— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Неважно, я все равно узнаю. Если эти сведения правильные — заметьте, как я подчеркиваю слово «если» — вы получили возможность торговать ими здесь в силу собственной измены или измены кого-то другого. Я отмечаю это обстоятельство в памяти для дальнейшего его использования в будущем. А я ничего не забываю. Продолжаю! — Он поднял второй палец. — Второй вопрос. Под строками, которые вы дали мне прочитать, нет подписи. Кто писал их?
— Человек, на которого я могу полностью положиться, человек, бояться которого вы имеете полное основание.
Мой ответ попал в цель. Рука в ящике заметно дрогнула.
— Сколько времени вы предоставляете мне, — сказал он, задавая свой третий вопрос более умеренным тоном, — до того, как пробьют часы и печать будет сломана?
— Достаточно времени, чтобы вы согласились на мои условия, — отвечал я.
— Отвечайте мне точнее, мистер Хартрайт. Сколько ударов должны пробить часы?
— Девять завтра утром.
— Девять завтра утром? Да, да, ловушка захлопнется прежде, чем я успею привести в порядок паспорт и уехать из Лондона. А не раньше? Ну, это мы еще посмотрим. Я могу оставить вас здесь в качестве заложника и договориться с вами, чтобы вы послали за вашим письмом до того, как отпущу вас. А пока что, будьте добры, изложите ваши условия.
— Вы их услышите. Они очень несложны. Их можно изложить в нескольких словах. Знаете ли вы, в чьих интересах я пришел сюда?
Он улыбнулся с непостижимым хладнокровием и небрежно помахал рукой:
— Я согласен ответить наугад. Конечно, в интересах какой-то дамы?
— В интересах моей жены.
Впервые за весь наш разговор неподдельное, искреннее чувство промелькнуло на его лице. Он крайне изумился. Я понял, что с этой минуты он перестал считать меня опасным врагом. Он задвинул ящик стола, скрестил руки на груди и, презрительно улыбаясь, стал с большим интересом слушать меня.
— Вы прекрасно знаете о расследовании, которое я веду вот уже много месяцев, — продолжал я. — Будет бесполезно, если вы начнете отрицать какие-либо факты, мне известные. Вы виноваты в чудовищном злодеянии. Вы совершили его с целью присвоить себе десять тысяч фунтов.
Он ничего не сказал, но лицо его вдруг затуманилось.
— Оставьте их себе, — сказал я. (Лицо его снова прояснилось, а глаза широко раскрылись от удивления.) — Я здесь не для того, чтобы торговаться о деньгах, которые прошли через ваши руки и были ценою низкого преступления…
— Осторожнее, мистер Хартрайт. Ваши моральные мышеловки имеют успех в Англии, — оставьте их для себя и ваших соотечественников, прошу вас. Десять тысяч фунтов — это наследство, завещанное моей превосходной жене покойным мистером Фэрли. Рассматривайте их с этой точки зрения, и тогда, если хотите, я поговорю с вами по этому поводу. Должен, однако, заметить, что для человека столь утонченной чувствительности, как я… подобный разговор будет плачевно низменным. Я предпочел бы обойти молчанием эту мелочную тему. Предлагаю вам вернуться к обсуждению ваших условий. Чего вы хотите?
— Я требую, во-первых, полного вашего признания в письменной форме. Вы его напишете и проставите под ним ваше имя — сейчас, здесь, в моем присутствии.
Он поднял палец.
— Раз! — сказал он, отсчитывая мои требования с серьезным вниманием солидного, делового человека.
— Во-вторых, я требую от вас доказательства, не зависящего от ваших личных клятвенных утверждений, — я требую, чтобы вы указали точную дату — чтобы вы написали, какого именно числа моя жена уехала из Блекуотер-Парка в Лондон.
— Так, так! Вы таки поняли, в чем наше слабое место, — спокойно заметил он. — Что еще?
— Пока что это все.
