Мы приехали. Я вылез и открыл ворота (те же столбы, что и при старом Люции Квинтусе Карозерсе; твой нынешний двоюродный брат Карозерс устроил там автоматическое приспособление, чтобы не лез скот, но автомобилям, как бескопытным, въезд был свободный, и мы покатили дальше, по аллее, обсаженной белой акацией, к дому (он и сейчас там – бревенчатое строение из двух комнат, щели замазаны глиной – полужилье, полуфорт, который построил старый Люций, перевалив в 1813 вместе с рабами и гончими через горы из Каролины; он, этот дом, и сейчас где-то там, внутри, скрытый под досками, и под завитушками американского неоклассицизма [14], и под резьбой, как на пароходных навесах, под всем, что последовательно накрутили на него женщины, на которых последовательно женились поколения Эдмондсов).
Тетя Луиза и остальные обитатели поместья услышали нас еще издали, и когда мы подъехали к дому и затормозили, все – за исключением, вероятно, тех, кого дядюшка Зак мог увидеть с лошади, – столпились на передней веранде, на ступенях и во дворе.
– Ладно, – сказал Бун опять уголком рта, – значит, хочешь.
Потому что, как вы нынче выражаетесь, все, точка: у него не осталось ни времени, ни тем более возможности с глазу на глаз поговорить со мной, услышать пусть самый отдаленный намек на то, что ему теперь было так нужно, так позарез необходимо знать. Потому что, видишь ли, мы – он и я – были абсолютными новичками. Хуже, чем любители, – невинные младенцы, да, истинные младенцы по части кражи автомобилей, даже при том, что ни один из нас не назвал бы это кражей, поскольку мы собирались возвратить его невредимым; даже если бы люди, весь мир (Джефферсон, по крайней мере) оставили нас в покое, не хватились нас. Даже если бы он спросил, а я ответил. Потому что мне приходилось еще хуже, чем ему: оба мы были в последней крайности, но моя крайность была, так сказать, более безотлагательной, так как мне надо было что-то сделать, причем быстро, в несколько секунд, а ему оставалось только сидеть в машине скрестив пальцы. Я не знал, что мне делать; я уже нагородил столько вранья, что сам себе удивлялся, и главное – мне удалось заставить других верить в это вранье или, во всяком случае, принимать его с неизменной легкостью, которая меня ошеломила, даже до смерти напугала. Я оказался в положении старого негра, который сказал: «Вот я перед тобой, Господи. Хочешь меня спасти – лучше случая и не представится, прямо сам в руки просится». Я спустил тетиву моего лука, и Бунова тоже. Если кто-нибудь из нас все еще интересовал He-Добродетель, ход был за ней.
И она сделала этот ход. Она приняла обличье дядюшки Захарии Эдмондса. Он в этот момент вышел из передней двери, и в тот же момент я увидел, что негритенок держит во дворе под уздцы его верховую лошадь. Понимаешь, что я хочу сказать? Захария Эдмондс, которого Джефферсон в глаза не видал по будним дням, начиная с первой распашки в марте и кончая уборкой урожая в июле, оказался этим утром в городе (что-то там срочное на мукомольне) и остановился у лавки дядюшки Айка несколькими минутами позже, чем я, и в результате He-Добродетель успела за час с хвостиком побрить Буна и переменить на нем рубашку, а дядюшка Зак успел за то же время доехать до дому и спешиться у себя во дворе как раз в ту минуту, когда мы подъезжали. Он сказал мне:
– Ты что тут делаешь? Айк мне говорил, ты собираешься заночевать сегодня в городе. И он хочет взять тебя завтра на рыбалку.
Само собой, тетушка Кэлли сразу же начала вопить, так что мне не пришлось бы отвечать, даже если бы я знал, что ответить.
– На рыбалку? – завопила она. – В воскресенье? Слышал бы это его папочка – он бы вмиг с поезда соскочил, и телеграммы посылать не стал! И мамочка тоже! Мисс Элисон не велела ему ночевать в городе у мистера Айка или все равно у кого! Она ему велела ехать со мной и с малышами, а если он не будет слушаться, то чтоб мистер Зак его заставил!
– Да погоди ты, – сказал дядюшка Зак. – Перестань голосить хоть на минутку, мне его не слышно. Может, он передумал. Так?
– Как вы сказали, сэр? – сказал я. – Да, сэр. То есть нет, сэр.
– Что из двух – да или нет? Остаешься у нас или вернешься с Буном?
– Да, сэр, – сказал я. – Возвращаюсь. Дядюшка Айк велел мне спроситься у вас.
И тетушка Кэлли снова завопила (да она, в сущности, и не переставала, разве что перевела дух, когда дядюшка Зак приказал ей замолчать), но и только; она продолжала вопить, а дядюшка Зак говорить свое:
– Замолчи, замолчи. Я самого себя не слышу. Если Айк не привезет его сюда завтра, я пошлю за ним в понедельник.
