Тот, откинувшись на бок, неподвижно смотрел в огонь.
– Через мост ездишь?
– Через мост, а где же.
– Ага! И вчера ездил?
– Ездил. Только приехал поздно. Партизаны постового убили, так не пускали долго.
– Так-так, – удовлетворенно сказал Бритвин, усаживаясь поудобнее и рукой придерживая на плечах телогрейку. – Значит, у них охрана?
– Днем не было, а на ночь ставить начали. Два полицая из Круглян.
– Гляди-ка, все знаешь! Молодец! А ну, поди ближе. Садись вот, грейся.
Парень степенно обошел костер и опустился на корточки. Данила, видно, заинтересовавшись новым обстоятельством, приподнялся и сел прямо, заслонив огонь; на поляне пролегла его широкая длинная тень. В могиле сделалось темно, и Степка стал на колени, чтобы удобнее было копать. Больше он туда уже не глядел, только слушал.
– Вот так. Сушись. Тоже ведь мокрый. Как тебя звать?
– Митька.
– Дмитрий, значит. Хорошее имя. У меня был друг Дмитрий, геройский парень, – оживленно говорил Бритвин. – Так, говоришь, партизаны полицая ухлопали?
– Ну. Вечером подкрались и застрелили. Ровба его фамилия. До войны в маслопроме работал.
Выдирая из земли спутанные корни, Степка тихо порадовался: это уж его работа. Удивительно только, как удалось попасть, не целясь. Становилось понятно, почему их не догоняли – наверно, вытаскивали убитого и упустили его с Маслаковым.
– Так-так, – что-то живо прикинул про себя Бритвин. – Вижу, ты парень хороший. Пожалуй, мы тебя примем. Только... – Не договорив, он повернулся в сторону: – Данила, а ну по секрету.
Оба поднялись от костра и отошли на несколько шагов в сторону Степка выпрямился, переводя дыхание и вслушиваясь Бритвин тронул за рукав Данилу.
– Ты говорил про тол. Где это?
Данила тягуче вздохнул, неопределенно поглядел в кустарник.
– Был. А теперь есть или нет, кто знает.
– Это где? В Фроловщине?
– Ну.
– Слушай, надо подскочить.
Не отвечая, Данила громко высморкался в траву, пятерней отер нос и бороду.
– Так темно. А там болото, лихо на него... И неизвестно, швагер дома или нет, – начал он невеселым, совершенно глухим голосом, который всегда выдавал его неохоту.
– Ничего. Садись на коня и скачи.
Они повернулись к костру, в котором теперь задумчиво ковырялся Митя. Данила на ходу громче сказал:
– Так что, если у меня обрез этот...
– Бери винтарь!
– Что винтарь! Если б автомат.
Бритвин остановился.
– Бери автомат. Толкач, дай автомат!
– Ну да! Пусть с винтовкой едет, – недовольно отозвался Степка.
Бритвин строго прикрикнул:
– Говорю, дай автомат!
Степка с силой вогнал в землю тесак и тихо, про себя, выругался. Больше всего на свете он не хотел теперь отдавать автомат. Но приказ Бритвина прозвучал так категорично, что спорить было бесполезно, и он поднял с земли свой ППШ. Бритвин нетерпеливо обернулся к Даниле:
– И давай скачи! Два часа тебе сроку. Фроловщина недалеко, знаю.
Данила еще недолго помешкал, явно не спеша исполнять задание, к которому у него не лежала душа.
– Кожух мокрый. Если б вы ватовку дали.
– На! На и ватовку! – решительно рванул с плеч телогрейку Бритвин. – И не тяни резину!
С молчаливой неторопливостью Данила оделся, подпоясался, взял на краю поляны коня и полез из оврага.
Бритвин больше не садился к костру – там теперь хозяйничал Митя, – постоял на полянке и, как только топот коня затих наверху, подошел к Степке:
– Ну, ты долго тут ковыряться будешь?
Степка выпрямился – могила была еще мелковата, ему до пояса, но Бритвин, прикинув, решил:
– Хватит! Давай закапывать.
Он так и сказал – не «хоронить», а именно «закапывать», и от этого слова Степке опять стало не по себе. Пересилив себя, он подумал, что могилку надо углубить – земля пошла сухая и мягкая. Но Бритвин уже направился к покойнику.
– Давай сюда! Дмитрий, а ну пособи!
Митя с готовностью вскочил на ноги, но поняв, что от него требуется, оробело остановился поодаль. Не спеша выбрался из могилы Степка.
– Подождите! Так и закапывать...
Он вытер о траву тесак и, оглядевшись в мигающих сумерках, подошел к молодой елочке, ветви которой высовывались из темноты на полянку.
Нарубив лапнику, он снова спрыгнул в могилу и кое-как выложил им дно, из нескольких веток устроил возвышение под голову – будто стелил Маслакову постель.
