Пятнадцать лет, пятнадцать лет! Окончились они внезапно — в ту пору я была больна и лежала в доме моей сестры Мери, куда отправилась по просьбе мужа, чтобы дать ему возможность насладиться обществом детей. На эту семейную встречу пожаловала незваная гостья — смерть. На охоте, куда он поехал с Эммой и двумя сыновьями, его лошадь споткнулась и сбросила его оземь — падение оказалось роковым.
Меня не допустили на похороны, но я бы не могла поехать, даже если б допустили. Августин прислал мне ледяное письмо с соболезнованиями, одновременно выразив сожаление по поводу моей болезни, которая, несомненно, воспрепятствует моим попыткам вернуться в Груби-Тауэрс. Вслед за этим посланием вскоре прибыло письмо от адвоката, где сообщалось, какая сумма будет мне выплачена в соответствии с завещанием мужа, а также, что мои личные вещи будут упакованы и пересланы по любому указанному мной адресу.
Мистера Чалфонта никогда нельзя было упрекнуть в скупости. Я получила достаточно денег в свое распоряжение, и мои милые братья очень быстро приискали мне подходящее жилище подальше от Груби-Тауэрс. В «Серебряном логе» я обрела мир, разумеется, омраченный бесплодными сожалениями, но все же — мир. Отчего же ровно сегодня меня терзают воспоминания об Эмме… Эмме… Эмме… Вот она стоит на катафалке с развевающимися по ветру волосами и подгоняет кучера. Вряд ли мне доведется еще когда-нибудь в жизни увидеть моих пасынков — почему, почему же меня сейчас преследуют эти видения?
Хотя я была погружена в эти гнетущие мысли, пальцы мои делали свое дело, не останавливаясь ни на минуту, и вот уже голубое платье для Элинор было дошито и лежало передо мной. Я завернула его в бумагу и скрепила пакетик обрывком яркой ленточки. Затем взяла крошечную шляпку, юбку и корсаж и направилась к Тине. Как и накануне вечером, кукла, завернутая в мою шейную косынку, сидела на стуле у изголовья кровати. Осторожно поставила я на стол свечу, размотала косынку и одела Элинор в одежки, сшитые из лоскутов, найденных в благотворительной корзинке, а на колени ей положила рождественский подарок.
Тина не проснулась. Прикрыв свечу ладонью, я долго вглядывалась в ее личико. Странное, суровое личико, какие тайны за ним скрываются? Какие печали и радости выпали на долю этого свалившегося с неба ребенка?
Тихонько выбралась я из комнаты, помолилась и легла спать.
После ветреного, бурного сочельника выдался ясный, тихий и холодный рождественский день. Когда я вошла в комнату, Тина стояла у окна, которое мороз разрисовал серебряными папоротниками, и приглашала Элинор полюбоваться ими: «Смотри, Элинор, какие красивые, смотри же! — услышала я, — где ты еще увидишь такие султаны, перья, сказочные травы?»
— Дед Мороз нарисовал для вас обеих лучшие свои узоры, — подхватила я.
Ее серьезные карие глаза встретились с моими: — Похоже на заколдованный лес. Но Элинор не хочет меня слушать. Эта кокетка и думать ни о чем не хочет, кроме как о своей нарядной новой шляпке и новом голубом платьице. Вы все это сшили ночью? Большое спасибо.
Одета она была аккуратнее, чем можно было ожидать от девочки, с которой мисс Уилкокс несколько месяцев обращалась, как с живой куклой. Мы вместе спустились вниз, и она побежала вперед раскладывать выбранные ею вчера подарки, получив которые, все взрослые выразили свое живейшее удовольствие. Подарки для нее — простенькие сувениры, какие мне удалось найти в деревенской лавке, а, кроме того, книга и разрезная головоломка от мистера Эллина, были разложены на столе. Девчушку, у которой так долго не было ничего своего, все это бесконечно обрадовало. Мы с Джейн и Элизой отправились в церковь на утреннюю службу, а Тину я охотно оставила со старушкой Энни, слишком немощной, чтобы выходить из дому в снежную погоду, и потому расположившейся в своей маленькой гостиной с молитвенником на коленях. Когда я вернулась, в комнате царило дружелюбное молчание.
Тина сидела на каминном коврике, разложив вокруг себя свои сокровища и прижав к уху большую раковину, обычно хранившуюся вместе с другими диковинками в стеклянном шкафчике у Энни. Наклонившись вперед, старушка очень благожелательно, но так же озадаченно, как и в сочельник, вглядывалась в нашу гостью, словно увидела привидение и не могла поверить своим глазам. Я решила, что она уже позабыла объяснения мистера Эллина, но из сказанного ею поняла, что это не так.