Я направился к машине, Бун уже успел завести мотор.
– Ну, чтоб мне сдохнуть, – сказал он негромко, с полным почтением, даже, можно сказать, благоговением.
– Давай, – сказал я. – Гони отсюда скорей. – Мы тронулись, плавно, но быстро, все набирая скорость, по аллее назад к воротам.
– Может, я тебя зря на это трачу, подумаешь – поездка в машине, – сказал он. – Может, надо бы тебя пустить в дело так, чтоб денег заработать.
– Поезжай скорей, – сказал я. Как я мог ему сказать, вымолвить: «Мне до смерти надоело врать, тошнит от вранья». Потому что я теперь понял, осознал, что это только начало и конца-краю этому не будет, и не только тому новому вранью, которое придется накручивать, чтобы оправдать старое, но еще и не избавиться от старого, затасканного, которое я уже использовал и исчерпал.
Мы ехали обратно в город. На этот раз очень быстро: если вокруг и был пейзаж, то нам, в машине, было не до него. Время приближалось к пяти. Бун заговорил, напряженно и настойчиво, но совершенно спокойно:
– Надо ей дать немного остыть. В городе видели, как я увозил вашу ораву к Маккаслинам, теперь увидят только нас с тобой; они, понятно, будут ждать, что я поставлю машину на место в хозяйский сарай. После этого они должны увидеть нас двоих, меня и тебя, порознь, чтоб мы гуляли как ни в чем не бывало. – И опять, как я мог вымолвить: «Нет. Поехали сразу, сейчас. Если мне нужно врать еще, пусть уж я лучше буду врать чужим». А он продолжал говорить: -…машину. И что он там болтал: вернемся ли мы в город до того, как отвалим?
– Что? Кто болтал?
– Нед. Помнишь, когда мы уезжали из города.
– Не помню, – сказал я. – А что насчет машины?
– Где ее поставить. Пока я прогуляюсь по площади, а ты сходишь домой за чистой рубашкой и что там еще тебе нужно. Мне же пришлось выгрузить все барахло у Маккаслинов, сам знаешь. Твое тоже. Поставить на тот случай, если какой-нибудь чересчур любопытный проныра слоняется вокруг дома и сует нос куда но надо.
Объяснять не требовалось, – и так было ясно, о ком речь.
– А почему не запереть ее в каретном сарае?
– Так ключа-то у меня нет, – сказал он. – А есть один замок. Хозяин взял у меня ключ сегодня утром, и отпер замок, и отдал ключ на хранение мистеру Бэллоту, пока не вернется. А я должен поставить машину на место, как только вернусь от Маккаслинов, и защелкнуть замок, а Хозяин даст телеграмму мистеру Бэллоту, к какому поезду отпереть дверь, чтоб я их встретил.
– Значит, придется рискнуть, – сказал я.
– Да, придется. Раз Хозяина нет и мисс Сары нет, так, может, даже Дельфине не видать его до понедельника. – Так что мы рискнули. Бун заехал в сарай, и достал откуда-то сверху припрятанные саквояж и сюртук, и снова протянул руки, и стянул вниз сложенный брезент, и бросил саквояж и сюртук в машину на заднее сиденье. Бензиновый бак стоял наготове; этот новенький пятигаллоновый бак жестянщик, сделавший и ящик для инструментов, переделал по дедушкиному приказанию так, чтобы он не пропускал запаха, – бабушке не нравился запах бензина; баком мы, правда, ни разу еще не пользовались, потому что машина до сих пор никуда далеко не заезжала; воронка и замшевый фильтр лежали в ящике для инструментов вместе с насосом, и домкратом, и гаечным ключом, которые с самого начала были при машине, и с фонарем, и топором, и лопатой, и мотком колючей проволоки, и лебедкой, которые добавил дед, равно как и жестяное ведро, чтобы заливать радиатор, когда проезжаешь мимо ручьев или ям с грунтовой водой. Бун поставил бак, наполненный до самой крышки (может, потому нам тогда и пришлось так долго его ждать), на заднее сиденье и взял брезент, но не стал разворачивать его полностью, а бросил туда же, так что все спрятанное там выглядело теперь как скомканный брезент.
– Твои вещи тоже сунем назад, – сказал Бун. – Тогда будет похоже, будто брезент поленились сложить. Ступай-ка домой, возьми чистую рубашку и приходи прямо сюда и жди. Я не задержусь, только прогуляюсь по площади на случай, если Айк тоже вздумает задавать вопросы. И тогда поедем.
Мы закрыли ворота. Бун хотел было всунуть дужку замка в петлю, но я сказал:
– Нет. – Я даже сам не знал, почему так сказал, – слишком уж быстро я продвигался по дороге зла. – Лучше положи его к себе в карман.
Но Бун понял почему и сам объяснил мне:
