class="p1">– Я благодарен мистеру Стенчу и остальным, – язвительно произнес он, – но я сам знаю, что делать.
– Разве? Сейчас вы так заняты, так одержимы идеей отъезда, что не читаете и даже не слушаете новостей. Вчера мистер Стенч рассказывал нам – об этом только что стало известно, – что в другом городе, Калинде, который расположен очень близко от мест обитания вашего Уилли, орды этих самых дикарей, вооруженные горящими стрелами и ножами, ворвались в бельгийскую миссию и поубивали всех, кто был внутри. Но не просто поубивали, вначале изувечили, отрубив им руки. Мой бог, когда я думаю о ваших руках, таких прекрасных и чувствительных, которыми я всегда восхищалась, и представляю, как разбушевавшийся дикарь отрубает их топором, разве удивительно, что у меня, как и у остальных, сердце разрывается на части?
Он прикусил губу, нахмурился оттого, что в нем боролись неловкость и гнев. Гнев победил.
– Вы, кажется, забыли, что Уилли предупреждал меня о возможной опасности. Я полностью сознаю, насколько рискованно там жить.
– Я вам не верю.
– Вы обвиняете меня во лжи?
– Я обвиняю вас в намеренном самообмане.
– Если так, то мною движут самые высокие мотивы.
– Выходит, вы хотите стать святым мучеником, попасть под град стрел для разнообразия и, как Себастьян, заслужить впоследствии арфу и нимб. – Она презрительно сощурилась. – Я говорю в ваших интересах, когда пытаюсь…
– Бесполезно, – резко перебил он. – Вам меня не разубедить.
Они смотрели друг другу в лицо, выдерживая длинную и, с ее стороны, намеренную паузу.
– Итак, вы едете, – произнесла она наконец.
– Да.
– Что ж, поезжайте. Вы полностью ослепли и лишились благоразумия, вы просто сошли с ума.
– Благодарю вас.
Они поссорились, закатили настоящую сцену – сознание этого причинило ему острую боль.
– Вы утверждаете, что поступаете так ради великого идеала, чтобы исправить свою жизнь. Так вот, ничего подобного. Все это делается ради того, чтобы отправиться в постель с глупой молодой женщиной, религиозной фанаткой, которая вас околдовала, хотя в ней нет ни зрелости, ни общих с вами интересов. Эта простушка-медсестра не отличит Боннара от больничной утки.
С побелевшими губами от подобных оскорблений, нанесенных с безжалостной силой, он возмущенно ответил:
– Вы говорите о молодой даме, которая станет моей женой.
– И в качестве таковой что она, по-вашему, вам даст? Не обольщайтесь. Не страсть, ибо ею она не обладает. Эти набожные кумушки все сплошь бесполы.
Он поморщился.
– Для той страсти, – продолжала она, – что требуется вам, необходимо сильное, полное жизни тело. Ответная сила, которой у нее нет. Она амеба. Она уже привязана к своему Уилли, а вы для нее всего лишь образ отца. Кроме того, у вас есть сильный соперник. Она не сможет любить обоих – и вас, и Бога.
– К сожалению, я должен попросить вас уйти.
Она шумно дышала, сдерживая ярость, настоящая вагнеровская примадонна, с мощной фигурой, с огнем во взоре. Через секунду она вдруг успокоилась, стала холодна как лед.
– Хорошо, я уйду. Но не забывайте, я вас предупредила. И помните об одной важной вещи: если к вам вернется благоразумие, я по-прежнему в Зеебурге, по-прежнему ваш друг.
Он едва дождался, пока она пройдет по аллее, прежде чем громко захлопнул дверь. Он был разгневан, обижен, доведен до ярости, но самое главное, он только больше утвердился в своем решении. Как она посмела так фамильярно отзываться о нем с Кэти? Этого вкупе с возмутительным фактом, что для друзей он стал предметом злословия на последнем приеме, вполне хватило, чтобы его решимость обрела твердость стали, которую сначала расплавили, а потом выковали. Больше всего его задевало бесстыдное обвинение в адрес его будущей жены, заставившее на короткий миг припомнить ту ночь покорности. Образ отца, надо же, да еще это соперничество за ее любовь с Уилли и Богом – разве найдется более несправедливое, абсолютно бесстыдное, даже кощунственное обвинение? И все же эта ядовитая колкость глубоко засела в его душе, причиняя боль. Но самое плохое, хлопая тяжелой дверью, он еще больше повредил себе спину, и теперь, обвиняя Фриду во всех своих бедах, так как последняя неприятность случилась в основном по ее вине, он убедился, что и хромота усилилась.
Он был так взвинчен, что не мог заставить себя спокойно оставаться в доме. Что тогда? Понимая, насколько важно немедленно подлечить спину, он решил отправиться поездом в Цюрих и проконсультироваться со своим добрым другом доктором Мюллером. Плюс к этому нужно было сделать еще несколько покупок перед отъездом. Он отменил обед и с помощью недоумевающего Артуро, который довез его до вокзала Шванзее, успел на скорый поезд в одиннадцать сорок пять.
Устроившись на удобном сиденье у окна – по его мнению, никакие поезда не могли сравниться со швейцарскими, – он раскрыл «Газетт сюисс», которую почти машинально купил в киоске. Естественно, мадам фон Альтисхофер прибегла к преувеличению, чтобы его растревожить; тем не менее она была права в том, что в последнее время он был слишком занят и не обращал внимания на внешние события. Впрочем, он и раньше редко интересовался ими, предпочитая изгонять из своей рафинированной жизни потрясения и раздоры беспорядочного мира. Теперь, однако, он понял, что стоит просматривать новости. Ничего просматривать не пришлось. Прямо на первой странице в глаза бросился заголовок: «Жестокая бойня в миссии Калинды».
По-прежнему взвинченный до предела, он прочитал живописный репортаж. Более сотни людей, мужчин, женщин и детей, искавших убежища в миссии, были зарезаны с бесчеловечной жестокостью. В этой кровавой бойне самим миссионерам, двум францисканским священникам, досталось больше всех – сначала их покалечили, затем обезглавили, а тела порубили на куски. Жуткая история, но правдивая, а если вспомнить резню, что чуть ранее случилась в деревне Тохиленг, то вырисовывалась общая тенденция яростного произвола, который распространялся повсеместно.
Фрида сказала правду: какая жуткая смерть для чувствительного цивилизованного человека. Внутри все сжалось от рвотного спазма, когда он опустил газету и уставился в окно, мимо которого проплывал спокойный швейцарский пейзаж – коричневые коровы с колокольчиками мирно щипали травку на зеленых пастбищах среди грушевых и вишневых деревьев. Возможно все-таки, принимая свое героическое решение, он не полностью взвесил обязательства и связанные с ним риски. Но он тут же задавил эту мысль в самом зачатке. Даже если бы он и не хотел ехать, все равно он хотел Кэти. Он никогда не повернет назад.
Поезд подкатил к Цюрихскому вокзалу, и Мори сошел на перрон, неловко спустившись со ступеньки. Он даже пожалел, что не захватил палку. Его заметная хромота привлекала сочувственные взгляды, пока он пересекал Банхофштрассе,
