Каждый день, прошедший в бесплодных поисках, усиливал чувство вины у Кена, который работал в мастерской один. Отчаяние превратилось в тупую неослабевающую боль. Он корпел над чертежами и схемами, изо всех сил напрягая мозг, в надежде, что его осенит прозрение и ему станет ясен тот единственный замысловатый порядок перемещения элементов, который сразу разрешит проблему. Он думал, а пальцы его перебирали миниатюрные конденсаторы и катушки сопротивления, будто сами по себе пытались найти ту комбинацию, которую он так жадно искал.
День за днем из-за перегородки, отделявшей мастерскую от конторы, до него доносился шелест бумаги – там карандаш Дэви путешествовал по областям теории, в которых Кен чувствовал себя робким иностранцем, говорящим на чужом языке с запинками и сильным акцентом. Впрочем, решение будет найдено здесь, в мастерской, при помощи его рук. Кен считал это своим долгом по отношению к Дэви, и сознание беспомощности сводило его с ума.
При взгляде на ряды шасси со схемами и панели управления его охватывала ненависть к этому укоризненно молчавшему стеклу и металлу. Иной раз грубая отделка какой-нибудь детали повергала Кена в такое смущение, что хотелось поскорее отвернуться, но тут же ему в глаза бросалось что-нибудь другое, сделанное с удивительным мастерством, и сердце его наполнялось гордостью, гордостью и радостью, а затем ему становилось ещё грустнее, что его мозг – инструмент, который работал всегда безотказно, с такой замечательной легкостью, – теперь стал тупым и вялым.
В прошлом у каждого из них бывали такие периоды, когда творческая мысль притуплялась и ни одна идея не приходила в голову; но каждый знал, что другой протянет ему руку и вытащит из трясины. И никогда ещё не случалось, чтобы с обоими произошло такое одновременно и оба беспомощно барахтались, как сейчас. Если бы только нащупать хоть какую-нибудь идею, пусть даже самую поверхностную, приблизительную, и подкинуть её Дэви – тот при своей изобретательности, наверное, сумел бы извлечь из неё что-то полезное. Отчаяние поглотило уверенность Кена в себе, но он ни на мгновение не терял веры в Дэви.
Каждый вечер Кен возвращался из лаборатории совершенно опустошенный, приходил домой и, зная, как он сейчас невыносим, радовался, что Дуг в последние дни очень занят и редко бывает дома. Биржевой рынок расползался, как промокшая бумага. Кен мельком проглядывал заголовки вечерних газет, напечатанные жирным шрифтом, но то, что, казалось, терял он сам, было настолько важнее таких пустяков, как чьи-то денежные потери, что через минуту он отбрасывал газету и снова погружался в свои трудные мысли.
Ему хотелось хоть ненадолго сбросить тяжкий груз этих мыслей, уйти от самого себя. Хоть бы нашлась какая-нибудь девушка! Он убеждал себя, что в Чикаго у него нет знакомых девушек, но через секунду этот довод казался сущей чепухой. В городе полно девушек; стоило четверть часа погулять по улицам, как он нашел бы то, что нужно, если бы действительно этого хотел. Но дело в том, что он ничего не хотел. Он всё ещё горевал по Марго, и горе было таким глубоким, такими крепкими тисками сжимало его, что все его желания словно оледенели. И это уже становилось ему в тягость. Иногда он одиноко бродил по темным улицам или один в пустом доме стоял и глядел в окно.
Так у окна однажды и застал его Дуг, вернувшийся домой в полночь. Лицо у Дуга было бледное и застывшее. Обычная его подтянутость исчезла, он весь как бы обмяк и, казалось, не переодевался уже несколько дней. Шел он медленно, волоча ноги, словно раненый.
– Вы ещё не спите? – равнодушно бросил он. Налив себе из графина чистого виски, он залпом выпил и налил ещё.
– Как дела? – спросил Кен таким же безучастным тоном.
– Ничего, у меня всё будет в порядке, – ответил Дуг. Он упал в кресло, сорвал с себя галстук и воротничок, потом расшнуровал и сбросил ботинки, словно стремясь поскорее освободиться от любых пут. – Я потерял всё, что нажил за последний год, и ещё половину того, но по крайней мере я уже отделался. Черт возьми, какая кутерьма! Никто не знает, что, в сущности, происходит. А если кто и знает, так до него не доберешься: никому нельзя дозвониться, точно вся страна висит на телефонах. Телетайп так отстает от событий, что от него никакого толку. Между прочим, вы должны сказать мне спасибо, – мрачно усмехнулся он. – Если бы вы настояли на своем и сунулись к ним со своей демонстрацией сейчас, вас выгнали бы в шею. Сейчас ни на что не найдешь покупателя! Быть может, через месяц, когда рассеется дым, положение изменится, во всяком случае, я надеюсь, – угрюмо добавил он. – А если так и дальше пойдет, то нам всем придется туго.
