В театр съехались жители Мандли, Сторта и, разумеется, самого Гатфорда. Многие из них уже не раз видели выступление «Добрых друзей», знают, кто такая Сюзи и почему ей устраивают бенефис. Механики, слесари, электрики, клерки и кассиры с автомобильных заводов, а заодно их жены и возлюбленные; машинистки, модистки и учителя младших классов; жены ничейные и чьи угодно; господа, которым в любую минуту могут дать медаль или пять лет каторжных работ и которым прямая дорога либо в городской совет, либо в канаву; хохочущие юные ротозеи; девицы, которые подергивают плечиками, хихикают и шлепают своих спутников; скромные девушки, чья жизнь пока похожа на смутный сон; порядочные молодые люди, живущие домом и работой, вечно рядом с толпой и вечно одинокие, как Робинзон Крузо; жизнерадостные джентльмены средних лет с достойным заработком и крепким желудком, а также их изможденные супруги, день-деньской ведущие утомительные бои за чистоту и респектабельность; печальные девы, упивающиеся созерцанием смазливого Джерри Джернингема, и любвеобильные господа, по достоинству оценившие ножки Мейми Поттер; люди, которым место в больнице, в тюрьме или на концерте в уэслианской часовне на Виктория-стрит, на собрании девочек-скаутов Треугольника, на дебатах Христианской ассоциации молодых людей или на встрече гатфордского вист-клуба велосипедистов; люди, которым следовало бы помогать отцу в лавке или отдыхать на Блаженных островах — так давно они трудятся, не разгибая спины, на этой проклятой земле; все они собрались здесь, в зале гатфордского театра; все они глазеют по сторонам, болтают, жуют шоколадки, читают футбольные новости в газете или листают программки. Наконец, как только им надоедает развлекаться самостоятельно, над зрительным залом гаснет свет и вспыхивают огни рампы, купая нижний край занавеса в старомодном колдовском сиянии. Неужели он поднимется так сразу? Нет, сперва они что-нибудь сыграют — так всегда было. Звучит мелодия: Рамти-ди-тиди-ди, рампти-ди-тиди. Многие зрители ее уже слышали и узнают: ах да, песенка называется «Свернем же за угол», а поет ее тот симпатичный малый, танцор. Р-разве-не-пр-релесть? И в этот самый миг, пока мелодия мягко струится сквозь волшебный занавес, ее озорной ритм срабатывает подобно дрожжам в темных глубинах зала; она в самом деле прелестна, эта рапсодия о любви и праздности, вести из другого, более светлого мира, чем этот, где мы вынуждены считать каждый грош и с умом распоряжаться скромным жалованьем. Она увлекает Гатфорд в безудержный танец: улицы, фабрики и магазины, длинные ряды домов, трамваи и грузовики, безобразные часовенки и незаметные бары — все они слегка вздрагивают, затем покачиваются из стороны в сторону, начинают ходить ходуном и наконец срываются с места, улетают в никуда, сворачивая за некий невообразимый вселенский угол. Музыка теперь звучит громче, победней. На свете не остается ничего, кроме чистой земли, голубого стекляруса звезд и ритмичной мелодии — рам-ти-ди-тиди, — пульсирующей в бархатном мраке. Музыка звучит еще громче, еще победней, и город взлетает в небо, преображенный и расцвеченный магией летящих трелей и четвертных нот, этот новый Гатфорд, сияющий и светлый: в его фонтанах попеременно струится темное и светлое пиво, «Гиннесс» и «Басс», на улицах лежат груды арбузов и дынь, столы ломятся от жареного мяса и пудингов, шелковые чулки и свитера можно брать где угодно, за каждым углом танцы и раздачи призов, голы забиваются в любой час дня, девушки похожи на улыбчивых и страстных королев, юноши будут любить вас вечно и всегда в смокингах, ну а дети, их здесь целые толпы, все пухлые и румяные, ни одного бледного осунувшегося личика, ни одной сломанной ноги, они скачут повсюду и кувырком вылетают на улицы из уютных домов, из глубин памяти, из самой могилы… Ах, как чудесно, ей-богу! Эта музыка увлекает вас назад, прочь от самого себя, в неизвестные дали. Она определенно заслуживает аплодисментов. И сегодня она их получит. Теперь играет один рояль. Занавес поднимается. Вот они, поют и танцуют, хороши, как с картинки. Давайте похлопаем им еще. Те две девочки — просто прелесть, не находите? Вторую, правда, девочкой не назовешь; она уже в возрасте, что есть, то есть, но поет великолепно. И обе необыкновенно хороши собой. Вот эта в голубом — новенькая, а та в красном — Сюзи Дин. У нее сегодня бенефис. Юморит так, что рассмешит и покойника, да и личиком вышла. Только взгляните на ее улыбку! Красное платье так идет к ее темным волосам и глазам! И сложеньем хороша, скоро выскочит замуж, вот увидите. А если нет, то рано или поздно выйдет за того очаровашку по имени Джерри. Какой даровитый! Вы понаблюдайте за его ногами. А вон их комик, тот коротышка слева, рожицы еще корчит — зовут Джимми Нанн. Он скоро будет петь про почтальона — вот умора, животики надорвешь! А тот высокий — нет-нет, самый высокий и худосочный, бровастый такой — он играет на банджо и показывает фокусы. Говорят, играл для самого короля или королевы, ну или что-то в этом роде. Тоже немного комик, особенно когда показывает фокусы. Четвертый — плечистый здоровяк — певец. С него обычно начинают программу. Да-да: «Кортни Брандит исполнит двадцать седьмой номер программы!» Это он. А юноша за роялем — прирожденный пианист, честное слово! У него настоящий дар. Говорят, он недавно женился на той новенькой, но мало ли что судачат.
