Сколько непонятных противоречий в чувствах, которые вы мне внушаете! Я покорен и дерзок, неистов и сдержан, — стоит мне взглянуть на вас, и во мне начинается душевная борьба. Ваши взоры, голос наполняют мое сердце любовью, и так трогательно обаяние невинности, что жаль разрушать эти божественные чары. Когда вас нет со мною, я лелею дерзкие надежды; не смея говорить вам о своих желаниях, я обращаю их к вашему образу, и он расплачивается за сдержанность, которую я вынужден выказывать вблизи вас.
Между тем я томлюсь, я сгораю. По жилам моим течет огонь, ничто не может ни потушить его, ни утолить; я стараюсь сдержать его, а он от этого становится еще яростнее. Я должен почитать себя счастливым, я счастлив — не спорю, я не жалуюсь на свою участь; какая она ни есть, я бы не поменялся ею с царями земными. И все же меня поистине терзает недуг, и я тщетно с ним борюсь. Я не хочу смерти — и все же умираю. Я хочу жить ради вас, а вы лишаете мена жизни.
ПИСЬМО XI
От ЮлииДруг мой, с каждым днем я привязываюсь к вам все сильнее. Я уже не в силах расстаться с вами; даже недолгая разлука для меня невыносима, мне надобно видеть вас или писать вам, надобно всегда быть с вами.
Итак, моя любовь растет вместе с вашей; ибо теперь-то я знаю, как вы любите меня, ведь вы так искренне боитесь не угодить мне, меж тем как прежде лишь притворствовали, чтобы достигнуть своей цели. Я отлично вижу, какую власть взяло ваше сердце над разгоряченным воображением; по-моему, во сто крат больше страсти в нынешней вашей сдержанности, нежели в первоначальном пыле. Я вижу также, что ваше состояние хотя и тягостно, все же не лишено радостей. Истинно влюбленному отрадно даже принесение жертв, — они зачитываются ему, и ни одна не остается без ответа в сердце, которое его любит. Впрочем, кто ведает, уж не прибегаете ли вы, зная мою чувствительность, к более тонким уловкам, чтобы обольстить меня? Но нет, я несправедлива, вы не способны лукавить со мною. Однако, будь я благоразумна, я бы еще более остерегалась жалости, нежели любви. Меня гораздо сильнее трогает ваше уважение, чем восторги, и я боюсь, что ваше самое честное решение окажется самым опасным.
Должна открыть свою душу к высказать мысль, справедливость которой чувствую всем своим сердцем, — да и ваше сердце подскажет вам ее: вопреки неравенству нашего положения, вопреки родителям и нам самим, судьбы наши соединены навек, и теперь мы всегда должны быть вместе и в счастье и в горе. Наши души, так сказать, соприкасаются во всех точках, и мы везде чувствуем силу сцепления (поправьте меня, друг мой, если я некстати применяю ваши уроки физики). Судьба, быть может, и разлучит нас, но ей никогда нас не разъединить. Отныне мы будем радоваться одной радостью, печалиться одной печалью, и, как в предании, которое вы рассказывали, двое любовников испытывают одинаковые движения души, даже вдали друг от друга, — так и нас будут волновать те же чувства, хотя бы мы с вами и находились на противоположных концах света.
Отбросьте всякую надежду, если она у вас была, что вам удастся составить свое счастье ценою моего. Не надейтесь: если я утрачу честь, оно для вас невозможно, вы не в силах будете спокойно взирать на мой позор и слезы. Верьте мне, друг мой, я лучше знаю ваше сердце, чем вы сами. Нежная и искренняя любовь должна научиться управлять желаниями; но если вы будете настаивать, вы погубите себя и, довершив мое несчастье, будете сами несчастны.
Предоставьте мне заботы о нашей общей судьбе — мне бы хотелось внушить вам, как это важно для нас обоих. Неужто вы сомневаетесь, что я люблю вас больше жизни, неужто воображаете, что для меня существуют радости, которых вы бы не разделили? Нет, друг мой, у меня те же стремления, что и у вас, но чуть-чуть больше рассудка, и я могу управлять ими. Согласна, я моложе вас, но разве вы не замечали, что, хотя женский рассудок обычно уступает мужскому в силе и скорее теряет остроту, зато складывается он раньше, подобно тому как хрупкий подсолнечник вырастает и погибает быстрее дуба. С юных лет приходится нам оберегать то, что так легко утратить, и эти заботы рано пробуждают в нас здравый смысл: живо чувствовать опасности, которым мы подвергаемся, — наилучший способ верно судить о последствиях того, что происходит. Чем больше я размышляю о нашем положении, тем яснее вижу, что сам здравый смысл требует от вас жертвы, которой я прошу от имени любви. Так покоритесь ее нежным увещеваниям и дозвольте вести вас другому, — увы, тоже слепцу, но по крайней мере не потерявшему надежной опоры.
