Мы, двое юных шалопаев, молча отвалили в сторонку и весь день не могли от стыда взглянуть в лицо друг другу.
Позднее приятель признался мне, что давно испытывает благоговейный страх перед собственной рукой, которая в тот самый миг, когда он хотел сыграть со стариком злую шутку, стала, быть может, десницей святого угодника.
Уже в сумерках доктор Сефарди и юфрау ван Дрейсен подходили к Зейдейк – утопающей во тьме улочке – кривой щели городского «дна», у стыка двух каналов, поблизости от угрюмой церкви св. Николая. Над островерхими кровлями соседней улицы, где было в самом разгаре летнее ярмарочное гулянье, разливалось красноватое зарево от празднично освещенных балаганов и павильончиков, а воздух густел, насыщаясь городскими испарениями, и в лучах полной луны превращался в подобие сказочно мерцающего тумана, в котором проступали резкие контуры церковных башен, словно мачты выплывающих из тьмы кораблей.
Карусели стучали своими моторами, и это было похоже на биение огромного сердца.
Безостановочное мурлыканье многочисленных шарманок, барабанная дробь, зычные голоса зазывал, щелчки, доносившиеся из тиров, – от всего этого дрожал воздух даже на окрестных улицах, а в воображении рисовалось мерцающее в свете факелов людское море, напиравшее на дощатые будки с пряниками, разноцветными сластями и вырезанными из кокоса бородатыми харями людоедов. Легко было представить себе, как несутся по кругу пестро размалеванные карусельные лошадки, взлетают к небу качели, кивают удачливым стрелкам пораженные мишени в виде чернокожих голов с белыми гипсовыми трубками, как толпится народ возле неструганых столов с воткнутыми ножами, на которые набрасывают кольцо за кольцом, а рядом – лоснящиеся жиром тюлени в деревянных чанах с грязной водой, шатры с развевающимися вымпелами и кривыми зеркалами на брезентовых стенках, за которыми гримасничают обезьяны и картаво голосят какаду, вцепившись лапами в серебряные обручи; и все это на мрачном фоне десятка узких домов, вставших плечом к плечу, точно молчаливая дружина великанов с горящими четырехугольными глазами в крестиках оконных переплетов.
В одном из подобных домов, куда, однако, едва доносился шум народного гулянья, на пятом этаже находилась квартира Яна Сваммердама. Подвал этого дома, выделявшегося некоторым наклоном вперед, занимал матросский кабачок «У принца Оранского». Запах травяной лекарственной трухи, исходивший из аптечного магазина рядом с подъездом, окутывал весь дом, а вывеска с надписью: «Hier verkoopt man starke drenken»[34] свидетельствовала еще и о том, что стараниями некоего Лазаря Айдоттера в округе не иссякнет источник горячительной влаги. По узкой крутой лесенке доктор и его спутница поднялись наверх и тут же были встречены пожилой дамой с белоснежными буклями и круглыми детскими глазами – тетушка юфрау ван Дрейсен с сердечной любезностью приветствовала гостей: «Милости прошу, Ева! Добро пожаловать, царь Бальтазар, в Новый Иерусалим!» При виде вошедших шесть человек, в торжественном молчании сидевших вокруг стола, смущенно привстали.
– Позвольте вам представить: Ян Сваммердам и его сестра, – сказала юфрау Буриньон, указывая на сухонькую старушку в голландском чепчике и с закрученными локонами на висках, которая то и дело приседала и кланялась. – А вот господин Лазарь Айдоттер. Он хоть и не принадлежит к нашему духовному кружку, вполне может быть сочтен Симоном Крестоносцем («Я тоже житель сего дома», – с гордостью добавил престарелый русский еврей в лапсердаке); далее – юфрау Мари Фаатц из Армии спасения, духовное имя Магдалина, и наш возлюбленный Иезекииль, – она указала на молодого человека с оплывшим, изрытым оспинами лицом, напоминавшим ком забродившего теста, на котором странно было видеть воспаленные глаза, начисто лишенные ресниц. – Он служит внизу, в аптеке, и носит духовное имя Иезекииль, ибо в назначенный срок будет призван судить род человеческий.
Доктор Сефарди бросил недоумевающий взгляд на юфрау ван Дрейсен.
Заметив это, ее тетка пояснила:
– У нас у всех здесь есть духовные имена. Ян Сваммердам, к примеру, царь Соломон, его сестра – Суламифь, а я Габриэла – это женская ипостась архангела Гавриила, но обыкновенно меня называют Хранительницей порога, ибо мой долг – собирать рассеянные по всему свету души и возвращать их в райские кущи. Со временем вам, доктор, все будет гораздо понятнее, ведь вы один из нас, хотя сами этого не знаете. Ваше духовное имя – царь Бальтазар, волхв с востока. Вам еще ни разу не приходилось испытывать крестных мук?
