Петр Саввич оторвал глаз от пола, обвел серую штукатурку. "Что ж это? Как арестант, в камере словно бы". Петр Саввич даже рот приоткрыл, ворочал головой, и плотным камнем замурована вся серая штукатурка.
Петр Саввич встал, повернул выключатель, полез впотьмах под койку, вытянул сундучок, отомкнул на ощупь, тихонько, как вор, покопал, нащупал бутылку - в числе прочего Грунюшка снарядила, - покосился на мутное окно и стал помаленьку вышибать пробку.
Башкин на извозчике приехал домой Было половина двенадцатого ночи.
- Чаю? Нет, не буду - И через секунду крикнул в дверь - А впрочем, дайте, пожалуйста! Непременно кофею. Очень! - И Башкин торопливо зашагал по комнате - Не выходить из дому? Или ступать по тротуару, будто волчьи ямы кругом? Скажите, какой Ринальдо! - громко, на всю комнату, сказал Башкин.
И представлялось шумный угол, прохожие, конки - и вдруг глаза эти, и ноги сами станут вмиг. И глаза все время совались в мозгу, как два дула.
- Марья Софроновна, вы тоже испейте со мной, это ничего, что в капоте. Вот варенье у меня, киевское! Балабуха! Башкин кинулся к шкафу.
- Марья Софроновна! Вы завтра разбудите меня. Рано.
- Благовещенье завтра, чего это?
- Марья Софроновна! Меня хотят убить разбойники.
- Да что вы! что вы? - хозяйка бросила кофейник на поднос.
- Нет, серьезно. Вот вам крест! - Башкин перекрестился.
- Какие ж теперь разбойники? Христос с вами! Страсть какая! Вы в полицию скорей.
- А знаете вы, что полиция, эта полиция самая мне сказала? - Башкин вскочил, заходил - Прямо сказал мне один важный, одним словом, а нас, думаете, не хотят убить? А мы еще все в форме ходим - сами суемся нате, бейте. А вы уезжать! Не смейте, говорят, уезжать.
- И уезжать даже. Полиция? - Хозяйка привстала.
- Да, сам сам губернатор велел. Когда, говорит, вас убьют мы их и поймаем. А если я сам уеду? Возьму и завтра уеду. Утром? - Башкин широко дышал и всматривался в лицо хозяйки
Марья Софроновна опустила глаза.
- Да что уж вы, Семен Петрович, и на ночь. Да нет! Не так что-нибудь. Это по ночам, пишут, вот неизвестные молодые люди с резинками. Так вы не ходите ночью Да нет! Нарочно это вы.
Хозяйка махнула сухарем и обмакнула в кофе.
- Разбудите меня завтра в семь нет, в шесть утра. В шесть! - Башкин притопнул ногой. Башкин вдруг метнулся в сторону - Марья Софроновна! Пожалуйста! - вскрикнул Башкин - Газету! Сегодняшнюю!
Хозяйка вскочила.
- Несу, несу!
Башкин быстро прихлопнул за ней дверь, схватил трубку телефона, в горячке завертел ручку звонка.
- Раз! два! три! - задыхаясь, просчитал Башкин и с размаху повесил трубку Он прошагал от телефона в угол. Секунду постоял и вдруг опять рванулся к телефону. Но в этот момент хозяйка распахнула дверь.
- Вот, вот, нашла! - и совала газету Башкин держал газету в кулаке, как салфетку.
- Говорите скоро конь или лошадь? - крикнул он хозяйке.
- Да ведь все равно, - и хозяйка глядела, подняв брови.
- Вам, конечно, все равно. Всем все равно! - крикнул Башкин - Убирайтесь! - Он порвал сложенную газету, швырнул вслед хозяйке.
В шесть часов утра Марья Софроновна постучала в дверь. Потом приоткрыла Башкина не было. И постель не смята.
- Не потому! Не потому! - говорил Алешка - А ведь главное. И Санька не расслышал, что главное-то так треснул рядом в лузу бильярдный шар. Три бильярда работали, толпа "мазунов" охала, вскрикивала над каждым шаром, и звенела улица через открытое окно - из одного болота в другое! - слышал Санька.
Алешка пристукнул по столику, по мрамору пивной кружкой.
- Да не торопи! - Алешка совсем налег на маленький столик, Санька вытянулся, повернул ухо. - Ведь спокойствие и мирное житие - это значит кого-нибудь подмяли и он уж не пыхтит, а мирно покряхтывает.
И опять выкрики и щелк забили Алешкины слова.
- ...в рассрочку... веревку на себе натянут с пломбой, с гербом... сами себя боятся... Что? что? Санька ничего не говорил.
- Муравейник, что ли, идеал? Песен там не поют. Катилина в муравейнике! - крикнул Алешка - А остальное судороги страха поют же про разбойника - и рот прикрыл и за карман свой ухватился.
Алешка постучал пустой кружкой.
- Получайте! Пошли - Но официант не шел - и я это насквозь вижу, - говорил Алешка в стол - Все разгорожено невидимым этим страхом, - и Алешка делил ладонью столик, - а дух этот из века идет вспыхивает, и у всякого тайком за забором сердце ахнет, вспыхнет на миг.
