— Привез к вам, отец, хозяина из Кривой, — не без важности возглашает Штепан. — Хочет с вами потолковать.
Старый Манья вводит гостя в избу и недоверчиво ждет, что будет дальше. Гордубал садится с достоинством на самый кончик лавки — надо же дать понять, что дело еще не на мази, — и просит:
— Рассказывай, Штепан, что и как.
Штепан скалит зубы и выкладывает чудную новость: хозяин, мол, выдаст за него свою единственную дочку, Гафию, когда та подрастет. А сейчас он приехал договориться об этом с отцом.
Гордубал кивает: да, так.
Старый Манья оживился.
— Эй, Дьюла, подай сюда водки! Милости просим, Гордубал. Как доехали?
— Хорошо.
— Ну, слава богу. А урожай каков?
— Урожай добрый.
— Дома все здоровы?
— Благодарим покорно, здоровы.
Когда было сказано все, что полагается, старый Манья осведомляется:
— У вас, стало быть, одна дочка, Гордубал?
— Одна. Больше не дал господь.
Старик посмеивается, ощупывая глазами собеседника.
— Не говорите, Гордубал, может, еще и сынка бог пошлет. Распаханное поле хорошо родит.
Юрай делает движение, словно хочет махнуть рукой.
— Наверняка будет сынок, наследник, — ухмыляется старик Манья, не спуская глаз с Гордубала. — Вид у вас на славу, Гордубал, еще полсотни лет хозяйствовать будете.
Гордубал поглаживает затылок.
— Что ж, это как бог даст. Однако ж я не заставлю Гафию ждать наследства. Приданое для нее, слава богу, найдется.
У старого Маньи загораются глаза.
— Как же, как же, слыхал, слыхал. В Америке, говорят, деньги на земле валяются, ходи да подбирай. А?
— Оно, конечно, не так-то просто, — замечает Гордубал со вздохом. — Известное дело, Манья, как с деньгами. Держишь их дома — украдут. Положишь в банк — украдут тоже. Лучше всего их в хозяйство вложить.
— Святая правда! — соглашается старый Манья.
— Гляжу я на вас, — рассудительно продолжает Гордубал, — много народу ваша земля не прокормит. Болото да пустырь. Такой земли пропасть надо, чтобы одному хозяину прокормиться.
— Ваша правда, — осторожно соглашается старик. — Трудно у нас делить наследство. Вот мой старший Михаль все хозяйство получит, а двое других — только долю деньгами.
— По скольку? — выпаливает Гордубал.
Старый Манья огорченно замигал: «Ишь ты какой прыткий, не даст и опомниться человеку».
— По три тысячи, — ворчит он сердито, покосившись на Штепана.
Гордубал быстро прикидывает.
Трижды три девять. Для круглого счета десять. Стало быть, цена всему хозяйству десять тысяч?
— Как это так — трижды три?! — сердится старик. — А дочка?
— Верно, — соглашается Гордубал, — значит, скажем, тринадцать тысяч?
— Нет, нет! — качает головой старик. — Это вы как, Гордубал, шутите?
— Какие шутки? — настаивает Гордубал. — Просто хотелось знать, Манья, что стоит хозяйство у вас на равнине.
Старый Манья смущен. Штепан вытаращил глаза. Уж не хочет ли богач Гордубал купить их хозяйство?
— Такое хозяйство, как наше, не купите и за двадцать тысяч, — неуверенно говорит старик.
— Со всем, что тут есть?
Старик усмехается.
— Ишь вы хитрый, Гордубал! У нас одних коней во дворе четыре, нет, пять.
— Коней я не считал.
Старый Манья сразу стал серьезным.
— А вы, Гордубал, зачем приехали? Хозяйство покупать или дочку сватать?
Гордубал багровеет.
— Хозяйство? Это чтобы я купил хозяйство у вас в равнине! Это болото, что ли? Камыш на свистульки? Спасибо вам, Манья, уж я скажу напрямик. Коли договоримся сейчас и обручится ваш Штепан с Гафией, запишите свою усадьбу на Штепана, а я после свадьбы выплачу Михалю его долю, и Дьюле тоже.
— А Марии? — вырвалось у Штепана.
— Ну, и Марии. Больше никого у вас нет? Пускай Штепан хозяйничает тут в Рыбарах.
— А Михаль куда? — не понимает старик.
— Ну, получит свою долю и пускай идет себе с богом. Парень молодой, охотнее возьмет деньги, чем землю.
Старый Манья качает головой.
— Нет, нет, — бормочет он, — так не выйдет.
— Отчего ж это не выйдет? — горячо вмешивается Штепан.
— А ты проваливай отсюда, да поживей! — обрывает его старик. — Чего лезешь в разговоры?
Обиженно ворча, Штепан выходит во двор.
Дьюла, разумеется, вертится около лошадей.
— Ну как, Дьюла! — Штепан хлопает брата по плечу.
— Добрый коняга? — тоном знатока говорит паренек. — Дашь прокатиться?
