– Дядя Микол...
Швырнув одно ружье на землю, дворник прыжками бросился к нему. Самгин закрыл глаза...
Он не слышал, когда прекратилась стрельба, – в памяти слуха все еще звучали сухие, сердитые щелчки, но он понимал, что все уже кончено. Из переулка и от бульвара к баррикаде бежали ее защитники, было очень шумно и весело, все говорили сразу.
– Неплохо вышло, товарищи!
– Научимся понемножку...
– Яков рассчитал верно!
Студент Панфилов и медник провели на двор солдата, он всхлипывал, медник сердито говорил ему:
– Это, брат, тебе – наука! Не лезь куда не надо! Солдатик у ворот лежал вверх спиной, свернув голову набок, в лужу крови, – от нее поднимался легкий парок. Прихрамывая, нагибаясь, потирая колено, из-за баррикады вышел Яков и резко закричал:
– Прошу угомониться, товарищи! Солдата и Васю уберите в сад! Живо...
Пьяным смехом смеялся дворник; Клим никогда не слыхал, чтоб он смеялся, и не слыхал никогда такого истерически визгливого смеха мужчины.
– Два ружья отбил, – выкрикивал он, – ловко, братцы, а?
Он приставал ко всем, назойливо выкрикивая то – братцы, то – товарищи.
«Как будто спрашивает: товарищи ли, братцы ли?»
Поведение дворника особенно удивляло Самгина: каждую субботу и по воскресеньям человек этот ходил в церковь, и вот радуется, что мог безнаказанно убить. Николая похваливали, хлопали по плечу, – он ухмылялся и взвизгивал:
– Кабы не я – парнишке каюк!
Из ворот осторожно выглядывали обыватели, некоторые из них разговаривали с защитниками баррикады, – это Самгин видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются с такой же неопределимой, смущающей радостью, какая тревожит и ласкает его.
Рядом с ним встал Яков, вынул из его руки браунинг, поднес его близко к лицу, точно нюхая, и сказал:
– Их надо разбирать и чистить керосином. Этот – в сырости держали.
Он опустил револьвер в карман пальто Самгина и замолчал, посматривая на товарищей, шевеля усиками.
– Вы – ранены?
– Колено ушиб, – ответил Яков и, усмехаясь, схватил за плечо Лаврушку: – Жив, сукин кот? Однако – я тебе уши обрежу, чтоб ты меня слушался...
– Товарищ Яков! – умоляюще заговорил Лаврушка, – дайте же мне винтовочку, у Николая – две! Мне же учиться надо. Я бы – не по людям, а по фонарям на бульваре, вечером, когда стемнеет.
Яков, молча надвинув ему шапку на глаза, оттолкнул его и строго крикнул:
– Товарищи – спокойно! Плясать – рано! По местам!
Мимо Самгина пронесли во двор убитого солдата, – за руки держал его человек с ватой в ухе, за ноги – студент Панфилов.
– Ночью на бульвар вынесете. И Васю – тоже, – сказал, пропуская их мимо себя, Яков, – сказал негромко, в нос, и ушел во двор.
Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две минуты двенадцатого. Приятно было ощущать на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового цвета. На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное на этом куске улицы.
Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим лицом, с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику:
– Что я – лезервного батальону, это разницы не составляет, все одно: в солдата стрелять нельзя...
– А тебе в меня – можно? – глухо спросил угрюмый водопроводчик.
Яков сидел рядом с крыльцом на поленьях дров и, глядя в сторону, к воротам, молча курил.
– Мне тебя – можно, я солдат, присягу принял против внутренних врагов...
Водопроводчик перекинул винтовку в левую руку, ладонью правой толкнул пленника в лоб:
– А если я тоже – солдат?
– Ну – это врешь.
– Вру?
– Оставь, Тимофеев, не тронь, – сказал Калитин, рассматривая пленника.
Но Тимофеев отскочил и начал делать ружейные приемы, свирепо спрашивая после каждого:
– Видал? Видал, сволочь? Видал? И, сделав выпад штыком против солдата, закричал в лицо ему:
– Тенгинского полка, четвертой роты, Захар... Яков быстро встал и оттолкнул его плечом, говоря:
– И адрес дайте ему свой. – Он обратился к солдату: – На таких вот дураках, как ты, все зло держится...
