— Это ведь ваш дедушка? — спросила Люси.
Джордж продолжил хмуриться.
— Да, он. Ему давно пора избавиться от этой развалины и продать своих старых кляч. Это ж позор, такие лохматые — даже гривы не подстрижены. Мне кажется, он этого не замечает: люди, когда стареют, становятся жуткими чудаками, будто всякое самоуважение теряют.
— Мне он показался настоящим Браммелем[19], - сказала она.
— А-а, за одеждой он еще следит, и достаточно сносно, но вы только посмотрите на это! — Он показал на статую Минервы, одну из тех чугунных скульптур, которыми когда-то Майор Эмберсон уставил въезд в Эмберсон-эдишн. Минерва была цела и невредима, но от ее лба до кончика прямого носа тянулась некрасивая темная полоса, такие же полосы обезобразили складки ее одеяния.
— Похоже на сажу, — сказала Люси. — Вокруг так много домов.
— В любом случае, надо нанять кого-то следить за чистотой всех этих статуй. Мой дед владеет многими из домов, он их сдает. Конечно, ему удалось продать большинство участков — свободных тут нет, хотя, когда я был мальчиком, полным-полно участков пустовали. К тому же не надо ему было продавать такие большие участки в одни руки: люди купили, домов понастроили, а как только цены на землю подскочили, продали часть дворов, и покупатели понастроили еще домов и живут в них, и теперь ни перед одним домом нет большого двора, слишком много всего понастроено. Тут всё было задумано как загородное поместье джентльмена, и вот так деду следовало содержать его. Он же дает всем этим людям слишком много свободы, и они творят что хотят.
— Но как им помешать? — не без резона спросила Люси. — Раз он продал им землю, она их, ведь так?
Даже перед лицом такого сложного вопроса Джордж остался невозмутим:
— Надо было заставить всех торговцев бойкотировать семьи, посмевшие продать свои дворы. А всего-то делов — сообщить тем торговцам, что, если не подчинятся, заказов от семьи больше не получат.
— От "семьи"? От какой семьи?
— Нашей семьи. — Ничто не могло выбить Джорджа из колеи. — От Эмберсонов.
— Теперь вижу, — пробормотала Люси, хотя явно видела то, чего Джорджу было не видно, поэтому, когда она уткнулась в муфту, он спросил:
— Над чем смеетесь сейчас?
— Что за вопрос?
— Кажется, вы у вас всегда есть тайный повод поулыбаться.
— Всегда! — воскликнула она. — Как громко сказано, ведь мы познакомились только вчера!
— Ну вот, опять, — совершенно искренне сказал он. — Одна из причин, по которой вы мне не нравитесь — и сильно! — это ваша манера по-тихому смотреть на всех свысока.
— Моя манера? — воскликнула она. — Это я так смотрю?
— О, вам кажется, что это не заметно, но оно так и бросается в глаза! Мне это не по нраву.
— Не по нраву?
— Нет, — подчеркнул Джордж. — Зря вы так со мной! По-моему, мир таков: некоторые люди по рождению, положению и всему прочему выше остальных, и они должны относиться друг к другу на равных. — Тут его голос дрогнул: — Я не со всеми так говорю.
— То есть вы доверяете свои тайные убеждения, или кодекс, не каждому, а только мне?
— Продолжайте, потешайтесь дальше! — произнес Джордж с горечью. — Вы думаете, что жутко умная! А меня это утомляет!
— Ладно, вам не нравится моя "манера по-тихому смотреть свысока", значит, буду делать это громко, — весело сказала она. — Мы рады доставить вам удовольствие!
— Я догадывался, что сегодняшняя прогулка обернется ссорой.
— Нет, чтобы поссориться, нужны двое! — Она засмеялась и показала муфтой на новый дом справа, еще не достроенный. Они уже проехали Эмберсон-эдишн и покидали северное предместье. — Разве не чудный дом?! Мы с папой зовем его наш Прекрасный Дом.
Джорджу это не понравилось.
— Он ваш?
— Конечно, нет. На днях папа брал меня на прогулку на машине, и мы оба просто влюбились в него. Такой просторный, солидный и простой.
— Да, простенький! — фыркнул Джордж.
— Но всё равно красивый, серо-зеленая крыша и ставни делают его достаточно ярким, а прямо вдоль белых стен растут деревья. Кажется, в этой части страны я не видела дома милее.
Джордж пришел в ярость от такого невежественного восторга — и это после того, как десять минут назад они проехали Эмберсон-Хаус.
— Это у вас такой вкус? — спросил он.
— Да. А что?
— Вам бы куда-нибудь поехать и немного поучиться!
Люси выглядела озадаченной.
— Почему вы приняли это так близко к сердцу? Я обидела вас?