Сефарди был совсем сбит с толку.
– Сестра Габриэла, пожалуй, чересчур напориста, – с улыбкой вмешался в разговор Ян Сваммердам. – Видите ли, в чем дело, много лет назад здесь произошло воскрешение истинного пророка Господня. Это простой сапожник, некто Ансельм Клинкервогк. Вы сегодня познакомитесь с ним. Он живет над нами. Мы отнюдь не спириты, как вы, возможно, подумали. Скорее, совсем наоборот, ведь мы не имеем никакого отношения к царству мертвых. Наша цель – жизнь вечная… Всякое имя обладает потаенной силой, и, беспрерывно произнося имя не устами, а в сердце своем, покуда оно не будет днем и ночью пронизывать все наше существо, мы насытим духовной силой кровь, которая в своем токе по жилам обновит и нашу плоть. Дух сам по себе изначально совершенен, он проявляется во всякого рода ощущениях – предвестниках того состояния, которое мы называем «духовным рождением». Одно из таких ощущений – сверлящая неумолимая боль, она временами мучит вас и по непонятным причинам отступает, сначала терзает плоть, затем переходит на кости и охватывает всего человека, покуда как знак «первого крещения» – а это крещение водой – не наступит час распятия нижней ступени, когда на ладонях непостижимым образом открываются раны и из них изливается вода, – при этих словах все сидевшие за столом, кроме Лазаря Айдоттера, подняли руки, показывая глубокие, округлые рубцы, какие могли оставить пронзившие их гвозди.
– Но ведь это же истерия! – в ужасе воскликнула юфрау ван Дрейсен.
– Можете называть и так, милая барышня. Но та истерия, коей подвержены мы, не имеет болезненной природы. Истерия истерии рознь. К болезни может быть приравнена лишь такая истерия, которая ведет вниз и сопровождается экстазом и умопомрачением. Совсем иное дело – умопросветление, обретение ясности, это – путь ввысь, ведущий человека поверх мыслительных операций к знанию, достигаемому непосредственным созерцанием истины.
В Писании эта высокая цель называется Сокровенным Словом, и, подобно тому как современный человек мыслит, сам того не сознавая, посредством слов, нашептываемых самому себе, людям, пережившим духовное возрождение, дан иной, тайный язык, слова которого не допускают приблизительных и ошибочных суждений. Это уже новая ступень мысли, это магия, а не убогое уразумение, это путь к истине, в свете коей невозможно заблуждение, ибо волшебные кольца мысли становятся единой цепью, это уже не груда разрозненных звеньев.
– И вам это уже по плечу, господин Сваммердам?
– Если бы так, я бы пребывал не здесь, милостивая государыня.
– Вы сказали, что обычный человек мыслит в форме неслышно произносимых слов, а как же быть тем, – полюбопытствовал Сефарди, – кто глух от рождения и не знает слов?
– Такой человек мыслит отчасти в образах, отчасти на праязыке.
– Но я думать вот какая дело, любезный Сваммердам, – с полемическим блеском в глазах воскликнул Лазарь Айдоттер. – У вас каббала, у меня каббала. Ладно. Оно есть так. Но «В начале было Слово» – то неправильный перевод. В начале было «Bereschith», это по-нашему «голова», вам говорят, «разум», а не «в начале». Причем тут «в начале»?
– В голове… – глухо произнес Сваммердам и на несколько мгновений погрузился в глубокое раздумье. – Да, конечно, но смысл тот же.
Все прочие молчали и со значением переглядывались.
Ева ван Дрейсен поймала себя на ощущении, что при слове «голова» подумала об оливково-зеленом лике. Она вопросительно посмотрела на доктора Сефарди, который незаметно кивнул ей.
– А как ваш друг Клинкербогк сподобился пророческого дара и в чем это проявляется? – нарушил молчание доктор, видя, что никто не решается продолжить разговор.
Этот вопрос, казалось, вырвал Сваммердама из глубокой дремоты.
– Клинкербогк?… Да-да… Он всю жизнь упорно искал Бога, изнуряя свой мозг, и от постоянного томления даже лишился сна. Однажды ночью он как всегда сидел рядом со своей линзой – знаете, такой стеклянный шар с водой, который сапожники ставят перед свечой, чтобы она ярче светила во время работы. И вдруг в мерцании этого шара проступил некий образ, приблизился к нему, и случилось то, о чем повествует Апокалипсис. Ангел дал ему книжку и сказал: «Возьми и съешь ее, она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка как мед»[35]. Лик этого образа был сокрыт, весь, кроме лба, на котором зеленым огненным знаком был запечатлен крест.
