— Да.
Прочь, причуды фантазии! Что вы значите рядом с этой вестью! Куда разлетаются все мечты героя, как только он узнает, что у него родился ребенок? Природа прижимает его к своей груди. Еще немного, и она заговорит. Этим может похвастаться любой местный простолюдин, и, однако, герой никогда не дивится так самым фантастическим видениям, чудесам, как он дивится, узнав о событии совсем заурядном. Он отец? Ричард прищурился, как бы стараясь представить себе, какое у ребенка лицо.
Сказав Остину, что вернется через несколько минут, он вырвался на воздух и все шел и шел. «Я отец! — твердил он. — У меня есть сын!» И хоть сам он этого не сознавал, он вторил Матери-Природе. Но зато он сполна ощутил удивительную гармонию, которая разлилась во всем его существе.
Луна светила на редкость ярко: в насыщенном зноем воздухе была разлита тишина. Свернув с проезжей дороги, он углубился в лес. Шел он быстро; ветви деревьев хлестали его по лицу; скопившиеся в лощине сухие листья шуршали у него под ногами. То, что он испытывал в эти минуты, походило на религиозный экстаз, это была некая священная радость. Постепенно, однако, все утихло; он снова вспомнил о себе, и тут с неменьшей силой его охватила тоска. Он отец! Да он не вправе даже глядеть на своего ребенка. И тут уже начисто развеялось то, что создавало его воображение. Он остался лицом к лицу со своим грехом. Его смятенной душе мнилось, что Клара смотрит на него с высоты — Клара, которая видит его таким, каков он был на самом деле, и что было бы низостью, если бы под этим неотступным укоризненным взглядом он вдруг запечатлел поцелуй на личике своего ребенка. Вслед за тем ему пришлось собрать все силы, чтобы совладать с охватившим его отчаянием и заставить лицо свое окаменеть.
Он остановился возле ручейка, у поваленного дерева, едва заметного из-под сухих листьев, осыпавшихся над ним из года в год, — так останавливается путник, достигнув цели пути. Тут он обнаружил, что за ним увязалась собачка миссис Джудит. Он ласково потрепал ее по спине, после чего оба замерли среди лесного безмолвия.
Вернуться Ричард уже не мог; сердце его было переполнено. Он должен был идти все дальше и дальше, и он шел, а собачка следовала за ним.
Тягостная дремота нависла над сомкнутыми ветвями. В лощинах и на холмах стояла томительная неподвижная духота.
В пробегавшем рядом ручье не было освежающей прохлады; журчанье его отдавалось металлом и чем-то чуждым воде. Перед ним, на буйно разросшейся траве лунные лучи струили мертвенно-бледное пламя. Никакой дымки вокруг. Долины отчетливо вырисовывались, обрамленные черною тенью; четко очерченные дали были видны, как днем, разве что краски их немного поблекли. И совсем вдалеке Ричард увидал бежавшую по склону косулю. Ничто не шелохнулось в этой торжественной тишине, луна же продолжала заливать сиянием своим необъятное синее небо. Высунув язык, бежала за ним собачонка; стоило ему только остановиться, как она, совершенно уже обессилевшая, ложилась у его ног; потом она, однако, с трудом поднималась и неизменно следовала за ним всякий раз, когда он снова пускался в путь. То тут, то там в лесном полумраке порхала белая ночная бабочка.
На краю лесистого холма виднелись развалины, утопавшие в крапиве и сорняке. Ричард машинально опустился на крошившиеся камни, чтобы передохнуть, и стал слушать прерывистое дыхание собачонки. Вокруг него искрились изумруды: иссохшая темная земля была усеяна множеством светлячков.
Он сидел, и глядел на них, и ни о чем не думал. Все силы его ушли на ходьбу. Он сидел неподвижно, словно сам был частью этих развалин, в то время как луна сдвигала его тень с юга на запад. По мере того как луна клонилась, к ней незаметно стягивались складки серебрящейся тучи. Они предвещали грозу. Ричард не обратил никакого внимания ни на них, ни на охваченную дрожью листву. Когда он пошел дальше по направлению к Рейну, ему показалось, что прямо перед ним высится огромная крутая гора, и он решил, что должен непременно взобраться на нее и дойти до вершины. Но как ни стремительно он шел, он вскоре же обнаружил, что нисколько не приблизился к этой горе. Напротив, он спускался все ниже и ниже; он уже больше не видел неба. Вслед за тем тяжелые грозовые капли стали падать ему на лицо, листья зашумели, земля задышала, впереди все было черно, черно было позади. Грянул гром. Гора, которую он хотел одолеть, взорвалась теперь над ним.
