Глаза у него уже слипались, когда он почувствовал мягкие влажные пальцы, коснувшиеся его руки. Пол Ларкин придвинулся к нему для доверительного разговора.
— Мне плевать, что там об этом говорят, Хэнк, но твой сплав — стоящая вещь. Ты сделаешь на нем состояние, как и на всем, за что берешься.
— Да, — сказал Реардэн. — Я знаю.
— Я просто… просто надеюсь, что у тебя не будет неприятностей.
— Каких неприятностей?
— Ну, я не знаю… ты же знаешь, как все обстоит сейчас… есть люди, которые… не знаю… всякое может случиться.
— Что может случиться?
Ларкин сидел, сгорбившись, глядя на него нежно-молящими глазами. Его короткое пухловатое тело казалось каким-то незащищенным и незавершенным, будто ему не хватало раковины, в которой он, как улитка, мог бы спрятаться при малейшей опасности. Грустные глаза и потерянная, беспомощная, обезоруживающая улыбка заменяли ему раковину. Его улыбка была открытой, как у мальчика, окончательно сдавшегося на милость непостижимой вселенной. Ему было пятьдесят три года.
— Народ тебя не очень жалует, Хэнк. В прессе ни одного доброго слова.
— Ну и что?
— Ты непопулярен, Хэнк.
— Я не получал никаких жалоб от моих клиентов.
— Я не о том. Тебе нужен хороший импресарио, который продавал бы публике тебя.
— Зачем мне продавать себя? Я продаю сталь.
— Тебе надо, чтобы все были настроены против тебя? Общественное мнение — это, знаешь ли, штука важная.
— Не думаю, что все настроены против меня. Во всяком случае мне на это наплевать.
— Газеты против тебя.
— Им делать нечего. В отличие от меня.
— Мне это не нравится, Хэнк. Это нехорошо.
— Что?
— То, что о тебе пишут.
— А что обо мне пишут?
— Ну, всякое. Что ты несговорчивый. Что ты беспощадный. Что ты всегда все делаешь по-своему и не считаешься ни с чьим мнением. Что твоя единственная цель — делать сталь и делать деньги.
— Но это действительно моя единственная цель.
— Но не надо говорить этого.
— А почему бы и нет? Что же мне говорить?
— Ну, не знаю… Но твои заводы…
— Но это же мои заводы, не так ли?
— Да, но не надо слишком громко напоминать об этом. Ты же знаешь, как все сейчас обстоит… Они считают, что твоя позиция антиобщественна.
— А мне наплевать, что там они считают. Пол Ларкин вздохнул.
— В чем дело, Пол? К чему ты клонишь?
— Ни к чему конкретно. Только в наше время всякое может случиться. Нужна осторожность.
Реардэн усмехнулся:
— Ты что, волнуешься за меня?
— Просто я твой друг, Хэнк. Ты же знаешь, как я восхищаюсь тобой.
Полу Ларкину всегда не везло. За что бы он ни брался, все у него не ладилось. Не то чтобы он прогорал, скорее не преуспевал. Он был бизнесменом, но не мог удержаться подолгу ни в одной сфере бизнеса. Сейчас у него был небольшой завод по производству шахтного оборудования.
Он просто боготворил Реардэна. Он приходил к нему за советом, изредка брал небольшие займы, которые неизменно выплачивал, хотя и не всегда вовремя. Казалось, основой их дружеских отношений было то, что он, глядя на Реардэна, будто заряжался и черпал энергию, которой Генри обладал в избытке.
Когда Реардэн смотрел на Ларкина, у него возникало чувство, которое он ощущал при виде муравья, с невероятными усилиями волочившего спичку. Это так трудно для него, думал он тогда, и так просто для меня. Поэтому он всегда, когда мог, давал Ларкину советы, проявлял внимание, такт и терпеливый интерес к его делам.
— Я твой друг, Хэнк.
Реардэн пристально посмотрел на него. Ларкин сидел, глядя в сторону, молча обдумывая что-то.
— Как твой человек в Вашингтоне? — спросил он через некоторое время.
— По-моему, в порядке.
— Ты должен быть в этом уверен. Это важно, Хэнк. Это очень важно.
— Да, пожалуй, ты прав.
— Я вообще-то именно это и пришел тебе сказать. — Для этого есть особые причины?
— Нет.
Реардэну не нравился предмет разговора. Он понимал, что ему нужен человек, который отстаивал бы его интересы перед законодателями. Все предприниматели вынуждены были содержать таких людей, но он никогда не придавал этой стороне дела особого значения, не мог убедить себя, что это так уж необходимо. Какое-то необъяснимое отвращение — смесь брезгливости и скуки — всегда останавливало его при мысли об этом.