Занавес поднят, концерт начался. Пора покинуть зрительный зал и отправиться за кулисы — больше нам туда попасть не удастся.
II
Неприятности начались с первого же номера, когда запел Джо. Тучка, на миг затмившая солнце, была размером с кулак, но все же она была. Джо, как обычно, давал публике советы о том, как бороться с Пучиной, Могу-у-у-чей пучи-и-ной, — видимо, в его представлении все зрители были будущими мореплавателями. Как раз в тот миг, когда он заклинал их бере-е-ечься («Сколько храбрых сердец уснуло в пучине»), мерзкий пронзительный голос велел ему «з-захлопнуть варежку». Голос этот раздался с задних рядов партера, где помещались самые дешевые места (балкона в гатфордском театре не было). В ответ остальные зрители тех же рядов громко и насмешливо загоготали, несмотря на шики и упреки остальной публики. Джо будто не обратил внимания на этот крик и пел себе дальше, но Иниго заметил, как стиснулись его кулачищи, а на лбу вспухла зловещая жилка. Джо, вне всяких сомнений, очень рассердился — и имел на то полное право. К тому же труппу освистывали не впервые. Два или три вечера назад произошло то же самое.
Зрители — дай им Бог счастья! — отблагодарили Джо самыми теплыми аплодисментами: из-за грубияна, позволившего себе так нагло перебить артиста, они хлопали даже громче обычного. Но стоило овациям смолкнуть, как из того же угла вновь донеслось улюлюканье, гогот и насмешливые вопли. «Гнусные свиньи! — пробормотал Иниго. — Опять они за свое».
— Леди и джентльмены! — крикнул он. — По вашим многочисленным просьбам — «Трубач»!
— Заткнись! — провопил кто-то, не успели остальные издать и звука.
Кто-то рассмеялся. Остальные опять недовольно зашикали, потом захлопали в ладоши.
— Если джентльмен на заднем ряду не умолкнет сам, — взревел Джо, честное лицо которого пылало даже сквозь грим, — придется мне его заставить!
— Спокойно, малыш Джо, спокойно! — пробормотал Джимми, сидевший у него за спиной. Все остальные артисты покинули сцену, как обычно бывает во время сольных номеров.
Джентльмен на заднем ряду и его приятели выразили свое презрение этой угрозе, но прочие зрители, которые не для того платили деньги, чтобы слушать городских хулиганов, всячески ее поддержали. «Заткните ему рот!» — крикнул кто-то. Минуту или две стоял изрядный гвалт, потом Джо, не дождавшись тишины, начал задавать трубачу идиотские вопросы.
Тем временем миссис Джо за кулисами не на шутку встревожилась.
— Теперь я совершенно убеждена, — заявила она, — что все это подстроено. Раньше я этого не понимала, хотя подозрения, конечно, закрадывались. Знаю, что вы сейчас скажете, мисс Трант и Сюзи, — мол, все профи так говорят, стоит кому-нибудь посвистеть или затопать ногами. Вы правы, и это ужасно глупо. Но всему есть предел.
— Кошмар, — сказала мисс Трант. — На этой неделе нам досталось определенно больше положенного.
— Может, они угомонятся? — выразила надежду Сюзи, все еще занятая мыслями о Монти Мортимере. — Вот пойдут главные номера, они и прекратят.
— Или нет, — отрезала миссис Джо, которой, должно быть, не понравилось, что номера ее мужа не входят в число «главных». — Чую, тут какая-то подлянка. Боже, а что подумают зрители в ложе! Специально выкупить места, нарядиться в вечерние платья и слушать эту… Чертовщину! — В ложе действительно уже сидели люди: миссис Джо углядела белую манишку и голую руку.
— Что ж, еще одна такая выходка, — решительно объявила мисс Трант, — и я попрошу их выпроводить. Такое поведение непростительно, я не стану его терпеть.
