Уже в гостиной, когда они сидели рядом, Васарис сказал:
— Знаете, я был бы смешон, если бы назвал наши прошлые отношения любовью. Но должен вам признаться, когда узнал от отца, что вы снова вышли замуж за другого, мне стало горько, и я мысленно упрекал вас за измену дням нашей юности.
— Вы поэт, — улыбнулась Люция, — и к жизни у вас литературный подход. Кроме того, в вас говорит чистейший мужской эгоизм.
— Почему эгоизм? — изумился Васарис.
— Очень просто: пусть я тебя не любил, бросил, пошел своим путем и теперь мечтаю о прекрасной американке, но ты меня не забывай и ни за кого другого не выходи. Разве не правда, господин Васарис? Я теперь буду звать вас господином Васарисом, хорошо?
Она говорила полушутя, но Людас уловил в ее голосе тайную печаль, и ему стало стыдно.
— Прошу вас правильно понять меня, — начал было он оправдываться, но Люция его прервала:
— Не надо, не надо… Я очень хорошо понимаю вас. Ведь есть любовь и есть влюбленность. Вот в чем разница между нами. Я это окончательно поняла только после смерти мужа, когда решилась выйти за другого. Вы можете быть довольны: во втором браке я не нашла счастья и изменять прекрасным дням юности не было причины.
— Вчера я убедился в этом. Господин Глауджюс не из тех, кто может создать семейное счастье. Но разве вы сразу не поняли этого? Как вы решились на такой брак?
— Со временем все становится виднее. Вспомните, что это произошло три года назад.
— Расскажите. Мне необычайно интересно знать, что именно заставило вас выйти за него?
— Вы забыли про чай. Он совсем остыл. Увы, всего объяснить я не сумею. Иные события не поддаются описанию. Когда переживаешь их, все кажется простым и естественным, а начнешь рассказывать, получается нелепо, а зачастую и глупо. Так и в этом случае. Вы думаете, я колебалась, боролась, размышляла? Ничуть не бывало. Все мне казалось очень простым. Представьте мое положение после гибели мужа. Как жить? Рассчитывать на помощь дяди? Остаться жить у него, да еще с ребенком? Я ничего не умела делать и к работе не привыкла. Правда, могла бы стать учительницей, пожалуй, и пошла бы по этому пути, но тут неожиданно в Клевишкисе появился Глауджюс. Это было в двадцатом году. В Литве все бурлило и клокотало.
Мне было море по колено. Глауджюс тогда был крупным деятелем. Ездил с разными миссиями за границу, занимал ответственный пост в правительстве. И хотя он был немолод, перед ним открывалось большое будущее.
— Все-таки, и тогда он был таким увальнем?
— Если бы вам рассказать, как он увивался за мной, как сумел понравиться дяде… Тогда это ему удавалось.
— Он не говорил все время «так, так, так»?
— Реже и осмысленней. Только, пожалуйста, не смейтесь над моим мужем. Так вот и вышло, что я через полгода стала госпожой Глауджювене. Впрочем, выходить замуж без любви мне не впервые.
— Почему же все так быстро переменилось? Люция грустно улыбнулась:
— Часто любовь кончается вместе с медовым месяцем, а иногда и раньше. Мне и медовый месяц показался достаточно горьким.
— Но отчего же?
— Видите ли, муж мой был старый холостяк. Все его джентельменство и ухаживание кончилось вместе со свадьбой. Энергии его хватило только на то, чтобы обзавестись женой, — обзавелся и опустился. Я была ему нужна до тех пор, пока не наскучила. А наскучила довольно скоро. И он снова вернулся к своим прежним привычкам. Кроме того, муж мечтал о сыне, которому мог бы оставить свое богатство. Но детей у нас, к сожалению, нет. Поэтому он разочаровался, возненавидел Витукаса, а отчасти и меня. Вот и все.
— Простите, сударыня, но о 'мне показался тупицей.
— Ну нет, в практических, денежных делах он человек способный. Только опустился очень…
— Разойдитесь с ним.
— Невозможно. Он не соглашается. Как-никак, семья. И надеется, что у него еще будет сын.
Васарис допил чай, поднялся, прошелся раза два по гостиной, поглядел на картины. Уходить ему еще не хотелось.
— Играете? — спросил он, заметив ноты на рояле.
— Да. Теперь больше прежнего. Времени много, что же еще делать?
— И больше вы ничего не ждете от жизни?
Она ответила не сразу. Вынула папироску, закурила, пересела на другое место, устроилась поудобнее и только тогда заговорила:
— Чего же мне, в конце концов, ждать? Мой муж, хоть меня не любит, но зато и не надоедает. Я обеспечена, стараюсь, как могу, разнообразить свою жизнь и не очень себя стесняю. Чего же еще нужно? Скоро уж постарею, а там всему конец.