— Слишком хорош для тебя, — цедит Штепан и кивает головой на избу. — Наш старый…
— Что?
— Эх, ничего! Так и норовит счастью моему помешать!
— Какое счастье?
— А никакое! Что ты смыслишь?..
Тихо на дворе; только свинья похрюкивает, точно разговаривает сама с собой, да с болота доносится голос коростеля, лягушки квакают.
— А ты останешься в Кривой, Штепан?
— Наверно. Еще не решил, — важно отвечает Штепан.
— А хозяйка?
— Тебе-то какое дело? — скрытничает старший брат.
Ох и комары! Ласточки чуть не чиркают крыльями по земле. Штепан широко зевает — едва челюсть не вывихнул. Интересно, что там поделывают старики в избе? Не откусили друг другу носы?
Штепан с досады и от скуки вытаскивает из косяка шило и с силой вгоняет его в дверь.
— А ну, вытащи! — предлагает он Дьюле. — Не осилишь!
Дьюла осиливает.
Некоторое время они забавляются шилом, загоняя его в дверь, так что щепки летят.
— Эй! — говорит наконец Дьюла. — Пойду к девкам, что с тобой зря время терять.
Темнеет, небо над равниной затягивается синим туманом. «Зайти, что ли, в избу? — думает Штепан. — Нет, назло не пойду! „Убирайся, — крикнет старый, — не лезь в разговор“. А кому, спрашивается, „американец“ сватает дочь? Ему или мне? Разве не могу я сам за себя постоять? А он — „убирайся, проваливай“. Нечего командовать, — злится Штепан, — я уже не ваш теперь».
Разомлевший от водки, Гордубал наконец выходит из избы. Видно, старики договорились. Старый Манья провожает гостя, похлопывая его по спине. Штепан уже стоит у лошадей, держит уздечку, как заправский конюх. Гордубал, заметив это, с одобрением кивает головой.
— Так, значит, в воскресенье, в городе! — кричит старый Манья, и телега срывается с места. — Счастливый путь!
Штепан косится на хозяина и упрямо молчит. Небось сам расскажет.
— Вон наша река, — показывает Штепан кнутом.
— М-м.
— А вон там воз с камышом — это наш Михаль едет. У нас камыш на подстилку идет, стелем заместо соломы.
— Так. — И Гордубал больше ни слова.
Штепан правит, старается, из кожи лезет вон, а хозяин только головой покачивает. Не выдержал наконец Манья.
— Так что же, хозяин, сколько вы им дали?
Гордубал поднимает брови.
— Что?
— На чем сошлись, хозяин?
Гордубал медлит. И нехотя отвечает:
— По пять тысяч каждому.
Молча обдумывает новость Штепан, а потом цедит сквозь зубы:
— Опутали вас, хозяин. Хватило бы и по три.
— М-м, — ворчит Гордубал, — отец твой что пень дубовый.
«Эх ты, — думает Штепан, — добро даешь другим, а со мной говоришь так, словно получаю только я».
— И тебе тоже пять тысяч, — добавляет Гордубал, — на обзаведение.
«Ладно! — думает Штепан. — Однако ж теперь я ему вроде сына. Как же будет с жалованьем? Теперь мне платить нельзя, как батраку. Отдал бы мне хоть того жеребенка. Продай, мол, а деньги себе возьми, Штепан, ты теперь у нас свой».
— Правь как следует! — распоряжается Гордубал.
— Слушаюсь, хозяин.
XVIII
И вот все уже едут из города. Дело сделано, договор у адвоката составлен исправный, обошелся в двести крон. И то запишите, господин адвокат, и этого не забудьте. Мужик в денежных делах осторожен, его, братцы, не проведешь. Да вот еще что! Пишите: половину хозяйства в Рыбарах считать за Гафией. Хорошо, соглашается адвокат, внесу вам и такую кла-у-зу-лу. Вот, братцы, и клаузула тут есть. А потом все подписались. Юрай Гордубал — поставил три креста во имя отца и сына и святого духа; старый Манья три креста, а Михаль Манья, с букетиком на шляпе, важно надувает щеки и подписывается полным именем. С ними и Мария, по мужу Яношова, — у нее на голове шелковый платок, и Штепан, праздничный с головы до пят… Больше никто не будет подписываться? Нет, нет: Дьюла остался с лошадьми, да и годами еще не вышел. Ну, так, готово, господа, желаю вам всяческих благ. Две сотни обошлось, зато исправная работа, и кла-у-зула там есть.
А потом все вместе в трактир, спрыснуть сделку. Теперь уж хочешь не хочешь, Юрай Гордубал, а надо быть на «ты» со старым Маньей. Они даже поссорились маленько, как полагается родственникам.
— Езжай, Штепан!
Штепан и рад бы вести себя с Гордубалом по-сыновьему, да какой с ним разговор? Сидит Гордубал в телеге, держится руками за край, глаза запрятал под самые брови, почти не отзывается. «Эх, диковинное какое обручение, — думает Штепан. — Батрак хозяину не ровня… Н-но!»
