Остановившись, Мельников послушал, как молчит класс. Потом вдруг улыбнулся:
- Знаете, сорок минут провел он однажды в поезде с женщиной и влюбился без памяти, навек - то ли в нее, то ли в образ, который сам выдумал. Красиво влюбился! Сорок минут, а потом были только письма, сотни писем… Читайте их, они опубликованы, и вы не посмеете, вернее, не захочется вам - с высокомерной скукой рассуждать об ошибках этого человека!
- Но ведь ошибки-то были? - нерешительно вставил Костя, самоуверенность которого сильно пошла на ущерб.
Мельников оглянулся на него и проговорил рассеянно:
- Ты сядь пока, сядь…
Недовольный, но не теряющий достоинства Костя повиновался.
- Петр Петрович Шмидт был противником кровопролития, - продолжал Мельников. - Как Иван Карамазов у Достоевского, он отвергал всеобщую гармонию, если в ее основание положен хоть один замученный ребенок… Все не верил, не хотел верить, что язык пулеметов и картечи - единственно возможный язык переговоров с царем. Бескровная гармония… Наивно? Да. Ошибочно? Да! Но я приглашаю Батищева и всех вас не рубить сплеча, а прочувствовать высокую себестоимость этих ошибок!
…Слушает Наташа, и почему-то горят у нее щеки. Напрягся класс: учитель не просто объясняет - он негодует, переходит в наступление…
- Послушай, Костя, - окликнул Илья Семенович Батищева, который вертел в руках сделанного из промокашки голубя. - Вот началось восстание, и не к Шмидту - к тебе приходят матросы… Они говорят: "Вы нужны флоту и революции". А ты знаешь, что бунт обречен, что ваш единственный крейсер, без брони, без артиллерии, со скоростью восемь узлов, не выстоит. Как тебе быть? Оставить матросов одних под пушками адмирала Чухнина? Или идти и возглавить мятеж и стоять на мостике под огнем и, если не вмешается чудо, погибнуть наверняка…
- Без всяких шансов на успех? - прищурился Костя, соображая. - А какой смысл?
Его благоразумная трезвость вызвала реакцию совсем неожиданную.
- Да иди ты со своими шансами! - вдруг негодующе взорвалась Рита; это было, похоже, продолжением каких-то давних разногласий, тогда она поддавалась - теперь не вытерпела, не пожелала… И, увидев пустующее место в соседнем ряду, пересела от Кости туда.
- Черкасова!… - одернул ее Илья Семенович, не сумев, однако, придать голосу впечатляющей строгости.
Надя Огарышева повернулась к Рите и показала ей большой палец.
- Итак, - Илья Семенович повысил голос, требуя тишины, - был задан вопрос: какой смысл в поступке Шмидта, за что он погиб…
- Да ясно, за что! - нетерпеливо перебил Михейцев. - Без таких людей свободы, как своих ушей, не видать…
Рука Ильи Семеновича легла на плечо Михайцева, и учитель продолжал:
- Он сам объяснил это в своем последнем слове на военном суде. Так объяснил, что даже его конвоиры, вроде бы - два вооруженных истукана, ощутили себя людьми - и отставили винтовки в сторону!
Затем он достал из портфеля книгу, объявил ее название - "Подсудимые обвиняют" - и, листая ее в поисках нужной страницы, пробормотал опять слова Батищева:
- Пятнадцать строчек…
Ничего не успел он прочитать: широко распахнулась дверь класса - на пороге стоял директор.
- Разрешите, Илья Семенович?
Мельников пожал плечами: дескать, а как вас не пустишь? Николай Борисович вошел не один. С ним была Светлана Михайловна; у нее на лбу по-прежнему оставался черный след копоти, особенно заметный от пугающей бледности ее лица.
- Извините за вторжение. А почему вы, собственно, не встали? - спросил директор у класса. Ребята поднялись. Слишком резко переключили их с тех, шмидтовских, впечатлений на эти новые, и рефлекс школьной вежливости не сработал…
- Садитесь. Произошла вещь, из ряда вон выходящая. Вчера вечером кто-то вошел в учительскую, вытащил из шкафа сочинения вашего класса и сжег их.
Девятый "В" тихонько ахнул.
- Да-да, - продолжал Николай Борисович, - сжег! И оставил на месте своего преступления - я говорю это слово вполне серьезно, в буквальном смысле - вот это объяснение. Дерзкое по форме и невразумительное по существу.
Листок он передал Мельникову. Илья Семенович отошел с ним к окну и стал читать.
- Я не буду говорить о том, какую жестокую, какую бесчеловечную обиду нанес этот… субъект Светлане Михайловне. Не буду пока говорить и об идейной подкладке этого безобразия; это - впереди… Меня интересует сейчас одно: кто это сделал? Надеюсь, мне не придется унижать вас и себя такими мерами, как сличение почерков и так далее…
- Не придется! - вспыхнул Генка и встал.