— Тут не обида, — отрезал Джордж. — Девушки мнят, что всё знают, как только научатся танцевать, одеваться и немножко флиртовать. Но они ничего не знают, например, об архитектуре. Дом как дом, та же дрянь, что и остальные!
— Что не так?
— Что не так? — повторил Джордж. — Вы спрашиваете, что не так?
— Да.
— Ну, во-первых… — он задумался, — во-первых, просто поглядите на него! Думаю, тут и одного взгляда хватит, чтобы понять, что не так, если, конечно, человек что-то смыслит в архитектуре.
— Что не так с его архитектурой, мистер Минафер?
— Ну, он вот такой. Такой вот. Ну, например, его построили… как городской дом. — Он говорил о доме в прошедшем времени, потому что они давным-давно отъехали от него — людям свойственно считать себя важнее окружающего мира. — Он был похож на дом, который должен стоять на городской улице. Разве так люди со вкусом строят загородные дома?
— Папа говорит, что так и задумано. Город активно растет в этом направлении и, по словам папы, скоро доберется и до этого дома — через пару лет он станет городским.
— Всё равно дрянной дом, — огрызнулся Джордж. — Я даже не знаю, кто его строит. Теперь в город постоянно приезжает всякая рвань, к тому же местный сброд тоже стал побогаче и ведет себя, будто они тут хозяева. Дядя Сидни вчера как раз говорил об этом: они с друзьями хотят организовать загородный клуб, а эта рвань тоже туда пролезть пытается — а он об этих людях впервые слышит! Всё равно я вижу, что вы ни капли не смыслите в архитектуре.
Люси продемонстрировала свое дружелюбие, рассмеявшись.
— Кажется, мне придется кое-что узнать о Северном полюсе, если мы и дальше поедем в эту сторону!
Тут Джорджа начала мучить совесть.
— Ладно, повернем и поедем на юг, пока вы не согреетесь. Думаю, мы слишком долго ехали против ветра. Мне действительно жаль!
Она подумала, что он так мило произнес: "Мне действительно жаль!" — и был при этом таким красивым. Наверное, и впрямь на небесах больше рады одному раскаявшемуся грешнику, чем всем святым вместе взятым, а неожиданная любезность высокомерных людей действует сильнее, чем постоянная вежливость людей милых. Высокомерие, обернувшееся добротой, заставляет сердце таять, и Люси приветливо кивнула спутнику в знак благодарности. Неожиданный блеск ее глаз заворожил Джорджа, и он растерялся.
Развернувшись, он пустил коня шагом, и перезвон колокольчиков стал менее ровным. Блекло мерцая сквозь беловатый пар, исходящий от крупа и боков животного, бубенцы были похожи на настоящие колокола, но крошечные, и только их позвякивание нарушало всепоглощающую тишь зимней равнины. Белая дорога бежала между одинокими штакетниками, за которыми простирались заиндевевшие крестьянские дворы с их оставленными валяться снаружи и ржаветь боронами, почти утонувшими в снегу, или полуразвалившимися телегами, чьи колеса, казалось, навсегда вмерзли в толстый слой льда в глубоких колеях. Куры с недовольным видом скребли железную от мороза землю; выпущенный без присмотра мохнатый жеребенок вздрогнул от испуга, заслышав тихий звон бубенцов, а потом посмотрел в сторону саней, свирепо выпуская из ноздрей клубы пара. Снег прекратился, и далеко впереди в сером облаке, распростертом по земле, возник город.
Люси посмотрела на сгущающиеся тени вдали.
— Отсюда видно, что над городом почти нет дыма, — сказала она. — Это потому, что он только начал расти. Когда он станет больше, он, словно стесняясь себя, полностью закутается в облако и спрячется от глаз. Папа говорит, что когда он жил здесь, город был красивее: когда он рассказывает о здешних местах, у него даже голос меняется — глаз теплеет, появляются особые интонации. Должно быть, ему очень здесь нравилось. Всё тут было милее, народ приветливее. По его рассказам можно подумать, что жизнь здесь напоминала длинную летнюю серенаду. Он клянется, что всегда светило солнце, что воздух тут был совсем иной, не как в других местах, и даже помнит, что всё вокруг было подернуто золотистой пыльцой. Но это вряд ли! По-моему, ему и сейчас дышится здесь не хуже, пусть даже вместо пыльцы в воздухе сажа, но тогда он был на двадцать лет моложе. И та золотистая пыльца из его воспоминаний — его молодость. Думаю, что это просто молодость. Ведь быть молодым так здорово, разве нет? — Она рассеянно засмеялась и вновь погрустнела. — Интересно, правда ли всё было так хорошо, как нам кажется, когда мы вспоминаем о чем-то! Я так не считаю. В любом случае, если говорить обо мне, мне всё время чего-то не хватает из-за того, что я мало думаю о происходящем в данный момент; я всегда жду будущего — все мои мысли о том, что случится, когда я стану старше.
