Черновые варианты «Манифеста» Адама показывают, что герой комедии в начале ее выступает как анархист-всеотрицатель, отвергающий не только все сущее, но и какие бы то ни было планы преобразования общества.
В конце пьесы Адам от не различающего подлинные и ложные ценности нигилистического отрицания приходит к утверждению. И в этом главный положительный итог комедии.
Авторы мучительно искали драматургическое решение, идейную развязку. Эти поиски отражены в нескольких вариантах эпилога.
В одной из редакций (текст ее написан рукой К. Чапека) Поскребыш (Зметек), торгующий ныне бюстами Творцов и дамскими подвязками, попросту «портит» Адаму и Альтер Эго «эффектный» конец света: из Пушки отрицания он, оказывается, наделал гвоздей, мотыг, горшков и других полезных вещей.
В другой редакции, написанной рукой Иозефа Чапека, Адам и Альтер Эго, сидя, как говорится, у разбитого корыта, приходят к выводу, что с ними, собственно, должен был бы сидеть и тот «старый мизантроп» наверху — бог. Положительным решением в этом варианте становилась сама способность человечества смеяться над несовершенством мира и собственными ошибками и недостатками.
В последующие варианты эпилога братья Чапеки вводят мотив мифа. В наброске, сделанном Иозефом Чапеком, Архитектор и Священник являются на сцену, чтобы положить основание храму Создателей. Архитектор подводит итог событиям прошлого: «Человечество достаточно долго занималось взаимоистреблением, пока не осознало, что конечный результат, за который оно, собственно, и сражалось, — это стройная гармония. А гармония — плод творчества архитектора. Мы, архитекторы, построили для человечества школы, больницы, тюрьмы, театры, психиатрические лечебницы, здания парламентов, казармы, инвалидные дома». Священник заявляет, что построить все это удалось только благодаря содействию церкви. Принимая Адама и Альтер Эго за язычников, он рассказывает им о том, как божественные Творцы, явившись людям, прекратили братоубийственную войну. И хотя за утверждение, что Творцы были бородатыми, Адам и Альтер Эго рискуют попасть в сумасшедший дом или тюрьму, им нравится, как люди украшают «святые места». Поскребыш, который, как подчеркивается в этом варианте, понимает и в то же время не понимает Адама и Альтер Эго, но, во всяком случае, любит обоих, отправляется с ними блуждать по свету. У символических носителей творчества и творческой критики Адама и Альтер Эго есть лишь один союзник — бедняки, и потому они, как и бедность, — «всюду дома».
К. Чапек, разрабатывая этот вариант эпилога, прежде всего иронизирует над привычкой человечества сотворить себе кумиров. Адам и Альтер Эго по примеру практичного приспособленца Поскребыша, готового ради личного блага признать что угодно и отказаться от чего угодно, вынуждены опуститься на колени перед собственными приукрашенными до неузнаваемости изображениями. Оба понимают, что, будучи Творцами, они, вопреки религиозному мифу, не были ни мудрыми, ни всемогущими, и все же плачут от умиления, слыша, как люди молитвенно благодарят их за «безграничное счастье» жизни. Пьеса в этом варианте завершалась чуть ироничным прославлением жизни, приглушенным диссонансом к которому звучали «опасные вопросы» молодого Послушника: «Действительно ли жизнь… во всем… так уж хороша?» и «Разве мало на свете плохого?».
Еще более приближаясь к окончательному варианту текста, К. Чапек в предпоследней редакции эпилога усиливает прославление жизни и всех земных красот «лучшего из миров», но одновременно усиливает и критико-ироническое начало. В домах для бедных не хватает места, а Послушник восклицает: «Может ли быть жизнь хорошей, если на свете такая нищета?» Еще резче раскрывается противоречие между реальной историей и идеализированным мифом. Эта двойственность финала еще более усиливается в окончательной редакции комедии.
Первый постановщик пьесы К.-Г. Гилар и друг братьев Чапеков — писатель Фр. Лангер единодушно отмечали автобиографический характер пьесы.
Премьера «Адама-творца» состоялась в пражском Национальном театре 12 апреля 1927 года. 29 апреля 1927 года пьеса в несколько измененной редакции была поставлена на сцене брненского Национального театра. Первое книжное издание вышло летом 1927 года в издательстве «Авентинум».
На русский язык переводится впервые.
муштра, выучка (нем.)
Славься, Кесарь! (лат.)
