— Войдите.
Он сидел на кровати и со старательным видом упорно вязал длинное полотнище из зеленой шерсти.
— Хорошо поработали?
— Очень плохо, — сухо ответила она.
— Завтра выйдет лучше, — сочувственно произнес он.
— Нет, — сказала она.
— Конечно, все повернется к лучшему.
Она пожала плечами:
— Вы не могли бы оставить на минуту ваше творение?
— Как пожелаете.
Он с сожалением отложил шарф.
— Чем вы занимались? — спросила она.
— Вы же видите.
— А пьеса, которую вы мне обещали?
— Ах, эта пьеса!.. — Он добавил извиняющимся тоном: — Я надеялся, что все сложится иначе.
— Что именно? Что мешает вам работать?
— Я не могу.
— Вы не хотите.
— Не могу. Я желал помочь вам. Но не могу. Что мне сказать людям?
— Написать пьесу несложно, — бросила она, теряя терпение.
— Для вас это естественно, ведь вы одна из них.
— Попытайтесь, вы ведь еще ни слова не вывели на бумаге.
— Я пытаюсь, — сказал он. — Временами один из моих персонажей начинает дышать, но тотчас угасает. Они рождаются, живут, умирают, и мне больше нечего сказать о них.
— Но ведь вы любили женщин, — возразила она. — У вас были друзья-мужчины.
— Да, — согласился он. — У меня есть воспоминания, но этого недостаточно.
Фоска закрыл глаза, — казалось, он отчаянно пытается вспомнить что-то.
— Нужно немало сил, — тихо произнес он, — немало гордости или любви, чтобы верить в то, что людские поступки имеют значение и что жизнь человека превозмогает смерть.
Она подошла к нему:
— Фоска, для вас моя судьба не имеет значения? — У нее перехватило дыхание, она со страхом ждала его ответа.
— О, вам не следовало спрашивать меня об этом, — попытался он уклониться от ответа.
— Почему?
— Вас не должно беспокоить то, что я думаю. Это слабость.
— Слабость… — повторила она. — Значит, потребовалось бы больше мужества, чтобы убежать от вас?
— Я знал одного мужчину, — сказал Фоска. — Он не бежал, он смотрел мне в глаза, слушал меня. Но это было его решение.
Она ощутила ревность к этому незнакомцу:
— Разве он был не такой, как другие, бедняга, тщетно пытающийся существовать?
— Видимо, да, — ответил Фоска, — но он не питал никаких надежд.
— Стало быть, важно делать то, что задумал? — спросила она.
— Для него это было важно.
— А для вас?
— Он пекся не обо мне.
— Но он был прав или нет?
— Не могу отвечать за него.
— Можно подумать, что вы восхищаетесь им.
Он покачал головой:
— Я не способен восхищаться.
Регина в растерянности прошлась по комнате.
— А я? — тихо спросила она.
— Вы?
— Я кажусь вам ничтожной?
— Вы слишком много думаете о себе, — сказал он. — Это нехорошо.
— А о чем я должна думать?
— О, я не знаю.
Регина спустилась со сцены. Фоска сидел в полутьме, в глубине пустого зала; она направилась к нему. Ее остановил голос:
— Регина!
Она обернулась: это был Роже.
— Ты не хотела, чтобы я пришел? — спросил он. — Меня пригласил Лафоре, а я так жаждал увидеть твою Беренику…
— С чего бы мне не хотеть?.. — спросила она.
Регина удивленно смотрела на Роже. Прежде ей казалось, что ее обрадует их встреча: еще недавно ее глубоко трогало все, что касалось ее прошлого. Но Роже держался непринужденно и отстраненно.
— Регина, ты восхитительная Береника. Тебе равно удаются и трагедия, и комедия. Уверен, скоро ты сделаешься лучшей актрисой Парижа.
Голос его чуть дрожал, уголок рта нервно подергивался. Он был взволнован. Она бросила взгляд в зал: кресло Фоски опустело. Он, тот, кто мог запомнить, видел ли он? Понял ли он, что ее невозможно перепутать ни с одной другой женщиной?
— Ты очень любезен, — сказала она Роже.
До нее дошло, что молчание затянулось. Роже с вниманием и тревогой разглядывал ее.
— Ты счастлива? — спросил он вполголоса.
— Ну да… — ответила Регина.
— Выглядишь усталой…
— Это все репетиции.
Регина чувствовала себя неловко под его взглядом, она уже отвыкла, чтобы ее разглядывали с таким пристальным интересом.
— Ты находишь, что я подурнела?
— Нет, но ты переменилась, — сказал он.
— Возможно.
— Прежде ты бы возмутилась, если бы я сказал, что ты переменилась. Ты так страстно хотела оставаться верной себе.
— Значит, я переменилась, — тихо сказала она и сдержанно улыбнулась. — Пора прощаться, меня ждут.
Он на миг задержал ее руку:
— Мы еще увидимся? Когда?
— Когда захочешь. Просто позвони мне, — безразлично бросила она.
Фоска ждал ее у входа в театр.
— Простите, я задержалась, — сказала она.
