— Ну так идем, да смотри у меня! О чем это ты шепталась с ней? Довольно копаться, иначе опоздаешь на поезд.
— Не опоздаю, папа, — сказала она поспешно и отошла от Мэри, не взглянув на нее, словно и не слыша последнего ободряющего шепота сестры, обещания встретить ее на вокзале, когда она вернется. — Нет, нет! Не для того я работала целых шесть месяцев! Как ты можешь думать это? — Она откинула назад узкие плечи и, показывая свою готовность, торопливо пробежала мимо отца в переднюю, подошла к двери на улицу и широко ее распахнула. — Я ухожу, папа! — крикнула она громко и добавила, подражая ему: — А буду дома, когда приду.
— Да погоди ты минутку! — крикнул он, нахмурившись, и, тяжело ступая, двинулся вслед за ней. — Ведь я же сказал, что провожу тебя до дверей, сказал или нет? Что это на тебя нашло? Чего ты вдруг помчалась? — Он вгляделся из-под косматых бровей в лицо Несси, затем, убедившись, что глаза ее весело блестят, воскликнул: — Вот молодчина, вижу, что тебе не терпится скорее попасть на экзамен. Я тебя настроил как следует. Теперь ты обязательно победишь!
Он хлопнул в ладоши, как делают, вспугивая птиц:
— Ну, теперь беги и хорошенько насоли Грирсону.
— Можешь на меня положиться, — ответила она бойко. — Я ему так насолю, что он станет совсем просоленный.
— Ай да умница! — воскликнул он с восторгом, провожая ее глазами, пока она выходила за ворота и шла по улице.
Несси ни разу не оглянулась. Стоя у дверей и следя за ее легкой фигуркой, исчезавшей вдали, Броуди ощутил мощный прилив былой гордости. Ну и молодчина же у него дочка! Умница, каких мало, остра, как иголка, и эта иголка проколет Грирсона, как большой пузырь, так что из него выйдет весь воздух, как из лопнувшей волынки. А всем этим Несси обязана отцу. Он хорошо вытренировал ее, она рвется, как борзая на привязи, и вот сейчас ушла с огнем в глазах, который и его разогрел. А все оттого, что он, Броуди, воспитывал ее строго, вдохнул в нее часть того огня, который горел в нем самом, наполнил ее решимостью к победе. «Налегай, Несси!» — было его боевым кличем, и он дал более чем блестящие результаты. Она выйдет из школы со стипендией Лэтта. И опередит на сто миль этого Грирсона. Грирсон, может быть, даже окажется на последнем месте. Зло усмехаясь при этой утешительной мысли, он медленно повернулся, жадно втянул в себя чистый утренний воздух и, довольный тем, что он сегодня свободен, поднялся по ступеням и вошел в дом.
В передней он постоял без цели, воодушевление его несколько выдохлось: было только одиннадцать часов, впереди целый свободный день, и он не знал, чем ему заняться. Постояв с минуту, вошел в кухню и, опустившись в свое кресло, сидел, искоса наблюдая за Мэри, которая суетилась на кухне. Она не сделала никакого замечания по поводу того, что он не пошел на службу, и, как всегда сдержанная и тихая, продолжала выполнять свои утренние обязанности. Но сегодня в озерах ее глаз залег еще больший мрак, и мрачная тень окружала их. Ее манера держать себя ничем не выдавала ее тайных мыслей. Броуди открыл было рот, чтобы заговорить с ней, сделать какое-нибудь язвительное замечание насчет того, что она не ровня Несси, приправив его колким намеком на ее прошлое. Но не сказал ничего, зная, что все его слова будут встречены тем же непроницаемым молчанием. Нет, он не будет говорить с ней. Пускай себе злится и молчит, сколько ей угодно, он знает, что скрывается за этим притворным равнодушием. Она добивается привязанности Несси, вмешивается, где только может, она стоит у него на дороге, из кожи лезет, чтобы при каждом удобном случае ловко мешать его целям. Ничего, подождем! Если только она хоть раз открыто выступит против него — этот день будет для нее роковым.
Незаметно наблюдая за плавными, грациозными движениями дочери, он по ассоциации внезапно вспомнил о другой женщине. О женщине, которую он любил так же сильно, как ненавидел эту, — о Нэнси, последней, разбудившей в нем страсть и даже душу, даже мечты. Но он крепко стиснул зубы и отогнал ее навязчивый образ, не желая, чтобы что-либо омрачило сегодняшний триумф. Он хотел думать только о Несси — о Несси, его утешении, которая сейчас сидит в поезде, повторяя мысленно те уроки, которые он заставлял ее так усердно заучивать, или, быть может, думая о последнем его напутствии. Он всегда предчувствовал, что этот день будет великим днем в его жизни, и теперь не хотел поддаваться гнетущим мыслям и решил поддерживать в себе то бодрое настроение, с которым встал сегодня утром. Надо выпить стаканчик — только чтобы немножечко встряхнуться.