Не знаю, друг мой, обретут ли наши сердца счастье, поймут ли они друг друга и разделите ли вы, читая эти строки, нежное волнение, которое их продиктовало. Не знаю, придем ли мы к согласию во взглядах и чувствах, но хорошо знаю одно: надобно предпочесть мнение того из нас, кто свое счастье не отделяет от счастья другого.
ПИСЬМО XII
К ЮлииКак умиляет ваше простодушное письмо, дорогая Юлия! Как чувствуется в нем ясность невинной души и нежная заботливость любви! Ваши мысли изливаются безыскусно и свободно; они оказывают на сердце чудесное действие, какого никогда не окажет вычурный слог. Вы приводите неопровержимые доводы с такого простотой, что над ними следует задуматься, чтобы понять всю их силу, и высокие чувства для вас так естественны, что ваши суждения легко могут показаться общепринятыми истинами. Разумеется, лишь вам надлежит управлять нашими судьбами, и это не только право, которое я предоставляю вам, а ваш долг, к которому я вас призываю, это справедливость, о коей прошу, и ваш рассудок должен вознаградить меня за ущерб, причиненный вами моему рассудку. Отныне я вручаю вам до конца моей жизни власть над моей волей: располагайте мною как человеком, у которого уже нет ничего своего, все существо которого принадлежит вам одной. Не сомневайтесь, я не изменю своему слову, подчинюсь вашему любому велению. И тогда, стану ли я лучше, станете ли вы счастливее, — в любом случае я буду вознагражден за послушание. Итак, смело вручаю вам заботу о нашем общем счастье, создайте его для себя — это все, что требуется. А мне, тому, кто не в силах ни на миг забыть вас или подумать о вас без восторга, который надо подавлять, мне предстоит лишь творить вашу непреклонную волю.
За год занятий мы только и делали, что читали без всякой системы и почти без выбора, скорее угождая вашему вкусу, нежели его развивая. Впрочем, мы находились в таком душевном смятении, что нам трудно было сохранить ясность мысли. Взор не мог сосредоточиться на книге, уста произносили слова, но внимание отвлекалось. Ваша сестрица, не столь рассеянная, вечно упрекала нас в неумении углубиться в предмет и, обгоняя нас, гордилась этой нетрудной победой. Она незаметно стала учителем учителя, и хотя мы иногда смеялись над ее самоуверенностью, — в сущности, из нашей троицы только она и получила кое-какие знания.
Итак, чтобы наверстать потерянное время (ах, Юлия, да было ли оно когда-нибудь потрачено лучше!), я придумал план, который благодаря своей методе, пожалуй, восполнит брешь в наших познаниях, нанесенную рассеянностью. Посылаю его вам; в скором времени мы его прочтем вместе, а пока я ограничиваюсь лишь небольшими замечаниями.
Если бы мы, мой нежный друг, задались целью выставлять напоказ свою ученость и приобретать знания для других, а не для самих себя, моя метода никуда не годилась бы, ибо она стремится извлечь малое из многого и выбрать основное из множества сочинений. Наука в большинстве случаев подобна монете, которая при всей ценности своей содействует благосостоянию только тогда, когда ее пускаешь в оборот, и годится лишь при сношениях между людьми. Лишите наших ученых удовольствия рассуждать перед слушателями, и науки перестанут их привлекать. Они копят знания у себя в кабинете с единственной целью — расточать их перед публикой; одного они жаждут — прослыть мудрецами и, конечно, не стремились бы к знаниям, если б лишились почитателей[12]. Мы же, стремясь воспользоваться знаниями, накапливаем их не ради того, чтобы перепродавать, а чтобы обратить себе на пользу; не ради того, чтобы обременять себя, а чтобы ими питаться. Читать не много, но много размышлять о прочитанном, или, что одно и то же, подолгу беседовать друг с другом — вот средство, помогающее лучше усвоить знания. Когда у человека сеть понятливость, развитая привычкой к размышлению, то, полагаю, гораздо лучше своим умом доискиваться до всего, что можно найти в книгах, — верный способ применить знания к своему образу мыслей и овладеть ими! А вместо этого мы их получаем готовыми и почти всегда в чуждой нам форме. Мы гораздо богаче, чем полагаем, но, как говорит Монтень, нас одевают в долг и с чужого плеча, приучают пользоваться подачками, а не своим добром[13]. Или, вернее, мы беспрестанно копим, не смея ни к чему притронуться, — мы уподобляемся скупцам, которые только и думают, как бы наполнить свои амбары, и на лоне изобилия умирают с голоду.
