У третьего города, обнесенного кроме неприступных стен еще и широким рвом, викинги... затеяли игры на равнине, убрав с глаз долой все оружие. Горожане, выставив на стены вооруженных воинов и широко распахнув ворота в упоении своей безнаказанностью, наблюдали за ними несколько дней, осыпая насмешками и оскорблениями. Видя, что ничего страшного не происходит, они осмелели еще больше и стали выходить на стены безоружными, по-прежнему держа ворота открытыми. Это не осталось незамеченным, и однажды викинги вышли на игры в полном вооружении, тщательно замаскировав мечи плащами, а шлемы шляпами. Играя, они все ближе подступали к стенам на глазах беспечных горожан, а когда те спохватились, было поздно. По сигналу Харальда норманны молниеносно обмотали плащами левые руки, в правые взяли мечи и устремились в раскрытые ворота. Этот бой был особенно ожесточенным (Харальда сильно изранили, у него было рассечено лицо), но и этот город пал, как все предыдущие.
Захват четвертого города воскрешает в памяти спектакль, разыгранный некогда Хаштайном под Луккой, с настолько незначительными вариациями, что их не стоит и упоминать. Был внезапный приступ благочестия и раскаяния, был обряд крещения, была безвременная кончина новообращенного и просьба похоронить его в городе. Но здесь дело не дошло до панихиды, как это было в Лукке. Гроб с телом «внезапно умершего» Харальда был поставлен поперек городских ворот, превратившись в подобие баррикады, его носильщики затрубили в трубы, обнажили мечи, и «все войско верингов бросилось тогда из лагеря в полном вооружении с кликами и гиканьем и ворвалось в город. Монахи же и другие священники, которые выступали в этом погребальном шествии, состязаясь между собой, кто первым получит приношения, теперь состязались в том, чтобы подальше убежать от верингов, потому что те убивали всякого, кто им попадался, будь то клирик или мирянин. Так веринги прошли по всему городу, убивая народ, разграбили все городские церкви и взяли огромную добычу». Это написано не итальянским монахом, а скандинавским летописцем!
После нескольких лет грабежей в Африке и на Сицилии отягощенные добычей викинги возвратились в Константинополь. Но спустя короткое время они уже в новом походе — на этот раз их путь лежит в Палестину. Этот поход не числится историками среди Крестовых, а между тем он был успешнее многих из них. Как повествует сага, все города и крепости на пути викингов, в том числе и Иерусалим, были сданы им без боя, и «эта страна перешла под власть Харальда без пожаров и грабежей. Он дошел вплоть до Иордана и искупался в нем, как это в обычае у паломников... Он установил мир по всей дороге к Иордану и убивал разбойников и прочий склонный к грабежам люд». Верится, конечно, с| трудом. Да и неясно, кого норманны именовали разбойниками. Не тех ли, кто пытался оказать им сопротивление? Что касается «прочего склонного к грабежам люда», то это, вернее всего, бесчисленные орды паломников, насчитывавшие иногда до тринадцати тысяч человек и в поисках пропитания свирепствовавшие ничуть не хуже разбойников-профессионалов.
Пока происходили все эти события, племяннику; Харальда удалось захватить власть в Норвегии и Дании, и, узнав об этом, викинги заскучали по родным фьордам. Харальд известил Зою о настроениях своих людей, но императрица, не желавшая лишаться прекрасной дружины и, исчерпав все доводы, обвинила Харальда... в присвоении добычи Георгия Маниака! По ее навету император Михаил V Калафат, сменивший на троне своего тезку 11 декабря 1041 года, повелел бросить Харальда с двумя товарищами в темницу —высокую башню, открытую сверху, где было удобно поразмыслить над предложением Зои. Однако норманнам удалось выбраться по веревке, сброшенной сверху «одной знатной женщиной» и двумя ее слугами. Последнее, что учинили викинги в Константинополе, по словам летописца,— пробрались в спальню императора и выкололи ему глаза. Сага называет ослепленным императором Константина, но справедливости ради следует заметить, что тут скальды приписывают Харальду то, чего он явно не совершал. Ослеплен был Михаил V, процарствовавший меньше полугода, и не в спальне, а публично, 22 апреля 1042 года, после чего корону принял Константин Мономах (дед Владимира Мономаха), процарствовавший тринадцать лет. Вероятно, сказителя сбило с толку то, что оба Михаила и Константин правили совместно с Зоей.