С заблестевшими глазами он встал со своего места и отошел к буфету, отпер маленькое отделение слева, вынул заветную черную фляжку и стакан, всегда теперь стоявший рядом с нею наготове. Со стаканом в одной руке и бутылкой в другой он вернулся на место, налил себе виски и выпил, смакуя каждый глоток, держа его некоторое время на языке. Первая утренняя порция всегда доставляла ему больше наслаждения, чем все остальные, и сейчас она так приятно согрела ему глотку, что он не мог не выпить поскорее вторую. Первый стакан — за себя, второй — в честь Несси. Сейчас она уже не в поезде, если послушалась его указаний (а она, несомненно, это сделала) и вышла в Портике. Она, вероятно, взбирается уже по крутому склону Джильморского холма к серому зданию университета, стоящему на его вершине. Это величественное здание, пропитанное дыханием науки, — подходящее место для испытаний на стипендию Лэтта, достойное того, чтобы в его стенах родилась слава Несси Броуди. До профессоров уже, может быть, дошла молва о ее способностях, так как вести о выдающихся учениках всегда распространяются, хотя бы и косвенным путем, в преподавательских кругах. А если и нет — Несси носит имя, которое они сразу отметят, которое послужит ей паспортом здесь и повсюду, где бы она ни очутилась.
Он выпил за университет, опять за Несси и, наконец, за фамилию Броуди.
Вот теперь у него стало веселее на душе! Сегодня виски производило на него иное действие, чем обычно, когда оно только глушило мрачное уныние. Сегодня к нему возвратилась веселость прежних дней — дней, когда он был на вершине благополучия. Он это чувствовал, возбуждение его все росло, и он уже мысленно искал ему выхода. Невообразимая скука для веселого человека — сидеть под хмурым взглядом всегда печальной дочери. Решив, что надо поискать развлечений вне дома, он подумал было, не пойти ли ему в контору, разумеется, не для того, чтобы работать, а так, неофициально, чтобы поболтать с этими двумя молокососами в его отделе и дать лишний щелчок в противный нос выскочке Блэру. Но по субботам в конторе работали полдня, так что они скоро уже кончат и уйдут домой, — кроме того, он чувствовал, что такое событие надо отпраздновать более подобающим образом, не в обстановке его ежедневной работы.
Поэтому он без сожаления отверг первоначальную идею, и скоро она окончательно исчезла из его головы — он потопил ее в новой порции «Горной росы».
…Роса! Роса на траве, зеленой траве, на лужайке для игры в шары. Ага! Вот это идея! Кто посмеет сказать, что знаменитая смесь Тичера, которую он всегда предпочитал другим напиткам, не вдохновляет на удачные мысли? Лицо его просветлело, когда он вспомнил, что летний турнир ливенфордского Крикетного клуба назначен сегодня на Уэлхоллском лугу, и он широко улыбнулся при мысли, что там будут все видные люди города, обязательно будут, начиная от маленького Джонни Пакстона и кончая самим господином мэром Грирсоном!
— Черт возьми! — пробормотал он, шлепнув себя по ляжке, совершенно так, как когда-то. — Вот это мысль! Я увижу там всех сразу и ткну им в нос стипендию Лэтта! Покажу, что мне они ничуть не страшны. Давно пора мне опять напомнить о себе людям. Слишком долго я откладывал это.
Он для полноты удовольствия выпил еще стакан, затем, повысив голос, крикнул Мэри в посудную:
— Эй ты, там, поторопись с обедом! Мне он нужен поскорее! Я ухожу и сперва должен поесть. Но смотри, чтобы это была настоящая еда, а не такие помои, как те, которыми ты утром поила Несси.
— Твой обед готов, папа, — отвечала Мэри спокойно. — Ты можешь хоть сейчас сесть обедать, если хочешь.
— Хочу. Подавай скорее, вместо того чтобы стоять и пялить на меня глаза.
Мэри быстро накрыла на стол и подала обед. Но хотя он пришелся Броуди по вкусу и, несомненно, был бесконечно лучше, чем обеды, которые готовила ему Нэнси, Мэри не услышала от него ни похвалы, ни благодарности. Впрочем, он отдал честь всему, что она приготовила, и с аппетитом, вызванным виски, жадно жевал, занятый планами на сегодняшний день и размышлениями о Несси. Сейчас она уже, наверное, на экзамене, сидит, быстро исписывая страницу за страницей, тогда как другие, а в особенности юный Грирсон, грызут деревянные кончики своих перьев и завистливо посматривают на нее. Потом он представил себе, как она, исписав одну тетрадку, встает с места и с пылающим от гордости лицом подходит к кафедре, чтобы попросить у экзаменатора вторую. Она уже окончила одну тетрадку, первая из всех — Несси Броуди, его дочь, а этот олух Грирсон еще и половины не написал! Он тихонько хихикнул от удовольствия, что у него такая дочка, что Грирсон посрамлен ею, и с еще большим аппетитом принялся за еду.
