— Напротив: за ней их нет, — возразил Стрезер. — А за мной — несть числа.
— Ну-ну, — саркастически усмехнулась мисс Гостри, — какую вы из нее делаете икону! А вы? Вы обобрали вдовицу с сиротами?
— На мне достаточно грехов, — сказал Стрезер.
— Достаточно? Для кого? Или для чего?
— Для того, чтобы быть там, где я есть.
— Благодарю вас!
Их прервали: какой-то джентльмен, пропустивший часть спектакля и теперь вернувшийся к концу, протискивался между коленями сидящих и спинками кресел предыдущего ряда; воспользовавшись этим вторжением, мисс Гостри успела, пока вокруг не зашикали, сообщить в заключение, какой смысл извлекла из их беседы.
— Я так и знала, — заявила она, — вы что-то от меня утаиваете.
Это заключение, в свою очередь, побудило обоих по окончании спектакля замешкаться, словно им нужно было еще многое друг другу сказать, и они, не сговариваясь, пропускали остальную публику вперед — в их интересах было переждать. Спустившись в вестибюль, они увидели, что вечер кончился дождем, тем не менее мисс Гостри не пожелала, чтобы ее спутник провожал ее домой. Пусть просто наймет ей кеб: дождливыми лондонскими вечерами она, после бурных развлечений, любит возвращаться в кебе одна, думая свои думы. Это ее золотые мгновения, призналась она, мгновения, когда она накапливает силы. Заминка с разъездом, борьба за кебы у входных дверей давала повод присесть на банкетку в глубине вестибюля, куда с улицы не долетали порывы ледяного промозглого ветра. И здесь приятельница Стрезера вновь не обинуясь заговорила с ним о предмете, который давно уже беспрестанно занимал его собственные мысли:
— А ваш друг в Париже к вам расположен?
От подобного вопроса — да еще после перерыва — он невольно вздрогнул.
— Пожалуй, нет. Да и с какой стати?
— С какой стати? — повторила мисс Гостри. — Вы, конечно, обрушитесь на него. Но из-за этого необязательно рвать отношения.
— Вы видите в моем деле больше, чем я.
— Разумеется. Я вижу в нем вас.
— В таком случае, вы видите во мне больше…
— Чем вы сами? Вполне вероятно. Это право каждого. Но я все возвращаюсь мыслью, — добавила она, — к тому, как повлияла на вашего юного друга его среда.
— Его среда? — Стрезер не сомневался, что сейчас способен представить себе эту среду много лучше, чем три часа назад.
— Вы уверены, что ее влияние может быть только к худшему?
— Для меня это исходная точка.
— Да, но вы исходите чересчур издалека. А о чем говорят его письма?
— Ни о чем. Он обходит нас вниманием — или жалеет. Попросту не пишет.
— Вот как. Тем не менее в его положении, учитывая некоторые особенности, существуют две возможности. Одна — опошлиться и очерстветь душой. Другая — развить себя и изощрить до тонкости.
У Стрезера округлились глаза: это было для него новостью.
— Изощрить до тонкости?
— О, — произнесла она ровным голосом. — Утонченность ума и вкуса воистину существует.
То, как она это сказала, настроило Стрезера на веселый лад, и, взглянув на нее, он рассмеялся:
— В вашем случае безусловно.
— Но в некоторых своих проявлениях, — продолжала она тем же тоном, — он, пожалуй, зарекомендовал себя с дурной стороны.
Тут было над чем подумать; Стрезер сразу посерьезнел.
— Не отвечать на письма матери — это тоже от утонченности? — спросил он.
Она замялась.
— О, я бы сказала, — и еще какой!
— Хорошо, — сказал Стрезер. — Меня вполне устроит считать это проявлением утонченности, а к дурной стороне я отношу то, что, как мне известно, Чэд уверен, будто сможет делать со мной все что пожелает.
Это, видимо, ее удивило.
— Откуда вы это знаете?
— Да уж знаю. Кожей чувствую.
— Что он может сделать с вами все что пожелает?
— Нет, конечно. Но он так считает. А это может свестись почти к тому же, — засмеялся Стрезер.
Однако тут она с ним не согласилась.
— Нет, что касается вас, такое исключено.
И, вложив в эти слова особый смысл, она, по-видимому, сочла их достаточными, чтобы заговорить напрямик:
— Вы сказали — если он порвет здесь, то дома получит солидное место в деле.