– Ну, готово там? – поторопил Бритвин. – Давайте сюда!
Отбросив мокрый кожух, они вдвоем со Степкой взяли под мышки покойника.
– Дмитрий, бери за ноги, – распоряжался Бритвин.
Митя с боязливой нерешительностью взялся за босые стопы ног.
– Взяли!
За время, минувшее после кончины, Маслаков, казалось, стал еще тяжелее: втроем они с усилием подняли его прогнутое в пояснице, еще не застывшее тело и тяжело понесли к яме. Там, разворотив сапогами свежую землю, повернулись вдоль узкой могилы и начали опускать. Это было неудобно, тело всей своей тяжестью стремилось в яму, Степка придерживал его за холодную, плохо разгибающуюся руку. Опуская, перебрал пальцами до кисти, по-прежнему перевязанной грязным бинтом, и, ухватившись за нее, испугался: показалось, причинил боль. Тут же понял нелепость своего испуга, но за перевязанную кисть больше не взялся – став на колени, опускал тело все ниже, пока не почувствовал, как оно мягко легло на пружинящий слой хвои.
– Ну вот! – Бритвин разогнулся. – Давай зарывать.
– Подождите!
Нагнувшись, Степка одной рукой запихал в могилу остатки еловых ветвей, стараясь прикрыть лицо покойника, и потом они с непонятным облегчением начали дружно грести землю. Степка работал руками, Бритвин сапогом, Митя, стоя на коленях, обеими руками выгребал из травы остатки накопанной земли. Костер их уже догорал, мелкие язычки огня на угольях едва мерцали на краю поляны.
– Ну так! Доканчивай, а мы в огонь подкинем, – вытирая о траву ладони, сказал Бритвин. – Дмитрий, ну-ка поищи дровишек!
Митя подался на склон оврага. Степка тем временем завершил могилу.
На поляне стало тихо и пусто, она будто попросторнела теперь – без коня, покойника, с небольшим костерком на краю обрыва. Сделав все, что требовалось, Степка почувствовал себя таким одиноким, таким несчастно-ненужным на этом свете, каким, пожалуй, не чувствовал никогда. Единственное, что тут еще привлекало его, был костер, и парень подошел к Бритвину:
– Что, до утра тут будем?
– Побудем, да.
– А потом?
– А потом попробуем грохнуть, – невозмутимо сказал Бритвин, стоя на корточках и сгребая на земле обгорелые концы хвороста, которые он бросал в огонь.
Скоро между углей весело забегали огоньки, осветив вблизи сухое, будто просмоленное лицо ротного.
– Как это грохнуть?
– Посмотришь как. План один есть.
Степка выждал минуту, не расспрашивая, думал, что скажет сам. Но тот не сказал, и Степка смолчал, не зная еще, можно ли принимать всерьез слова Бритвина.
– Такой план имею, что ахнешь. Если выгорит, конечно.
Митя что-то долго возился с хворостом, какое-то время было слышно его шастание над оврагом, а потом и оно стихло. Степка вслушался и немного обеспокоено сказал:
– Не сбежал бы...
– Куда он сбежит. Теперь он к нам как привязанный.
Степка недоверчиво: подумал так уж и привязан! Впрочем, без коня он вряд ли от них уйдет. И действительно, скоро наверху затрещало, задвигалось, и из темноты показался сам Митя, тащивший огромную, связанную веревкой охапку хвороста. Бритвин с несвойственным ему оживлением вскочил у костра.
– Целый воз! Вот здорово!
Митя был явно польщен похвалой – низенький и с виду слабосильный для своих пятнадцати лет, он в то же время оказался удивительно проворным в работе. Любо было смотреть, как он по-хозяйски упорядковал возле костра кучу хвороста и аккуратно смотал веревку.
– На коня я воз вот такой кладу. – Он поднял повыше себя руку.
– Хорошо! Хорошо! А коня как звать?
– Коня? Рослик. Двухлеток он, молодой еще, а так ладный коник. А умный какой!..
– Ну?
– Ей-богу. Отъедешь куда, спрячешься, крикнешь: Рослик! И уже мчится. А то как заржет!
– Гляди-ка. Дрессированный.
– Да ну, кто его дрессировал? Это я все ухаживаю за ним: и кормлю, и на выпас. В ночное тем летом водил. Тогда его у меня немцы отобрали. Утречком еду из Круглянского леса – навстречу трое. Ну и отобрали. Думал, все: пропал мой Рослик. Нет, примчался. Слышу, ночью хрустит кто-то, выхожу: ходит по двору, траву скубет. И повод порван.
– Да, замечательный конь, – согласился Бритвин.
– Только стрельбы очень боится. Мчит тогда как бешеный.
– Да? Ну хватит возиться – иди погрейся.
Бритвин снял с палок подсохшую уже шинель и разостлал ее на земле.
