Выписали его весной, и он почти сразу снова начал принимать морфий. Снова попал в клинику и лишь в конце года еле живой добрался до остром Рюген, где жил его друг Ханс Кагельмахер, усердный землепашец, увлекавшийся астрологией и другими, мягко говоря, необычными вещами. Дитцен некоторое время спокойно жил у него в Гуддерице, работал «прислугой за все» в его усадьбе — и в течение 1921–1922 годов написал роман «Антон и Герда». Кагельмахер помог другу отвыкнуть от наркотика, но зато приучил к алкоголю, изготовил фальшивый аттестат зрелости, поскольку Дитцен не имел права на настоящий, и, кроме того, регулярно составлял ему гороскопы — а тот, конечно, верил…
Деньги к тому времени уже значительно обесценились, и Дитцену пришлось несколько раз наниматься на работу в крупные усадьбы; но платили ему там мало, денег на то, чтобы вести привычный образ жизни, не хватало, и осенью 1922 года произошел скандал: Дитцен, работавший тогда в поместье Нойшёнфельд в Бунцлау (Силезия), вывез и продал перекупщику часть урожая пшеницы. Дело раскрылось, и на Дитцена подали в суд. Впрочем, судебное разбирательство затянулось, и Дитцен между делом (с помощью кагельмахеровского фальшивого аттестата) устроился счетоводом в усадьбу Радах в Ноймарке. Инфляция меж тем достигла своего апогея, воровство стало обычным явлением, и Дитцену приходилось чаще исполнять обязанности ночного сторожа.
Тем временем суд присяжных города Бунцлау наконец вынес ему приговор: шесть месяцев тюремного заключения. Но Дитцен сумел утаить этот факт от своего работодателя, а полгода спустя — и от зерноторговца-оптовика Кипферлинга в бранденбургском городке Дроссене, у которого работал счетоводом до 15 апреля 1924 года. После этого он вернулся в Гуддериц, еще несколько недель дожидался повестки, получил ее и 20 июня явился в тюрьму своего родного города Грейфсвальда. из которой вышел 3 ноября, за семь недель до окончания положенного срока, и поехал обратно к Кагельмахеру.
Если бы он рассказал о той двойной жизни, которую вел тогда Дитцен-Фаллада, в одном из своих романов, ему бы вряд ли кто поверил: счетовод, писатель, заключенный, наркоман, потом алкоголик: человек вроде бы из обеспеченной семьи, которого судьба, однако, то и дело гонит с места на место, и, наконец, снова писатель, которого та же судьба постоянно заставляет браться за перо.
Грабеж среди бела дня, учиненный Дитценом в Нойшёнфельде, был еще у всех на памяти, когда Фаллада в декабре 1922 года подписывал договор на «Антона и Герду». Незадолго до того, как Дитцен предстал перед судом в городе Бунцлау, Фаллада читал в Радахе корректуру своего нового романа. Пока Дитцен проверял счета у Кипферлинга, Фаллада получал первые экземпляры своей книги, а потом и гонорар за нее, разделенный на ежемесячные выплаты по сто марок. Это был первый постоянный источник дохода после нескольких лет погони за неизменно обесценивавшимися деньгами. И наконец, пока Дитцен пилил дрова на лесопилке Грейфсвальдской тюрьмы, имя автора «Антона и Герды» поминали на страницах литературных журналов.
Когда же он вышел из заключения и дал о себе знать друзьям, одним из первых отозвался Франц Хессель, автор, переводчик и редактор «Ровольта». 20 ноября он написал Фалладе: «Хорошо, что Вы снова в порядке — здоровы, веселы и настроены по-деловому. Жду от Вас „Записок заключенного“. Буду рад включить их в „Дневники“ или куда-либо еще». И «Записки» действительно были! Вот только издать их было нельзя, потому что они носили чересчур личный характер.
В Грейфсвальдской тюрьме содержалось около семидесяти заключенных. Это были главным образом мелкие правонарушители, находившиеся под следствием или уже отбывавшие назначенный срок. Режим в тюрьме был довольно либеральный: уже на третий день пребывания там Дитцену разрешили «заниматься своим делом». 22 июня он начинает вести дневник, чтобы как можно точнее запечатлеть все особенности тюремного существования, и изучает все досконально, стараясь выяснить даже, присутствует ли у него самого в подсознании «чувство вины». Описывает он, конечно, и быт заключенных — то скупо, то, наоборот, в мельчайших деталях сообщает о работах, которые им приходилось выполнять, записывает приходящие в голову воспоминания, дает «портреты» сотоварищей и надзирателей, толкует увиденный сон и рассуждает о некоей библиотечной книге, одной из тех, брать которые разрешалось раз в неделю. К началу августа у него уже была рукопись на ста семидесяти восьми листах большого формата, без заглавия. Тогда она еще сохраняла характер дневника, но потом Дитцена сделали «кальфактором», времени писать у него стало немного, и второго сентября он снова прекращает свои записки. Эти записки не только свидетельствовали об острой наблюдательности и умении автора точно запечатлевать на бумаге все подмеченное: позже они стали для него богатейшим источником фактического материала, часть которого вошла в роман «Пополам — или заложу».