Как бы там ни было, викингам пришлось срочно бежать. Перебравшись ночью через стены (Константинополь был окружен ими и с суши, и с моря) и снарядив две галеры, они отбыли по направлению к Черному морю. Но в бухте Золотой Рог их поджидало еще одно препятствие, о котором они не подозревали,— массивная цепь, протянутая над водой от берега к берегу и надежно (по мнению византийцев) запиравшая пролив. Цепь удерживалась на поверхности мощными деревянными поплавками, один ее конец был намертво закреплен на Галатской башне, а другой присоединен к лебедке на противоположном берегу. Изворотливый ум Харальда сработал мгновенно: «Харальд сказал, чтобы люди на обеих галерах взялись за весла, а те, кто не гребет, перебежали бы на корму, взяв в руки свою поклажу. Тут галеры подплыли к железным цепям. Как только они въехали на них и остановились, Харальд велел всем перебежать вперед. Галера, на которой находился Харальд, погрузилась носом в воду и соскользнула с цепи, но другая переломилась пополам, застряв на цепи, и многие утонули в проливе, иных же спасли».
Ярослав, находившийся в то время в Новгороде, принял Харальда приветливо. Он вернул ему всю добычу, присланную из Африки и Сицилии, и выдал за него свою дочь Елизавету. Перезимовав в Новгороде, Харальд с молодой женой отбыл в Ладогу, снарядил там корабли и летом удалился в Швецию, а затем в Норвегию, где основал город Осло и с 1048 года регулярно совершал набеги на Данию, пока в 1064 году датчане не заключили с ним мир. Он погиб 26 сентября 1066 года в Англии, пораженный стрелой в горло у Стэмфорд-Бриджа, где за девятнадцать дней до битвы при Хастингсе пытался опередить Вильгельма Завоевателя в споре за английскую корону.
Отпуская его на родину, Ярослав не знал еще, как это было некстати. Он не подозревал, что в том же году Русь и Византия надолго станут врагами и вся тяжесть этой вражды целиком ляжет на русских. Вот когда пригодилась бы ударная сила викингов!
А произошло вот что.
В 1043 году во время ссоры купцов в Константинополе погиб один из представителей русской знати. Однако виновниками ссоры были признаны сами руссы, и указом императора русские купцы, а заодно и воины, были высланы из Византии. Как только весть об этом событии достигла ушей сына Ярослава Владимира, он спешно собрал стотысячное войско, прогнал послов Константина IX Мономаха, явившихся с извинениями, на четырехстах моноксилах вышел в море и взял курс на Царьград.
Сохранившиеся исторические документы того времени не часто балуют нас подробными описаниями морских битв. Тем важнее и ценнее свидетельства не просто летописцев, но очевидцев.
Византийский историк XI века Михаил Пселл описывает этот поход Владимира подробно и красочно: «Неисчислимое... количество русских кораблей прорвалось силой или ускользнуло от отражавших их на дальних подступах к столице судов и вошло в Пропонтиду (Мраморное море.— А.С.)... Скрытно проникнув в Пропонтиду, они прежде всего предложили нам мир, если мы согласимся заплатить за него большой выкуп, назвали при этом и цену: по тысяче статиров на судно (всего около шести тысяч фунтов золота.— А.С.) с условием, чтобы отсчитывались эти деньги не иначе, как на одном из их кораблей... Когда послов не удостоили никакого ответа, варвары сплотились и снарядились кбитве; они настолько уповали на свои силы, что рассчитывали захватить город со всеми его жителями. Морские силы ромеев в то время были невелики, а огненосные суда, разбросанные по прибрежным водам, в разных местах стерегли наши пределы. Самодержец стянул в одно место остатки прежнего флота, соединил их вместе, собрал грузовые суда, снарядил несколько триер, посадил на них опытных воинов, в изобилии снабдил корабли жидким огнем, выстроились в противолежащей гавани напротив варварских челнов и сам... в начале ночи прибыл на корабле в ту же гавань; он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок. Со своей стороны варвары, будто покинув стоянку и лагерь, вышли из противолежащей нам гавани, удалились на значительное расстояние от берега, выстроили все корабли в одну линию, перегородили море от одной гавани до другой и таким образом, могли уже и на нас напасть, и наше нападение отразить... Так построились противники, но ни те, ни другие боя не начинали, и обе стороны стояли без движения сомкнутым строем. Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам; те легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать. Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремилось к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись. В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а вместе с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уже наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство. Тут вдруг солнце притянуло к себе снизу туман и, когда горизонт очистился, переместило воздух, который возбудил сильный восточный ветер, взбороздил волнами море и погнал водяные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие же долго еще волокли по морю и потом бросили на скалы и на крутой берег, за некоторыми из них пустились в погоню наши триеры, одни челны они пустили под воду вместе с командой, а другие воины с триер устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море».