Весь лес осветило лиловым огнем. Он увидел, как от подножья холмов до берега Рейна вся земля вдруг озарилась, вздрогнула, померкла. Минутами все умолкало, и молния казалась взиравшим на него оком небес, а гром — их языком; они поочередно обращались к нему, наполняя сердце его восторгом и ужасом. Он был единственным человеческим существом среди величественной таинственной бури — и дух его от этого укрепился, и поднялся, и возликовал. Пусть это будет победа, пусть поражение! Где-то внизу вспыхнувший на миг хаос разразился яростным грохотом; потом белые полосы света ринулись вниз с неба, и высокие склоненные папоротники, в этой ослепительной белизне на миг открывшиеся вдруг взгляду, пришли в неимоверное волнение и тут же скрылись опять. Тогда в листве и в траве поднялся ответный гул. Он звучал все дольше и громче по мере того, как ливень становился сильнее. Могучий поток воды поил жаждущую землю. Вымокший до костей Ричард неистово наслаждался. Находясь все время в движении, он не ощущал того, что промок, а благодатное дыхание трав его освежало. Вдруг он остановился и принялся вбирать в себя струившиеся в воздухе ароматы. Ему послышался вдруг запах медуницы. Он ни разу не видел этого цветка в долине Рейна, никогда не думал о медунице, да и вообще-то вряд ли ее можно было встретить в лесу. Он был уверен, что вдыхает именно ее аромат. Его маленькая спутница, забежав вперед, виляла мокрым хвостом. Ричард замедлил шаг; в голове его роились какие-то смутные мысли. Пройдя еще немного, он нагнулся и протянул руку, чтобы нащупать цветок: ему почему-то очень захотелось проверить, действительно ли он растет в этих краях. Шаря в траве, он наткнулся вдруг на какой-то теплый комочек, содрогнувшийся от его прикосновения, и повинуясь присущему всем инстинкту, схватил его и поднял, чтобы посмотреть, что это такое. Это было крохотное, должно быть, недавно появившееся на свет существо. Привыкшие уже к темноте глаза Ричарда могли теперь определить, что это крохотный зайчонок, и он подумал, что скорее всего собака только что перед этим спугнула зайчиху. Он спрятал зайчонка на груди и, прикрыв его, снова стремительно зашагал вперед.
Дождь зарядил надолго; с каждого дерева струились потоки воды. На душе у него сделалось так легко и спокойно, что он принялся размышлять о том, где это бабочкам и мотылькам удается укрываться во время ливней и спасать от воды свои пестрые крылышки. Может быть, сложив их, они прячутся под листьями? Он с любовью заглядывал в эти темные убежища, которые окружали его со всех сторон. Вслед за тем он задумался над странным ощущением, которое он в эту минуту испытывал. Какой-то неописуемый легкий трепет ласкал его руку, но нисколько не трогал сердца. Это было чисто физическое ощущение: на какое-то время оно стихало, потом возникало снова, а в конце концов распространилось по всему телу. Оказалось, что укрытый у него на груди зайчонок лижет ему руку. Странное ощущение это возникало именно оттого, что крохотный шершавый язычок то и дело терся об его спрятанную ладонь. Теперь, когда он разгадал причину, чудо перестало быть чудом; но зато теперь, именно оттого, что он ее разгадал, сердце его прониклось нежностью и отозвалось. Всю дорогу он продолжал ощущать эту тихую ласку.
Что же говорила она его сердцу? Никакой человеческий язык не в силах был бы столько всего сказать в ту минуту.
Бледный сероватый свет, пробивающийся где-то по краю уносящейся бури, возвещал приближение рассвета. Ричард ускорил шаги. Путь его лежал сквозь зеленую пропитанную влагою чащу; низко гнулись травы, и весь в светящихся капельках лес словно клонился долу. Какое-то смутное прозрение привело Ричарда к одной из тех маленьких, увешанных венками лесных часовен, куда местные жители заходили преклонить колена и помолиться. Холодная и безмолвная стояла она в предрассветной мгле, и по стенам ее барабанили капли дождя. Заглянув внутрь, Ричард увидал Пресвятую деву с младенцем. Он пошел дальше. Однако очень скоро силы его иссякли, и он вздрогнул. Что с ним творится? Он даже не спрашивал себя об этом. Он думал не о себе. Стремительный, как молния, дух жизни озарил его душу. Всеми глубинами ее ощутил он прикосновение милой и ласку ребенка. Закрыв глаза, он увидел перед собою обоих. Они вытаскивали его из темной бездны, вели за собой его — шатавшегося из стороны в сторону, слепого. И по мере того как он следовал за ними, он очищался, и чувство это было таким сладостным, что его снова и снова охватывала дрожь. Когда он вышел из оцепенения и взглянул на окружающий его полный жизни мир, рядом прыгали и весело щебетали птички; холмы озарялись теплыми лучами всходившего солнца. Лес кончался, перед путником под бескрайним утренним небом расстилалось колосившееся поле.