Фаллада выходит из тюрьмы, но тюремная жизнь продолжает занимать его. 12 декабря Хессель принимает его «Тюремные очерки» и передает их Штефану Гроссману, который включает взятый оттуда очерк «Голоса из тюрем» в очередной номер еженедельника «Дневник» (3 января 1925 г.), проставив под ним, по обыкновению, псевдоним «Ханс Фаллада», чем, однако, чрезвычайно огорчил автора.
Пауль Майер, старший редактор «Ровольта», через руки которого прошли все романы Фаллады, тоже готов помочь ему делом и советом. «В ближайшие дни, — пишет он своему автору 24 марта, — выходят тюремные мемуары Фехенбаха. Вам обязательно нужно прочесть эту книгу. Читая Фехенбаха, я то и дело сравнивал его впечатления с Вашими — это очень любопытно. В целом, конечно, ваши впечатления совпадают». Позже Фаллада, вероятно, прочел эти воспоминания Фехенбаха, однако нигде потом об этом не упоминает.
А Пауль Майер и Франц Хессель продолжали заботиться о своем подопечном. В апреле Фаллада сотрудничает уже с несколькими редакциями: «Литерарише Вельт» публикует его рассказ, журнал «Ди гроссе Вельт» печатает «Обручальное кольцо»; даже «Нойе Рундшау» С. Фишера предоставляет ему свои страницы. Укрепляется и связь с «Дневником»: в апреле и августе Гроссман печатает новые рассказы Фаллады. Дела явно пошли в гору. Кажется, он окончательно решил стать писателем.
Но это, увы, только кажется: двойная жизнь Дитцена-Фаллады еще не закончилась. В конце марта он (с помощью очередной фальшивки Капельмахера) нанимается управляющим в поместье некоего господина Рора в городе Любгусте (Померания), а 1 июля едет в Нойхаус (Гольштейн), где становится счетоводом в Управлении поместий графа фон Хана. Оттуда он в течение июля и августа ведет деятельную переписку с издательствами и редакциями журналов: интересуется прохождением рукописей, спрашивает о гонораре, берет новые задания и сообщает Францу Хесселю, что пишет новый роман — «Робинзон в тюрьме». Если судить по этим письмам, Фаллада и впрямь целиком посвятил себя литературе, работает много и целеустремленно, строит далеко идущие планы. Для того, видимо, письма и писались. А меж тем уже назревал новый скандал.
Управление графских поместий направило Рудольфа Дитцена в командировку в Киль. Быстро выполнив поручение, он решил еще недельку отдохнуть в Гольштинской Швейцарии: назад в Нойхаус он должен был вернуться в понедельник 14 сентября и сдать под отчет четырнадцать тысяч марок наличными и вексель на десять тысяч. Но вот понедельник прошел, прошел и вторник. В среду главный администратор Нойхаусского управления Гофман начал беспокоиться и на всякий случай известил Элизабет Дитцен об исчезновении ее сына Рудольфа. Однако уже на следующий день ему пришлось писать ей новое письмо, в котором он с негодованием сообщил, что Рудольф Дитцен «нагло обманул его доверие»: среди вещей в его комнате он обнаружил справку из Грейфсвальдской тюрьмы, поддельные документы Кагельмахера за 1918–1925 годы и подлинные документы о деятельности Дитцена в Радахе и Дроссене! В конце он приписал, что теперь не надеется увидеть ни наличных, ни векселя, потому что Дитцену, вероятно, не составит особого труда подделать на нем подпись господина графа.
А еще через день там же, в Гольштинской Швейцарии, Дитцен сдался полиции города Краменца и признался, что растратил из графских денег десять тысяч, а еще пять растратил раньше, в Любгусте. Его отправили в берлинскую тюрьму Моабит, а позже перевели в Киль. 15 октября дело было назначено к слушанию, а 26 марта суд присяжных города Киля приговорил Рудольфа Дитцена за четырехкратную растрату казенных денег к двум с половиной годам тюремного заключения (минус те шесть месяцев, которые он уже отсидел).
«Обвиняемый, — говорилось в приговоре, — признал себя виновным по всем пунктам предъявленного ему обвинения». Эта сухая канцелярская фраза вмещает далеко не всю правду: Дитцен признавался во всем охотно и с радостью, беря на себя даже то, чего на самом деле не было. Он сильно завысил суммы своих растрат: так, в Любгусте, конечно, обнаружились подделанные счета, но получил Дитцен в конечном итоге всего на одну тысячу девяносто марок и восемьдесят девять пфеннигов больше, чем ему причиталось. Графское Управление в Нойхаусе проверять счета не стало, а поверило Дитцену на слово и предъявило ему иск на все десять тысяч (через несколько лет Фаллада выплатил по этим, так и не проверенным, счетам весь долг до последнего пфеннига). Но как бы там ни было, а «самооговор» Фаллады, которому хотелось получить срок побольше, — факт установленный. Когда Пауль Мейер навестил его в Моабите и сказал, что срок ему, наверное, сократят, Фаллада запротестовал: «Я хочу пройти здесь полный курс лечения от алкоголизма!»
