сможешь играть каждый день, каждую минуту, а не только когда выходишь на сцену? Тогда ты могла бы обойтись без театра?
Я понимала, что он хочет от меня услышать, знала, что нужно сказать, чтобы не упустить эту возможность. С напускной скромностью я опустила глаза и ответила:
— Это зависит от того, какую роль мне предложат. И кто предложит.
Он прокашлялся и объявил:
— Роль жены. Я прошу тебя стать моей женой.
Взглянув на Фрица сквозь опущенные ресницы, я переспросила:
— Правда?
Он придвинул ко мне через столик черную бархатную коробочку и открыл ее передо мной. Там лежало широкое золотое кольцо с бриллиантами. Никогда в жизни я не видела такого экстравагантно-дорогого украшения. Я даже представить не могла, сколько карат в камнях, которые ушли на его отделку. Я едва не рассмеялась при мысли о том, как я, девятнадцатилетняя девчонка, еще два года назад ходившая в швейцарскую школу, надену это кольцо, созданное скорее для изящной руки урожденной принцессы крови.
— Что скажешь, ханси?
— Да, Фриц. Я буду твоей женой.
Он надел мне кольцо на палец и подал знак официанту, чтобы тот налил еще шампанского. Когда мы пили за будущую фрау Мандль, меня, как я и ожидала, охватило чувство потери: вот и нет больше актрисы Хеди Кислер. Кем она могла бы стать, если бы Фриц Мандль не пришел на премьеру «Сисси»? Ведь я знала, что эта новая роль жены, предложенная мне Фрицем, теперь со мной навсегда. Из нее нельзя будет выйти, когда закончится репетиция или опустится занавес.
И этот тост, и этот брак были прощанием с моей прошлой жизнью.
10 августа 1933 года
Вена, Австрия
Церковь — та же сцена, сказала я себе. Волноваться тут не о чем.
Я еще раз поправила платье и заправила легкую прядь волос, выбившуюся из низко уложенного шиньона, в который были вплетены нежные белые орхидеи. Меряя шагами тесный закуток, отведенный для нас в часовне, я едва не столкнулась с папой. Он заметил мое волнение и притянул меня к себе — осторожно, чтобы не повредить ни моим изысканным орхидеям, ни сложным складкам платья, которое, несмотря на этикетку Mainbocher, казалось слишком простым на фоне пышного барочного интерьера Карлскирхе.
— Ты чудесно выглядишь, милая. Тебе нечего бояться.
Папа всегда говорил, что красота дана мне природой не просто так. Раньше я полагала, что цель моей красоты — Венский театр, бесценный мир культуры, для которого внешняя привлекательность была необходимым условием. А теперь я не знала, что и думать. Может быть, он имел в виду, что ее главное предназначение — помочь мне заключить удачный брак? Такой, который поможет и мне, и моей семье?
— Кроме глаз сотен незнакомых людей, — ответила я.
Папа едва не фыркнул от смеха.
— Тебя это не должно волновать, моя маленькая актриса. Сотни незнакомых людей смотрят на тебя каждый вечер.
— Бывшая актриса, — поправила я и тут же пожалела о своих словах, увидев, как погрустнело его лицо.
— В этой толпе ты увидишь и много знакомых лиц, из Дёблинга, — он попытался переключить мое внимание.
— Которых наверняка покоробит это венчание. Хупы [2] тут не будет, — ответила я. Теперь, после того как папа сам поднял тему нашего еврейства, я не могла удержаться и не подпустить шпильку.
— Да будет тебе, милая. Большинство жителей Дёблинга — венцы уже не в первом поколении, вряд ли христианское венчание им в новинку.
— Может быть, они и бывали на христианской свадьбе в качестве гостей. Но сомневаюсь, что многим приходилось смотреть, как в этой церемонии участвует кто-то из них.
— Думаю, ты бы удивилась, если бы узнала, как часто это случается.
Несколько недель после того, как Фриц сделал мне предложение, прошли как в тумане. Как мы и условились, я отыграла в «Сисси» в последний раз и выступила с заявлением: «Я так рада своей помолвке и предстоящему браку, что не стану грустить, расставаясь со сценой. То счастье, которое я чувствую сейчас, позволяет мне с легкостью отказаться от прежней мечты — добиться успеха в театре». Однако когда я готовилась к этому выступлению, то вовсе не чувствовала себя счастливой при мысли о прощании с театром, и, хоть я и не делилась своими переживаниями с Фрицем, он, должно быть, почувствовал это и попытался смягчить удар неожиданной поездкой в Париж за свадебным платьем.
Вместе с мамой, которая решила нас сопровождать, мы провели в Париже три дня. Я мечтала о театре и музеях, памятных мне по прежним поездкам с родителями. Тогда мы с папой и мамой пускались во все тяжкие: останавливались в роскошном отеле Le Meurice, выбранном из-за близости его к Лувру, где мы и проводили все утро, любуясь его бесподобными коллекциями живописи и скульптуры. Мама предпочитала розовую гамму-Фрагонара, папа же подолгу стоял перед приглушенными портретами Рембрандта, а затем мы шли обедать в великолепный ресторан отеля. Потом мама отдыхала, а мы с папой до вечера гуляли по близлежащим садам Тюильри, смотрели на древние тутовые деревья, посаженные еще Генрихом IV, на изящные скульптуры, а иной раз соблазнялись и более простонародными развлечениями, которые мама решительно не одобрила бы: бродячими акробатами, кукольными театрами и миниатюрными лодочками, плававшими по небольшому озерцу. Затем, уже все вместе, мы отправлялись в оперу в Палас Гарнье или на симфонический концерт в какой-нибудь театр, в зависимости от того, какой оркестр хотелось послушать маме с папой. Множество самых теплых семейных воспоминаний было для меня связано с этими парижскими поездками.
Но в этот раз посещение Парижа не предполагало ни прогулок по городу, ни посещений выставок и театров. Фриц назначил несколько встреч с лучшими парижскими модельерами в салонах, расположенных на «бульварах высокой моды» — Камбон, авеню Монтень, Вандомской площади и авеню Георга V. Все эти часы, что мы проводили в модных домах Vionnet, Schiaparelli, Chanel и, наконец, Mainbocher, мама сидела рядом, непривычно молчаливая, а Фриц наблюдал, как я дефилирую перед ним в одном наряде за другим.
В гардеробной Mainbocher Couture House помощница портнихи помогла мне примерить чудесное светло-голубое платье. Ткань облегала фигуру складками, придавая сходство с нарядом греческой богини. Затем девушка отступила назад, чтобы я могла получше рассмотреть фасон в трехстороннем зеркале, прежде чем показаться Фрицу и маме, и я, не сдержавшись, вскрикнула от восторга. Платье шло мне, как не шло еще ни одно другое — оно подчеркивало все достоинства фигуры и в то же время выглядело достаточно консервативно