— Совершенно верно. Он получит шанс — шанс, за который ухватился бы любой воспитанный в должных понятиях молодой человек. Фирма разрослась, и вакансия, о которой вряд ли могла бы идти речь три года назад, но которую его отец, считая, что она при определенных условиях может появиться, учел в своем завещании, оговорив преимущественное право на нее Чэда, — эта вакансия, поскольку условия для нее созрели, теперь его ждет. Миссис Ньюсем оставила ее за сыном и будет, несмотря на сильное противодействие, удерживать до последней возможности. Однако этот пост, поскольку он несет с собой крупный куш, большую долю в доходах, требует пребывания на месте и значительных усилий для достижения значительных результатов. Вот что я имею в виду, говоря об открывшемся шансе. Если Чэд его упустит, то не только не получит, как вы изволили выразиться, солидного места — он ничего не получит. И вот, чтобы он не упустил свой шанс, я и примчался сюда.
Она слушала, вникая.
— Иными словами, вы примчались сюда, чтобы оказать ему огромную услугу.
Стрезеру ничего не оставалось, как согласиться:
— Ну… если вам угодно.
— Стало быть, если вы уломаете его, он, как говорится, окажется в выигрыше.
— Он получит огромные выгоды. — Стрезер явно знал их все наперечет.
— Под каковыми вы, разумеется, понимаете кучу денег.
— Не только. Я вступил в эту игру ради него, имея в виду и многое другое. Всеобщее уважение, покой души, обеспеченность — прочное положение человека, ставшего на якорь с крепкой цепью. Чэд, насколько мне дано судить, нуждается в защите. В защите, я имею в виду, от жизни.
— Voilà![14] — Она мгновенно схватила суть. — Ах, от жизни! Говорите уж прямо: вы жаждете вернуть его, чтобы женить.
— Да, примерно так.
— Ну, разумеется, — сказала она. — Дело нехитрое. А на ком именно?
Он улыбнулся — и, судя по виду, несколько насторожился.
— Вы все умеете вынуть.
На мгновение глаза их встретились.
— А вы — вложить!
Он принял эту дань, сообщив:
— На Мэмми Покок.
Мисс Гостри удивилась. И тотчас сдержанно, даже осторожно, словно осмысливая такую странную возможность, спросила:
— На собственной племяннице?
— Извольте сами определить, кем ему доводится Мэмми. Она — сестра его зятя. Золовка миссис Джим.
Эти сведения не оказали, видимо, на мисс Гостри смягчающего действия.
— А кто такая, собственно, миссис Джим?
— Сестра Чэда — Сара Ньюсем в девичестве. Я же вам говорил: она вышла замуж за Джима Покока.
— Ах да, — сказала она, вспоминая про себя: он много о чем говорил!.. И тут же как можно натуральнее спросила: — А кто такой, собственно, Джим Покок?
— Как кто? Муж Салли. В Вулете мы только так и отличаем друг друга, — пояснил он добродушно.
— И это очень высокое звание — быть мужем Салли?
Он задумался:
— Пожалуй, выше некуда — разве только, но тут речь о будущем — быть женой Чэда.
— Ну а как отличают вас?
— Никак — или, как я уже докладывал вам, по зеленой обложке.
Глаза их снова встретились, и она не сразу отвела свои.
— По зеленой обложке? Ах, оставьте! Ни зеленая — и никакая иная обложка — у вас со мной не пройдет. Вы мастер вести двойную игру! — Однако при всей своей жажде узнать истину она готова была простить ему этот грех. — А что, эта Мэмми считается хорошей партией?
— Лучшей в нашем городе. Очаровательнее и умнее у нас нет.
Мисс Гостри устремила на Мэмми мысленный взгляд:
— Да-да. Я ее хорошо себе представляю. И с деньгами?
— Скорее, не с очень большими — зато со многими другими достоинствами, так что об отсутствии денег мы не жалеем. Впрочем, — добавил Стрезер, — в Америке, знаете ли, вообще не слишком гоняются за деньгами, коль скоро речь идет о хорошеньких девушках.
— Пожалуй, — согласилась она. — Правда, я знаю, за чем вы гоняетесь. А вам, — спросила она, — вам самому Мэмми нравится?
Такой вопрос, подумал он про себя, можно по-разному истолковать, и тут же решил свести его к шутке.
— Как, вы еще не убедились, что мне любая хорошенькая девушка нравится?
Однако мисс Гостри не поддержала его шутливый тон: интерес к его проблемам целиком завладел ею, и она желала знать факты.
— Думается, у вас в Вулете считается обязательным, чтобы все они — то есть молодые люди, вступающие с хорошенькими девушками в брак, были, как бы это поточнее выразиться, абсолютно чисты.
— Да, я и сам так считал, — признался Стрезер. — Впрочем, вы коснулись весьма злободневного обстоятельства — того обстоятельства, что и Вулет вынужден уступать духу времени, как и все большему смягчению нравственных устоев. Все на свете меняется, и мы тоже, насколько могу судить, идем в ногу с веком. Мы, конечно, предпочли бы, чтобы наша молодежь была чиста, но приходится мириться с тем, что есть. А поскольку благодаря духу времени и смягчению устоев молодых людей все чаще заносит в Париж…