О том, как складывался замысел пьесы «Белая болезнь», К. Чапек подробно рассказал в предисловии к драме своего друга, пражского зубного врача Иржи Фоустки «Орудие жизни» (1937).
В самом начале 30-х годов Фоустка предложил Чапеку написать утопический роман о враче, который, найдя средство борьбы с охватившей все континенты эпидемией рака, диктует правительствам и народам свои условия и создает идеальное мировое государство. Идея не увлекла писателя, так как он, с одной стороны, не мог себе представить идеального мироустройства и не сочувствовал человеку, который бы стремился навязать свою волю всему человечеству, а с другой — уже использовал сходный сюжетный мотив в романе «Кракатит». Позднее Чапек, отец которого был врачом, хотел написать настоящий «панегирик» этой профессии, но образ врача-диктатора не укладывался в его представления о медицинском мире, ибо врач прежде всего «защитник жизни» и борьба, которую он ведет, — борьба оборонительная. «Этим я не отрицаю, — писал Чапек, — что человечеству иногда бывает нужен врач — вождь и реформатор; но в мире моего опыта для него не было места…» [К. Čapek. Divadelníkem proti své vůli, s. 323.]
В середине 30-х годов отношение писателя к этому замыслу изменилось: «Мне вдруг стало ясно, — вспоминал он, — что тот врач, специалист в области жизни, сражающийся по долгу профессии и по внутреннему призванию за жизнь каждого человека, не мог быть диктатором, но, наоборот, должен был стать человеком, который до последней возможности борется за индивидуальное человеческое право на жизнь. […] Тем самым первоначальный замысел повернулся, так сказать, на сто восемьдесят градусов; от руководства миром к защите каждого человека; тем самым он обрел для меня новую актуальность в эпоху, когда гуманизм, демократия, человеческое право и личная свобода находятся в обороне; и одним поворотом руки из этого возникла основная концепция „Белой болезни“» [Tам же, s. 324–325.].
На вопрос, долго ли он работал над пьесой, Чапек ответил: «Месяц. В голове я носил ее три года»[F. Feigel. Karel Capek o úspěchu «Bilé nemoci». — «A-Zet ranní», 5. III. 1937.]. Возможным дополнительным импульсом послужило сообщение о том, что ряд видных медиков отказались лечить Гитлера (в чешской печати оно появилось в январе 1936 г.). К работе над текстом Чапек приступил в начале марта 1936 года. Первый вариант, работа над которым была завершена летом 1936 года, существенно отличался от окончательной редакции (конец лета — середина декабря 1936 г.).
В первом варианте главного героя, противостоявшего Маршалу, звали Герцфельд, причем подчеркивалось его еврейское происхождение. Сигелиус именовался не советником двора, а всего лишь медицинским советником. Основной конфликт пьесы трактовался более узко, противопоставление главного героя пьесы и Сигелиуса было менее резким.
Незадолго до премьеры в журнале «Чин» было опубликовано интервью с Чапеком под красноречивым заголовком «Сигнал предостережения». «Вы спрашиваете меня, — сказал писатель, — является ли белая болезнь символом. Первоначально я не задумывал ее как символ. Белая болезнь — просто драматургический прием, фон, на котором можно лучше и яснее обрисовать конфликт. […] Впрочем, впоследствии белая болезнь стала для меня символом, символом современного разложения белой расы и мира. Белая болезнь в моей пьесе вызывает и воспоминание о средневековье с его грозными эпидемиями; это также какая-то эпидемия, против которой люди не знают лекарства. Сейчас, когда мы во многом видим вокруг себя возвращение к средневековью, к его методам, и сама природа словно бы возвратилась к такому варварскому вмешательству. […] Должна ли настать столь страшная катастрофа, чтобы человечество опомнилось на пути к губительным потрясениям и смертоносной гонке вооружений? Как драматург, я использую, разумеется, решительное средство против заблуждающегося человечества. Конечно, если б я не верил, что людей можно пробудить на путях разума и духа, „Белая болезнь“, вероятно, не возникла бы. Именно потому, что я верю, я использую этот решительный призыв: „Белая болезнь“ — призыв к совести и честному разуму всех, сердцу кого близки судьба Европы, судьба спокойного развития, судьба человечества вообще […]» [К. Čареk. Varovné znamení, — «Cin», 14. I. 1937, № 1, s. 3–4.].
Премьера пьесы состоялась 29 января 1937 года в Сословном театре в Праге (вспомогательная сцена Национального театра). В том же году пьеса вышла отдельным изданием в издательстве Франтишека Борового.