Сердце Людаса сжалось от этих слов. В устах Люце они звучали почти отчаянием. Не от радости говорила она такие слова и не от радости так поступала.
— Вы меня пугаете, сударыня, вы еще несчастнее, чем я предполагал.
Она засмеялась деланным смехом:
— Какой вы чудак… Если неудачно вышедшая замуж женщина хочет пользоваться жизнью, вы называете ее несчастной. Это в вас говорит ксендз.
— Другой, может быть, это и подходит, но вам нет.
— Э, все мы одним миром мазаны, из одной глины слеплены. Чего уж там.
Она нервно скомкала папироску и тотчас закурила новую. Закурил и Васарис. Молчание продолжалось долго.
— Фи, что это я сегодня какая, — тряхнув головой, сказала Люция. — Наговорила вам много ненужного и сама расстроилась.
Васарис ничего не ответил, и после новой паузы она продолжала:
— Знаете, если бы не Витукас, мне было бы бесконечно тяжело. Не знаю, что бы я делала без этого мальчика? Жизнь не имела бы никакого смысла.
— Будущее его обеспечено?
— Да. Если у Глауджюса будут дети, Витукас получит одинаковую долю с ними; если брак останется бездетным, он — единственный наследник. После, когда достигнет совершеннолетия, он может отказаться от прав на наследство и потребовать себе третью долю всего состояния. Я думаю, что он этим правом когда-нибудь воспользуется.
— Берегите, Люция, вашего сына. Он хороший мальчик. Точно в подтверждение его слов, она с любовью принялась рассказывать о Витукасе и повеселела. Вероятно, Люции, как и всякой матери, любовь к единственному сыну скрашивала жизнь.
Поздно ушел домой Васарис, довольный проведенным вечером и даже Глауджюсом, чей отъезд способствовал возобновлению старой дружбы с Люцией.
XI
Уже через год после замужества Люция Глауджювене окончательно убедилась, что ее жизнь с мужем не удалась. Она поняла, что допустила ошибку, когда надеялась наладить с ним сносные отношения, как в свое время с нелюбимым Бразгисом. Но Бразгис был молодой, приятный человек. Он любил ее и рад был делать все, что она пожелает. А Глауджюс оказался черствым эгоистом, который уже после года совместной жизни вспоминал о жене, только когда просыпалось желание и надежда дождаться от нее сына.
Были, однако, и у него кое-какие хорошие качества: он не был скуп, хорошо одевал жену и давал ежемесячно на булавки столько, что она ни в чем себе не отказывала. Самолюбивому выскочке, крупному промышленнику и коммерсанту хотелось, чтобы его жена выглядела знатной барыней, чтобы ей завидовали даже жены министров. Хоть он и не подавал вида, но в глубине души был доволен и гордился, что Люце умеет держаться как важная дама и кажется аристократкой не только потому, что хорошо одевается, но и потому, что она развита, много читает, играет на рояле и говорит по-французски. Ее приглашали на все приемы, рауты и файфоклоки. Все это было в его интересах и с лихвой окупало истраченные деньги.
Была у Глауджюса и другая хорошая черта характера — он не ревновал, тогда как многие мужья, даже не любя своих жен, ходят за ними по пятам как церберы. Легко представить, что за красивой, богатой и нарядной женой такого неотесанного дельца увивалась стая поклонников. Едва Глауджюсы приезжали на бал, как уже в вестибюле к Люции подлетал какой-нибудь майор либо директор, либо партийный лидер, либо еще какой-нибудь видный, галантный, нестарый господин. Провожаемые любопытными взглядами, они проходили в уютный уголок буфета или в какую-нибудь экзотическую комнату в китайском, японском или индусском стиле. Муж заказывал что-нибудь закусить и выпить и оставался здесь на весь вечер, а жена танцевала и только время от времени подсаживалась к нему, чтобы пригубить бокал вина.
Иногда Люция и без мужа, в сопровождении добрых друзей, отправлялась на бал или в оперу. Каунасские барыньки, скучавшие в одиночестве под надзором скупых либо ревнивых мужей, возмущались ее поведением и распускали дурные слухи. Но Глауджюс, потому ли, что мало интересовался женой или слепо верил в ее добродетель, ничего предосудительного в этих знакомствах и развлечениях не видел.
Люция провела лучшие годы юности в глухом провинциальном углу и теперь, попав в водоворот столичного общества, постепенно вошла во вкус веселой и приятной жизни. В то же время она поняла, что для нее наступили последние годы, когда женщина еще может радоваться и радовать других, не прилагая к тому больших усилий со своей стороны и не требуя жертв от другого. Она решила не терять времени даром. Правда, годы войны погасили и охладили ее порывистый, живой нрав, но природная жизнерадостность ей не изменила, и, хотя неудачный брак и подрезал Люции крылья, бывали минуты, когда глаза ее искрились, а смех звучал так же звонко и заразительно, как пятнадцать лет назад.