Кен налил себе полный бокал виски. Светлые прямые волосы упали ему на лоб, тонкое, худощавое лицо казалось вычеканенным из металла. Всё, что говорил Дуг, не вызывало в нем ни сочувствия, ни интереса – ничего, кроме глухой злобы и презрения, но Он упорно молчал.
– Налейте и мне, – сказал Дуг, приподняв свой бокал.
Кен заколебался, потом глубоко втянул в себя воздух и пошел через всю комнату к Дугу. Наливая, он взглянул на него из-под полуопущенных век.
– Благодарю, – сказал Дуг. – Поставьте бутылку тут. – Он глядел на бокал с виски, словно не имея сил поднести его ко рту, потом вдруг выпил его залпом. – Ну? – произнес он после паузы, наливая себе в четвертый раз.
– Что – ну?
– Вы не хотите со мной разговаривать?
Кен пожал плечами.
– О чём?
– О чём? За последние пять дней несколько миллиардов долларов превратилось в пыль, вот о чём! Миллиарды, друг мой, миллиарды! Это всё равно, как если бы огромная часть нашей страны вдруг рухнула в море! А вы спрашиваете – о чём! О деньгах, вот о чём!
– Вероятно, меня это не волнует, во-первых, потому что деньги не мои, – спокойно сказал Кен.
Дуг метнул на него злобный взгляд.
– А во-вторых, потому, что среди них есть и мои?
– Может быть, – так же спокойно согласился Кен. Он в упор поглядел на этого ненавистного чужака, который приходился ему зятем, и увидел человека страдающего, человека, объятого ужасом, человека, который явно искал возможность дать выход своему отчаянию. Если бы Дуг сейчас очутился один в лесу, он запрокинул бы голову, закричал, завыл и выл бы до тех пор, пока, обессилев, не свалился бы с ног. Несмотря на светски сдержанный тон, Дуг совсем обезумел. Но Кен был ожесточен собственными несчастьями – банкротством своего таланта, одиночеством – и жаждал любого повода, чтобы обрушить на Дуга свою злость. – Может быть, вы и правы. А почему мне волноваться или даже делать вид, что я волнуюсь из-за ваших денег? Разве вы их заработали? – язвительно спросил он. – Разве вы когда-нибудь хоть что-то создали? Что моя сестра нашла в вас – никогда не пойму!
Дуг вскинул на него растерянный взгляд, потом его глаза стали медленно наливаться гневом. Губы его сжались так крепко, что кожа вокруг рта побелела и казалась бескровной. Он с трудом дышал, но даже не пошевелился.
– Вон! – тихо произнес Дуг. – Сию минуту вон!
Кен улыбнулся, глядя на него сверху вниз. Он нанес сокрушительный удар, его охватила дикая радость.
– А вам она была ни на черта не нужна, хоть вы так усердно разыгрывали неутешное горе! Может быть, вы скажете мне, зачем вы на ней женились? – спросил он таким тоном, будто вел самый обычный разговор. Но затем голос его дрогнул от волнения: – Неужели нельзя было оставить всё так, как оно было! А потом, когда между вами было бы всё кончено, она вернулась бы к нам…
Дуг медленно поднялся с кресла. Глаза его горели, угрюмое лицо побагровело. Он казался шестидесятилетним стариком.
– Предупреждаю вас, Кен…
– Можете не беспокоиться, – сказал Кен, не двигаясь с места. Сдержанная ярость в голосе Дуга представляла для него чисто клинический интерес: любопытно, как скоро он доведет этого человека до того, что эта ярость хлынет наружу. Его одолевало сатаническое искушение вызвать бешеную бурю – услышать крики, вопли, дикий рев Дуга или всё равно чей. Пусть вокруг с грохотом рушатся горы – где-то вдали его ждет чистый разреженный воздух, кусочек ярко-голубого летнего неба; очистив душу, он безмятежно взлетит в эту высь и снова станет самим собой. – Я давно хочу высказать вам всё, и только попробуйте прикоснуться ко мне – я вас убью! Я хочу убить вас, будьте вы прокляты! Хочу с тех пор, как вы убили Марго! Если бы не вы, она была бы жива, была бы здесь, с нами. Это вы заставили её лететь на том самолете…
Бутылка со свистом пролетела мимо его головы и ударилась сзади о стену; виски брызнуло на цветную штукатурку. Кен, криво усмехнувшись, оглянулся.
– Жалкий импотент! – сказал он. – Вот так и в жизни – ни силы, ни прицела! С этого дня обращайтесь ко мне только через Дэви!
Он повернулся и вышел из комнаты. Через минуту хлопнула наружная дверь – Кен ушел. Дуг сидел, бессмысленно покачивая головой. Он не был пьян, но всё, что он делал, слышал и говорил, казалось ему невероятно далеким. Он закрыл лицо руками и всхлипнул, но слез не было, как не было и ощущения горя. Сейчас он не чувствовал ничего. Он знал только, что потерял одиннадцать миллионов долларов, и эта катастрофа привела его в полное оцепенение.