— Мисс Арминель, — когда не было чужих, она называла меня по-старому, и отучить ее от этого было невозможно, — я вот смотрю, ну точь в точь вы, когда были девочкой и так же играли с этими же раковинами, которые мой брат Джек привез из заморских краев давным-давно. Я тут рассказывала мисс, как он утонул, вот уже, почитай, пятьдесят лет тому…
Тина отложила раковину, вскочила на ноги и шепотом, видимо, чтобы не огорчать Энни, продекламировала: «И станет плоть его песком, кораллом кости станут», — это Шекспир. Диане задали разобрать эти строчки по членам предложения, но она не справилась и сказала, что это неправильно написано. Ей поставили плохую оценку — мисс Уилкокс заявила, что это дерзость: «Подумать только, критиковать Шекспира!»
Не знаю, то ли из-за рассказов Энни, то ли из-за того, что Тине вспомнилась «Фуксия», но она вся дрожала и побелела, как простыня. Ни о чем не спрашивая, я быстро увела ее.
Джейн и Элизе нужно было кончать приготовления к ужину, который они устраивали для своих родственников, и, пообедав в тот день пораньше, мы решили провести тихий день дома вдвоем: я читала Тине вслух, помогала складывать разрезную головоломку, писала благодарственные письма в ответ на поздравления, а она занималась рождественскими обновками Элинор. Как мало это было похоже и на веселые рождественские праздники моей юности, и на рождественские дни, которые я, несчастная изгнанница, проводила в чужих домах, где мне предоставляли временный приют! Как я уже говорила, сидевшая рядом со мной юная сиротка, казалось, была вполне счастлива и уж совсем развеселилась, когда получила послание, адресованное «Мисс Мартине Фицгиббон» — его опустил в мой почтовый ящик мистер Эллин во время своей одинокой вечерней прогулки. Она без конца читала и перечитывала несколько строчек, в которых он благодарил ее за замечательный рождественский подарок, и наконец, посадив куклу на руки, стала читать ей письмо вслух:
— Вот послушай, Элинор, что пишет мистер Эллин! Ему понравился карманчик для часов, честное слово, понравился!
Энни, которая плохо переносила оживленные и, как водится, шумные сборища, коротала вечер с нами и после чая согласилась, в ответ на мои горячие просьбы, рассказать нам корнуоллские сказки — те самые, которые мы с братьями и сестрами слушали в детстве как зачарованные.
Что это были за диковинные, фантастические истории! Мерцало пламя в камине, и я вновь испытывала сладкий ужас, слушая рассказ о скачке Джесси Варко, о злобном Тригиагле, о белом кролике Эглошейле и о таинственных подвигах волшебника Миллитона из Пенгеруика, чей серебряный пиршественный стол, уставленный золотыми кубками и блюдами, покоился на дне Маунт-Бэй с тех самых пор, как княжеская ладья ушла под воду вместе со всеми гостями. Мы всякий раз не верили, что бесстрашный путешественник решится произнести волшебные слова «Фрэт, Хэверингмор, и все, кто с вами!», отлично зная, что заклинание вызывает шторм, и он и все его товарищи утонут.
В оловянных рудниках, где работал отец Энни, рудокопам являлись привидения в саванах и слышались жуткие звуки. Мороз подирал по коже от истории о фермере и его жене, поселившихся в некогда величественной, бывшей усадьбе Тригиаглей, от которой только и осталось, что фермерский дом. Вернувшись как-то поздно вечером с ярмарки, фермер и его жена не поверили своим глазам, когда увидели, что из всех окон их дома струится свет, за шторами проносятся силуэты дам и кавалеров в старинных костюмах, а внутри слышится пение и звуки разгульной попойки. Фермер, человек не робкого десятка, ринулся к дому, чтобы спугнуть незваных гостей, хозяйничавших в его отсутствие. Но едва он коснулся садовой калитки, как огни погасли, фигуры растаяли в воздухе, пение смолкло, и все погрузилось во тьму и тишину.
Когда мои братья повзрослели и набрались ума-разума, они стали поговаривать между собой — я сама слышала, — что никто бы не увидал никаких чудес в заброшенной усадьбе, если бы не кружка-другая сидра, выпитая у ярмарочных балаганов. Но такие приземленные объяснения чужды были невинному уму Тины, которая все приняла за чистую монету, кроме истории о затонувшей ладье Миллитона, которую она, как только уснула Энни, опровергла с помощью логики и здравого смысла. «Ведь если никто с ладьи не спасся, как узнали, что один из них был такой глупый, что сказал „Фрэт!“?» — доказывала она мне шепотом, чтобы не разбудить Энни.
