— Они в том же роде, что и ваша Венера? — загоревшись подхватил дон Мануэль.
— Нет, — ваша светлость, среди них очень немного эротических рисунков, — сухо ответил Франсиско.
— Чего же вы тогда опасаетесь? — спросил искренне удивленный и заметно разочарованный Мануэль.
— Друзья не советуют мне обнародовать офорты потому, что на некоторых из них изображены привидения в рясах и сутанах, — пояснил Франсиско, — но в целом, по-моему, цикл очень веселый, я назвал его Капричос.
— И всегда-то вы придумаете что-нибудь необыкновенное, — ввернула Пепа.
— Великому инквизитору не нравится мое искусство, — продолжал Гойя, пропустив ее замечание мимо ушей.
— Я тоже не нравлюсь господину Рейносо, — громогласно заявил Мануэль. — Мне пришлось даже отставить из-за него некоторые свои проекты. Но скоро с этим миндальничаньем будет покончено.
Он встал, оперся руками о стол и с жаром заявил:
— Нашему другу Гойе не долго осталось ждать, скоро ему будет позволено показать миру свои привидения в рясах. Для этого надо, чтобы ты, Мигель, привез мне Амьенский договор. Ты меня понял, Франсиско? — оглушительно рявкнул он глухому.
Франсиско все время пристально следил за его губами.
— Понял, что пробил час — ya es hora, — ответил он.
— Si, senor, — раскатисто смеясь, повторил Мануэль. — Ya es hora!
— Ya es hora, — во весь голос крикнул обрадованный Агустин.
— Нам тоже хочется взглянуть на эти страшные привидения, дон Франсиско, — заявила Пепа.
— Да, да, меня разбирает любопытство, — подхватил Мануэль» Ударив Франсиско по плечу, он громогласно объявил: — Запомни, твои привидения и «Капричос» будут обнародованы, хотя бы они даже малость потрепали красную мантию самого Великого инквизитора. Я грудью встану на твою защиту, и тогда посмотрим, кто посмеет к тебе подступиться. Только повремени немножко, всего месяца два, а то и меньше, пока не будет заключен мир. Вот кто, при желании, может ускорить его заключение, — добавил он, указывая на Мигеля.
И к Мигелю потащил он
Гойю. Их обоих обнял.
«Замечательный, сегодня
Вечер! Так давайте выпьем
За успех! Мигель, ты должен
Быть в Амьене. Ты, Франсиско,
Обнародуешь «Капричос»,
Всем попам и привиденьям
Вопреки и к вящей славе
Нашего искусства. Я же
Над тобою простираю
Руку друга».
В первую минуту, когда Пепа узнала о загадочных обстоятельствах смерти Каэтаны Альба, она ощутила горькое торжество и собралась было нанести Гойе сочувственный визит. Однако Лусия несколько раз побывала в эрмите, ее же, Пепу, Франсиско ни разу не попросил прийти, а графине Кастильофьель не подобало навязываться.
Позднее Мануэль показал ей те две бесстыдные картины: герцогиню в вызывающем наряде тореро и скрытую позади нагую герцогиню. Распущенность Альба и безбожника Франчо привела ее в негодование, тем не менее ее все время тянуло к этой второй картине, и она часто подолгу опытным глазом разглядывала тело соперницы. Нет, ей нечего бояться сравнения; никто не поймет, почему Франчо предпочел ей эту сластолюбивую, бесстыжую ломаку.
На вечере у Лусии Пепе, к великому ее сожалению, не удалось откровенно побеседовать с Франчо. Но теперь он сам обратился к ней и к Мануэлю с просьбой помочь в опубликовании его офортов, и, так как заботы об амьенских переговорах не оставляли Мануэлю свободной минуты, она вызвалась вместо него посмотреть эти опасные «Капричос».
Пепа отправилась в кинту без предупреждения, сгорая от любопытства и все-таки чувствуя себя несколько неловко. Когда она сообщила Франсиско о цели своего визита, он вежливо выслушал ее.
По счастью, дон Агустин отсутствовал. Они снова очутились вдвоем с Франчо, как в доброе старое время, и он, по всей видимости, был доволен, что Пепа приехала одна, без Мануэля; на этом основании она сочла уместным высказать ему по дружбе несколько полезных истин.
— Мне не нравится твой вид, Франчо, — начала она. — Эта несчастная история дурно отразилась на тебе. Я была очень огорчена, когда узнала. Но я ведь с самого начала предсказывала, что от твоей герцогини ничего хорошего для тебя не будет.
Он молчал. Портрет Каэтаны, единственная картина на голых стенах комнаты, выводил Пепу из себя.