"О Занд, твой век уже на плахе, но добродетели святой..." Можно дожить в фуражке с кокардой... и без кокарды...
- А Занд кто был? Занд, Занд, я спрашиваю.
- Не знаю. Все хотел у Брокгауза... А это пламя поверх всего. - И Алешка глянул на Саньку, и вдруг собралось все лицо в глаза, и никогда Санька не видел на Алешке этих глаз - совсем вплотную к сердцу и насквозь всего. - "Началось, началось у него, - думал Санька, - сам все придвинул к себе без страха. Не как я. Я все жду, что раскроется что-то. Как вот любовь находит" - и Санька смотрел Алешке в глаза, хоть растаял уж взгляд.
- Ты чего так смотришь? Кошу немного... Это он давил мне глаза... еще лучше стал видеть. - Алешка отвернулся. - Ну, получите же!
Дверь в бильярдную хлопнула, табачный дым метнулся к окну.
- Человек! - крикнул Алешка.
- Не спешите.
Санька дернулся на этот ровный голос.
Кнэк снял шляпу и без шляпы пожимал руки Саньке, Алешке.
- Я передал! - сказал Санька, стоя, и чуть покраснел.
- Очень благодарен, - и Кнэк слегка шаркнул и надел шляпу на точный блестящий пробор.
- Садитесь, садитесь!
- Нет, мне надо. Серьезно. - Санька чувствовал, что совсем покраснел. Он выдернул часы. - Правда, опоздал. - И стал протискиваться к дверям.
Веселый воздух обхватил Саньку на улице, и солнце вспышками освещало людей, и блестела мокрая панель, и мальчишки с листками по мостовой наперегонки, и вон все хватают, наспех платят.
- Экстренное приложенье! - звонкой нотой пел мальчишка.
Санька совал пятак и уж видел крупные буквы:
ДЕРЗКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ АЗОВСКО-ДОНСКОГО БАНКА".
И потом жирно цифра - 175 тысяч.
Санька сложил листок, страшно было читать тут, поблизости бильярдной. Санька шел, и дыхание сбивалось, и слышал сзади, сбоку: "и никого, вообразите, не поймали..." "Прожгли автогеном. Прямо американцы!" - и не мог понять: радость бьется в голосах? И все чудился за спиной этот второй этаж, и в дыму у бильярдов сидят вот эти люди. И слушают, как все говорят. Наверно, сейчас в бильярдной все читают. Санька запрятал листок в карман. Дома он заперся у себя в комнате и пять раз, задыхаясь, прочел "Экстренное приложение".
За обедом отец сказал:
- Да! Несомненно, не жулики. Это бесспорно. Потом поглядел на Саньку, на Анну Григорьевну, выпрямился на стуле:
- Теперь вот вопрос: мне! - и Тиктин ударил гулко горстью в грудь. - Мне - стрелять или не стрелять?
Анна Григорьевна смотрела во все глаза на мужа.
- Да-да! Вот явятся ко мне в банк, в масках - руки вверх! У меня револьвер на конторке. Да-да! - почти крикнул Андрей Степанович. - Это распоряжение, всем выдали! Так вот - в кого я стреляю? Может быть, в такого же вот, как он, - и Андрей Степанович, весь красный, ткнул через стол рукой на Саньку и держал так секунду.
- Да, во всяком случае... - начала Анна Григорьевна.
- Нет, нет, нет! - затряс головой Андрей Степанович. - Тут абсолютно ничего знать нельзя, - и он наклонился к тарелке. - Абсолютно!.. абсолютно! - притаптывал голосом Тиктин, хотя никто не возражал. - Абсолютно!
Наденька шла, запыхавшись, по мосткам, соскочила для скорости, чтоб не мешали встречные, спотыкалась, не чуяла, как устали, как сбиваются ноги. Вот сейчас, сейчас - дома ли только. Ох, коли б дома.
- Филя, Филенька! - шептала Надя. - И пусть пьяный, пусть какой угодно, ругательный пусть, приду и сразу обойму, обойму со всей силы, - и подымались, дергались локти под шалью. - Как говорил-то: один, говорил, пойду от себя прямо к грузчикам, пусть убьют, буду говорить. - И вспоминался, как стоял боком, и голову зло завернул, и кулаком по стулу, по спинке, по ребру, больно. - Филенька! - дохнула на ходу Надя. Она от калитки перебежала двор. Дверь была не заперта. Коридор упористо заслоняла Аннушка.
- Явилася! - шепотом выцедила Аннушка. Никогда с Наденькой не говорила. - Сгубила и явилася!
У Нади колом стало дыхание и глаза похолодели. Стояла, глядела на Аннушку. Аннушка покачивала головой, руки под фартуком.
- Ступай, полюбуйся-ка! - и Аннушка отступила к кухне.
Наденька не помнила; будто одним шагом пролетела коридор. Толкнула дверь. Какой-то непонятный человек, приземистый, серый, поднимался тихо со стула, голова в плечи, и смотрит - нацеливается, - Наденька раскрытыми глазами глядела на него миг, как на Филиппа - в кого он обратился? - и вдруг дернулась назад.