- Ты, Шестопал?
- Я.
- Пойдем со мной.
- С вещами? - мрачно пошутил Генка, но никто не засмеялся.
- Да-да, забирай все. - Николай Борисович протянул руку за листком к Мельникову.
- Ознакомился?
Не ответив, Илья Семенович вернул ему эту бумагу.
Мертвая тишина в классе.
Скорбным изваянием стоит в дверях Светлана Михайловна, так и не проронившая ни слова.
Генка собирал свои пожитки.
Вдруг Николай Борисович увидел Наташу.
- А вы, Наталья Сергеевна, каким образом здесь?
- Мне разрешил Илья Семенович…
- Ах, так! Ну-ну.
Ни на кого не глядя, Генка пошел с портфелем к двери.
Директор вышел за ним.
Еще раз оглядев класс и кивая каким-то своим мыслям, последней ушла Светлана Михайловна с полосой копоти на лбу, напоминающей пороховую метку боя…
А Мельников, похоже, совсем забыл об уроке, - его утянули за собой те ушедшие трое, явно же не разобрался он с ними, не закончил. Вот и нечем пока ответить на вопрошающие взгляды ребят и Наташи; если и слышит он, как нарастает в классе гул, то для него это ропот возмущения против его невмешательства в ЧП, рассказанное директором.
А чем возмущаться? Да, невмешательство - но просвещенное же, высоколобое, рассеянное, не успевающее просто переключиться с горящего "Очакова" на пепел от каких-то полуграмотных сочинений… А что, должна быть непременно охота переключаться туда? Он историк. Сам предмет - неужто не ограждает его? Безоговорочная любовь к предмету? Мысленное пребывание на месте П.П.Шмидта - нешто не освобождает от скандальчиков сугубо местного и сиюминутного значения?
…Так допрашивал себя Мельников, и внутренний этот голос его набирал сарказм, иронию, злость! Класс же не держал против него зла в эти минуты; просто девятый "В" обалдел маленечко - и теперь, стряхивая оцепенение, лишь начинал соображать, кем и чем надобно тут возмущаться…
- О чем я говорил? - спросил наконец Мельников с усилием.
- Про пятнадцать строчек, что это немало, - подсказала Рита.
- Да-да.
Он взял со стола книгу, но глядел поверх нее, медлил… И вдруг, решив что-то, вышел из класса…
Все замерло, а потом загудело тревожно:
- Он к директору пошел, да? Наталья Сергеевна?
- А куда ж еще-то! - опередил Наташу Михейцев. - Братцы, Шестопальчику хана - это точно!
- А зачем сжигал? Не посоветуется ни с кем - и сразу сжигает…
- Это все для оригинальности! Лишь бы повыпендриваться!
- Ребята, тихо! - заклинала их Наташа.
Однако страсти слишком долго консервировались, им нужен был выход.
- По себе судишь-то! - кричали тому, кто заклеймил Генку.
- Он объяснение написал, почитать надо…
- Нет, а вообще-то он психованный.
- Сама шизик.
- Я-то нормальная. Я, может быть, без одной ошибочки написала, это у меня, может быть, лучшее сочинение за два года! Пусть он мне теперь отдает мою пятерочку! - наседала на Михейцева, главного Генкиного адвоката, одна голосистая блондиночка.
- Тоже мне Герострат, - высказался Костя Батищев.
- Кто-о?! - оскорбился Михейцев. - Ты выбирай слова-то!
- Да тихо же, вы! - умоляла Наташа, и в ее положение вошел Сыромятников: он стал ходить по рядам, раздавая звонкие "щелбаны" всем, кто был особенно горласт.
Некоторое успокоение эта мера принесла.
- Послушайте, - сказала Наташа, и на сей раз послушались, замолчали все. - Я думаю, просто рано спорить. Сначала надо понять кое-что. Смотрите, какая странная вещь: девять лет вы учитесь рядом с человеком и не знаете о нем самого главного.
- Кто, мы не знаем? Очень даже знаем. Он честный, - сказала Надя Огарышева и поглядела на одноклассников: может, возражения будут? Нет, не возразил ни один. Очень веско она это сказала.
- А если честный… - Наталья Сергеевна не закончила фразу: эта предпосылка рождала выводы, непедагогичные и далеко ведущие…
И все это поняли.
- А знаете, чего я слыхал? - объявил неожиданно Михейцев. - Что наш директор Илью Семёныча из окружения вытащил, раненого…
- Говорят, - не опровергла Наташа.
- Наталья Сергеевна, а правда, что Илья Семенович уходит от нас?
- Как уходит? Откуда вы взяли?
- Говорят. Даже говорят, что он заявление уже написал…
У Натальи Сергеевны был такой растерянный взгляд, что Света Демидова сразу поспешила на помощь:
- Врут, наверно! Не верьте, Наталья Сергеевна, это все сплетни!…