— Портреты ее тебе тоже не удавались, — продолжала она. — Смотри, поза совсем неестественная. И как она смешно показывает пальцем куда-то вниз. Так всегда бывало: если между тобой и твоей натурой что-то не ладилось, портрет тоже получался неудачный.
Гойя выпятил нижнюю губу. Ему опять представилось, как эта глупая и наглая индюшка вместе со своим болваном покровителем стоят перед нагой Каэтаной. У него чесались руки схватить ее и спустить с лестницы.
— Насколько я понял, графиня, вы приехали по поручению инфанта посмотреть мои офорты, — сказал он очень учтиво. Графиня Кастильофьель почувствовала, что ее одернули.
Франсиско принес «Капричос». Пепа стала смотреть, и он сразу увидел, что она понимает. Она принялась за цикл ослов-аристократов, и лицо ее стало надменным. Гойя почуял опасность. Она имела большую власть над Мануэлем; ей ничего не стоило настроить Мануэля против него, погубить его и навсегда похоронить «Капричос» в ларе. Однако она сказала только:
— В сущности, ты ужасно дерзок, Франсиско. — Надменное выражение исчезло с ее красивого лица, она медленно покачивала головой, еле сдерживая улыбку.
Значит, у него был правильный нюх в свое время, когда он завел с нею связь.
Большое удовольствие доставил ей рисунок Hasta la muerte — до самой смерти», на котором изображена старуха, наряжающаяся перед зеркалом. По-видимому, Пепа узнала в ней королеву. Когда же она узнавала себя в той или другой жалкой в своем спесивом самодовольстве махе и щеголихе, то-делала вид, будто не замечает сходства. Зато не преминула показать, что узнает Альбу.
— К тому же ты и жесток, Франсиско, — заметила она. — Это я тоже знала. Твои рисунки очень жестоки. Женщинам нелегко с тобой. Должно быть, и ей было с тобой нелегко. — Она посмотрела на него в упор бесстыдным взглядом своих зеленых томных глаз, и он ясно понял; хотя женщинам с ним и нелегко, она не прочь возобновить былое.
В сущности, ему приятно смотреть на нее, как она сидит тут во всем великолепии своей пышной плоти, и с ее стороны даже благородно быть с ним заодно против Мануэля.
В нем смутно ожило лениво-безмятежное сладострастие их былых ни к чему не обязывающих любовных отношений. Неплохо было бы разок подержать в объятиях эту белотелую, мягкую, пышную, рассудительную и романтичную Пепу. Но он не верил во вкус разогретых кушаний.
— Это дело прошлое, — неопределенно заметил он; при желании она могла это отнести к своим словам о его жестокости в отношении Каэтаны.
— Что же ты думаешь делать, Франчо? Пойдешь в монастырь? — спросила она без всякой видимой связи, участливо, но с явным раздражением.
— Если позволишь, я скоро приду к тебе посмотреть на твоего мальчугана, — ответил он.
Она снова обратилась к «Капричос», задумчиво разглядывала многочисленных девушек и женщин. Вот это — Альба, а вот — она сама, а тут — Лусия и еще многие другие, которых Франчо, очевидно, близко знал или думал, что знает. И всех их он любил и ненавидел и в них самих и вокруг них усматривал чертовщину.
Он был великий художник, но в жизни и в людях, а особенно в женщинах, не смыслил ничего. Удивительно, как он многого не видел и как много видел такого, чего и не было вовсе. Бедный сумасброд Франчо, надо быть поласковее к нему, приободрить его.
— Us sont tres interessants, vos Caprices,[23] — похвалила она. — Они займут почетное место среди твоих шедевров. Скажу больше, они необыкновенны, remarquanles.[24] У меня одно только возражение — в них все преувеличено, они слишком печальны и пессимистичны. Я тоже пережила немало тяжелого, но, право же, мир не так уж мрачен, поверь мне, Франчо. Ты сам раньше видел его не в таком мрачном свете. А ведь тогда ты даже не был первым живописцем.
«Преувеличено, пессимистично, грубо, безвкусно, — думал он. — Нелегко мне угодить моими рисунками и живым и мертвым!»
А она думала: «Счастлив он был только со мной. По картинам видно, каково ему приходилось с другими».
— Она была очень романтична, это надо признать, — сказала Пепа вслух, — но можно быть романтичной и не сеять кругом несчастья. — И» так как он молчал, пояснила: — Ведь она буквально на всех навлекла несчастье. Даже деньги, которые она отказала своему врачу, принесли ему несчастье. И она не понимала, кто ей враг, а кто друг. Иначе бы она ему ничего не оставила.
Гойя слушал, не все разбирая, и настроен был по-прежнему примирительно. Со своей точки зрения, Пепа права. Она нередко раздражала его глупой болтовней, но несчастья она ему не приносила и, когда могла, старалась помочь.