— Проблема в том, Пол, что для этих дел приходится подбирать таких гнусных людишек, — сказал Реардэн, думая вслух.
— Ничего не поделаешь. Такова жизнь, — сказал Ларкин, глядя в сторону.
— Но почему, черт возьми, так происходит? Ты можешь мне это объяснить? Что происходит с миром?
Ларкин грустно пожал плечами:
— Зачем задавать вопросы, на которые никто не может ответить? Насколько глубок океан? Насколько высоко небо? Кто такой Джон Галт?
Реардэн встал.
— Нет, — сказал он резко. — Нет никаких оснований для подобных чувств.
Усталость исчезла, когда он заговорил о деле. Он ощутил внезапный прилив сил и острую потребность четко сформулировать для самого себя собственное понимание жизни и утвердиться в этом понимании, которое он столь ясно ощутил по дороге домой и которому сейчас угрожало что-то непонятное и необъяснимое.
Он энергично ходил взад-вперед по комнате. Он смотрел на свою семью. Они были похожи на несчастных, сбитых с толку детей, даже мать, и глупо негодовать по поводу их убожества, порожденного не злобой, а беспомощностью. Он должен научиться понимать их, раз уж вынужден так много им давать и раз они не могут разделить его чувство радостной, безграничной мощи.
Он посмотрел на них. Мать и Филипп о чем-то оживленно разговаривали, но он заметил, что они выглядят какими-то нервными и взвинченными. Филипп сидел в низком кресле, выпятив живот и слегка ссутулившись, словно неудобство его позы должно было служить укором смотревшим на него.
— Что случилось, Фил? — спросил Реардэн подходя. — У тебя такой пришибленный вид.
— У меня был тяжелый день, — ответил тот неохотно.
— Не ты один много работаешь, — сказала Реардэну мать. — У других тоже есть проблемы, даже если это не миллиардные супертрансконтинентальные проблемы, как у тебя.
— Ну почему же, это очень хорошо. Я всегда думал, что Филиппу нужно найти занятие по душе.
— Очень хорошо? Ты хочешь сказать, что тебе нравится наблюдать, как твой брат надрывается на работе? Похоже, тебя это забавляет, не так ли?
— Почему, мама, нет. Я просто хотел бы помочь.
— Ты не обязан ему помогать. Ты вообще не обязан ничего чувствовать по отношению к нам.
Реардэн никогда толком не знал, чем занимается его брат или чем он хотел бы заниматься. Он оплатил обучение Филиппа в колледже, но тот так и не решил, чему посвятить себя. По понятиям Реардэна было ненормально, что человек не стремится получить какую-нибудь высокооплачиваемую работу, но он не хотел заставлять Филиппа жить по своим правилам; он мог позволить себе содержать брата и не замечать тех расходов, которые нес. Все эти годы он думал, что Филипп сам должен избрать карьеру по душе, не будучи вынужденным бороться за существование и зарабатывать себе на жизнь.
— Что ты делал сегодня, Фил? — спросил он покорно.
— Тебе это неинтересно.
— Мне это очень интересно, поэтому я и спрашиваю.
— Я сегодня носился по всему штату от Реддинга до Уилмингтона и разговаривал с множеством разных людей.
— Зачем тебе нужно было встречаться с ними?
— Я пытаюсь найти спонсоров для общества «Друзья всемирного прогресса».
Реардэн не мог уследить за множеством организаций, в которых состоял его брат, и не имел четкого представления о характере их деятельности.
Он смутно помнил, что последние полгода Филипп изредка упоминал это общество. Кажется, они устраивали бесплатные лекции по психологии, народной музыке и коллективному сельскому хозяйству. Реардэн презирал подобные организации и не видел никакого смысла вникать в характер их деятельности.
Он молчал.
— Нам нужно десять тысяч долларов на очень важную программу, — продолжал Филипп, — но выбить на это деньги — поистине мученическая задача. В людях не осталось ни капли сознательности. Когда я думаю о тех денежных мешках, с которыми сегодня разговаривал… Они тратят намного больше на любой свой каприз, но я не смог вытрясти из них даже жалкой сотни с носа. У них нет никакого чувства морального долга, никакого… Ты чего смеешься? — спросил он резко.
Реардэн стоял перед ним улыбаясь.
Это было так по-детски, так очевидно и грубо — в одной фразе намек и оскорбление! Что ж, совсем нетрудно ответить Филиппу оскорблением, тем более убийственным, что оно было бы чистой правдой. Но именно из-за этой простоты он не мог раскрыть рта. Конечно же, думал Реардэн, бедняга знает, что он в моей власти, что он сам себя подставил, а я вот возьму и промолчу — такой ответ поймет даже он. До чего же он все-таки докатился!