— Хорошо. Вы изложили ваши условия, теперь слушайте мои. Моя ответственность за «преступление», как вам угодно его назвать, в целом, быть может, меньше ответственности за то, что я уложу вас на месте, здесь, на ковре у камина. Скажем, я принимаю ваше предложение, но с моими поправками. Нужный вам отчет будет написан и необходимые вам доказательства будут мною представлены. Считаете ли вы доказательством письмо моего горячо оплакиваемого друга, собственноручно им написанное и подписанное, извещающее меня о дне прибытия его жены в Лондон? Оно является доказательством, не так ли? Я вручу его вам. Больше того: я могу отослать вас к человеку, чей экипаж я нанял, чтобы увезти мою гостью с вокзала по ее прибытии в Лондон. С помощью книги заказов этого человека вы узнаете дату, даже если кебмен, который вез нас, забыл, какого числа это было. Я могу это сделать — и сделаю — на следующих условиях. Я перечислю их. Условие первое. Мадам Фоско и я уедем, когда, куда и как нам заблагорассудится. Чинить препятствий вы нам не будете. Второе условие. Вы подождете здесь, в моем обществе, прихода моего агента. Он придет в семь часов утра, чтобы помочь мне с оставшимися делами. С ним вы пошлете держателю вашего письма указание вручить его моему агенту. Вы подождете здесь, пока мой агент не передаст это нераспечатанное письмо мне в руки, после чего вы дадите мне полчаса, чтобы я мог уехать, а затем можете считать себя свободным и идти на все четыре стороны. Третье условие. Вы дадите мне сатисфакцию[17] джентльмена за ваше вмешательство в мои дела и за те выражения, которые вы разрешили себе в моем присутствии во время данной конференции. Время и место дуэли — за границей! — будут указаны, я напишу вам, когда буду находиться в безопасности на континенте. В моем письме будет полоска бумаги, соответствующая длине моей шпаги. Вот мои условия. Будьте любезны ответить: принимаете ли вы их?
Необычайная смесь мгновенной решимости, дальнозоркого коварства, безмерной бравады ошеломила меня на миг, но только на миг. Мне надо было решить, имею ли я нравственное право дать этому негодяю, похитившему имя у моей жены, уйти безнаказанно в обмен на представленные им средства для восстановления попранных прав Лоры. С самого начала к моему стремлению достичь этой цели примешивалось чувство мести. Я понимал, что сама цель — добиться справедливого признания моей жены в доме, где она родилась и откуда ее изгнали как самозванку, и публичное уничтожение той лжи, которая была начертана на надгробном памятнике ее матери, — эта цель была бы гораздо благороднее и возвышеннее, не отягченная налетом дурных страстей, свободная от стремления отомстить, которое примешивалось ко всем моим действиям с самого начала. И все же я не могу со всей искренностью сказать, что мои моральные убеждения были во мне достаточно сильны, чтобы решить за меня мою внутреннюю борьбу. Перевес остался за ними благодаря тому, что в этот миг я вспомнил о смерти сэра Персиваля. Каким ужасным образом сама судьба вырвала возмездие из моих слабых рук! В моем слепом неведении будущего имел ли я право считать, что этот человек останется безнаказанным, если уйдет от меня? Я размышлял об этом — может быть, с некоторой долей суеверного предчувствия, мне свойственного, может быть, с более благородным побуждением, не зависящим от этого предчувствия. Трудно было мне добровольно выпустить его из рук — выпустить теперь, когда наконец я держал его за горло, — но я заставил себя это сделать. Я решил руководствоваться только той высокой, справедливой целью, в которую я незыблемо верил, — служить делу Лоры, делу Правды.
— Я принимаю ваши условия, — сказал я, — с одной оговоркой.
— С какой? — спросил он.
— Дело касается моего письма, — ответил я. — Я требую, чтобы вы, не читая, уничтожили его в моем присутствии, как только оно будет в ваших руках.
Я не хотел оставлять в его руках доказательство моего общения с Пеской. Факт моего знакомства с профессором все равно станет ему известным, когда утром я дам его агенту адрес Пески. Но он не мог воспользоваться этим во вред моему другу на основании только собственных слов, даже если бы отважился на этот эксперимент, и я мог быть совершенно спокоен за маленького профессора.
— Я согласен на вашу оговорку, — отвечал он после минутного глубокого раздумья. — Не стоит поднимать спор из-за этого — письмо будет уничтожено, как только его доставят сюда.
С этими словами он встал со стула (на этот раз он сидел напротив меня, по другую сторону камина). Усилием воли он мгновенно сбросил с себя всю тяжесть нашего предыдущего разговора.
— Уф! — вскричал он, с наслаждением потягиваясь. — Схватка была жаркой, покуда длилась. Присаживайтесь, мистер Хартрайт. В будущем мы с вами встретимся как смертельные враги, а пока что будем любезны и приветливы друг с другом, как подобает истинным джентльменам. Разрешите мне пригласить сюда мою жену.
Он отпер двери и распахнул их.
— Элеонора! — позвал он своим густым, звучным басом.
Леди со змеиным лицом вошла в комнату.