— Не извиняйтесь, я люблю ждать… — заметил Фоска. Он улыбнулся. — Прекрасная ночь. Вернемся пешком?
— Нет. Я устала.
Они сели в такси. Она молчала. Ей хотелось, чтобы говорил он — искренне, не раздумывая, но за весь путь он так ничего и не сказал. Она вошла в спальню, начала раздеваться, а он по-прежнему молчал.
— Ну что, Фоска, — начала она, — понравился вам спектакль?
— Мне всегда нравится смотреть на вашу игру, — ответил он.
— Но хорошо ли я сыграла?
— Полагаю, да.
— Полагаете? Вы не уверены? — вскинулась она.
Он промолчал.
— Фоска, — сказала она, — вы когда-то видели на сцене Рашель?
— Да.
— Она играла лучше, чем я? Намного лучше?
— Не знаю… — Он пожал плечами.
— Но вы должны знать, — настаивала она.
— Играть плохо или хорошо — я не знаю, что означают эти слова, — нетерпеливо заметил он.
Регине показалось, что в сердце у нее разливается пустота.
— Да очнитесь же, Фоска! Вспомните! Ведь это было, вы приходили на каждый мой спектакль, казалось, вы очарованы… Однажды вы даже сказали: «Мне хотелось бы заплакать».
— Да, — протянул он с неловкой улыбкой, — мне нравилось смотреть на вашу игру.
— Но почему? Разве не потому, что я хорошо играла?
Фоска с нежностью посмотрел на нее и произнес:
— На сцене вы со страстной силой верите в свои переживания! Мне доводилось видеть подобное чувство у двух-трех женщин в лечебнице, но те верили лишь в собственное существование. Для вас существуют и другие, и несколько раз вам удалось заставить существовать даже меня.
— Что? — спросила Регина. — И это все, что вы разглядели в Розалинде и в Беренике? И это все, на что вы считаете меня способной?
Она кусала губы, ей хотелось расплакаться.
— Это не так уж плохо, — сказал Фоска. — Не всем удается притворяться, что они живут.
— Но это не притворство, — с отчаянием в голосе возразила Регина. — Это правда, я живу!
— О, не будьте так уверены в этом, — откликнулся Фоска, — иначе вы бы так не настаивали на том, чтобы я отправился с вами в театр.
— Я уверена в этом! — яростно воскликнула она. — Я живу, я талантлива, и я стану великой актрисой. А вы слепец!
Он лишь улыбнулся.
— Хорошо получилось? — спросила Анни.
Она старательно укладывала на лед чешуйчатые ломтики ананаса. Регина окинула взглядом стол. Все было на месте: цветы, хрусталь, паштеты, бутерброды.
— Вроде бы хорошо, — ответила она.
Она принялась взбивать вилкой яичные желтки с расплавленным шоколадом. Флоранс устраивала роскошные приемы, но можно было на глаз определить цену марочных вин и заказных птифуров: дорогие и безличные деликатесы. Регине хотелось превратить этот вечер в неповторимый шедевр. Она любила принимать гостей. Весь вечер в глазах приглашенных отражалась обстановка, в которой протекала ее жизнь, они ели блюда, приготовленные их с Анни стараниями, слушали отобранные ею пластинки: весь вечер напролет она управляла их удовольствиями. Регина энергично взбивала желтки, и крем в миске начал густеть. Однако из прихожей доносились размеренные безостановочные шаги.
— Ах, это меня раздражает, — нервно выдохнула она.
— Хотите, я скажу ему?
— Нет… не стоит.
Вот уже целый час он расхаживал там, как медведь в клетке, в клетке вечности. Она взбивала яйца, а он расхаживал вдоль и поперек; каждую секунду капли на дне миски становились все темнее, насыщеннее, аппетитнее, в то время как шаги терялись в воздухе, не оставляя следа. Движение его ног, движение ее рук: крем будет съеден, миска вымыта, следа не останется. «Розалинда», «Береника», договор на «Бурю»… День за днем она терпеливо выстраивала свое существование. Он же расхаживал взад и вперед, уничтожая только что сделанные им шаги. У меня все рухнет разом…
— Готово, — сказала она, — пойду переоденусь.
Она надела длинное платье из черной тафты и выбрала бусы в шкатулке. Она громко сказала: «Сегодня я заплету косы». С недавних пор она взяла за правило говорить громко. Во входную дверь позвонили, начали стекаться гости. Она медленно перебирала волосы. Сегодня вечером они увидят мое истинное лицо… Подойдя к зеркалу, она улыбнулась. Улыбка застыла. Лицо, чертами которого она так дорожила, обрело сходство с маской, оно ей больше не принадлежало; и тело ее было чужим: манекен. Она вновь попыталась улыбнуться, манекен в зеркале тоже улыбнулся. Она отвернулась. Миг спустя ей предстоит лицедействовать. Она открыла дверь. Горели светильники, гости уселись на диваны и кресла: Санье, Флоранс, Дюлак, Лафоре. Фоска сидел среди них, принимая участие в беседе, голос его звучал весело; Анни разносила коктейли. Все выглядело всамделишным. Она поздоровалась со всеми за руку, гости улыбались.