Отрицательно покачивая головою и вздохнув, тот сказал:
– Солдат дураком не бывает. А вы – царю-отечеству изменники, и доля вам...
Водопроводчик замахнулся на него левой рукой, но Яков подбил руку под локоть, отвел удар:
– Однако, товарищ, нужна дисциплина. Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже проще, без задора, даже снисходительно сказал:
– Ружейный прием и штацки ловко делают. Вон этот, – он показал рукою за плечо свое, – которого в дом завели, так он – как хочешь!
– Штатский? – спросил Капитан, сдвигая папаху на лоб.
– Ну да.
– Охотник? – спокойно спросил Яков.
– Приказчик, грибами торгует.
– Я спрашиваю: в отряде – охотник?
– Мы все – охотники, – понял солдат и, снова вздохнув, прибавил: – По вызову – кто желает.
Трое одновременно придвинулись ближе к солдату.
«Убьют», – решил Самгин и, в два приема перешагнув через пять ступенек крыльца, вошел в кухню.
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светлосерых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой – за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
– Вот, барин, ногу испортили мне, – плачевно сказал он Самгину.
– Плачет и плачет! – удивленно, весело воскликнул Николай, строгая ножом длинную палку. – Баба даже не способна столько плакать!
– Я вас прошу, барин, заступитесь! – рыдающим голосом взывал парень. – Вы, адвокат...
– Он копчену рыбу носил нам, – вмешался Николай и торопливо начал говорить еще что-то, но Самгин не слушал его.
«Знает меня! Когда все кончится, а он уцелеет...»
Не требуя больше слов, догадка вызвала очень тягостное чувство.
Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды; студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза, начал выть.
– У-у-х! Господин адвокат, будьте свидетелем...
Я в суд подам...
– Вот болван! – вскричал студент и засмеялся. – И чего орет? Кость не тронута. Перестань, дубина! Через неделю плясать будешь...
Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а штык высунулся за плиту и потел в пару самовара под ним, – с конца штыка падали светлые капли.
– Дайте палку, – сказал студент Николаю, а парню скомандовал: – Вставай! Ну, держись за меня, бери палку! Стоишь? Ну, вот! А – орал! орал!
Парень стоял, искривив рот, и бормотал:
– Ах ты, господи...
Открылась дверь со двора, один за другим вошли Яков, солдат, водопроводчик; солдат осмотрел кухню и сказал:
– Винтовку отдайте мне, – вот она! Яков подошел к парню и, указав на солдата, спросил очень мягко:
– Он командовал отрядом вашим?
– Он, – сказал парень, щупая ногу.
– Один?
– Старшой был, тот – убежал.
– Вы, господа, никак не судьи мне, – серьезно сказал солдат. – Вы со мной ничего не можете исделать, как я сполнял приказ...
– Нуте-с, товарищ, – обратился Яков к водопроводчику.
Самгин ушел в столовую.
«Я должен сказать Якову, что этот идиот знает меня, потому что...»
Но основания для сообщения Якову он не находил.
«Как все это... глупо! – решил он, присаживаясь у окна. – Безнадежно, неисправимо глупо».
Лаврушка внес самовар, с разбегу грохнул его на стол и, растянув рот до ушей, уставился на Самгина, чего-то ожидая. Самгин исподлобья, через очки, наблюдал за ним. Не дождавшись ничего, Лаврушка тихо сказал:
– Обязательно застрелят солдата, ей-богу!
– Одного? – вполне равнодушно спросил Самгин.
– Я бы – обоих! Какого чорта? Их – много, а нас горсточка...
– Да, – неопределенно откликнулся Самгин. Лаврушка побежал к двери, но обернулся и с восторгом сообщил:
– Одна пуля отщепила доску, а доска ка-ак бабахнет Якова-товарища по ноге, он так и завертелся! А я башкой хватил по сундуку, когда Васю убило. Это я со страха. Косарев-то как стонал, когда ранило его, студент...
Он исчез. Самгин, заваривая чай и глядя, как льется из крана струя кипятка, чувствовал, что под кожей его струится холод.