Увы, нашим радужным планам, которые строят все молодожены, не суждено было осуществиться. На золотой рынок радиотоваров хлынули новые орды продавцов. За несколько недель ослабленный депрессией рынок был насыщен, и мой заработок упал до нуля. Другой работы я не смог найти. Хозяин моей жены узнал о ее замужестве (мы хранили это в тайне) и, преследуя стратегию нанимать только незамужних женщин, тут же ее уволил. В дополнение ко всем проблемам выяснилось, что она ждет ребенка.
Мама и Фредди вернулись к дедушке с бабушкой. Я оставил колледж, отдал жене возвращенные мне за неоконченный курс деньги и ушел искать счастья.
Думаю, в поисках работы я раз десять пересек Небраску вдоль и поперек. Я добывал такие крохи, что лишь изредка мог покупать себе еду; и наконец дошло до того, что и этого не сумел заработать. В конце ноября я оказался в Омахе и дошел до предела. У меня кружилась голова от голода, длительные ночевки в поле и в канавах у дороги превратили мою одежду в лохмотья. От бритья и умывания холодной водой мое лицо обветрилось и покрылось царапинами, так что выглядел я устрашающе.
Наступил вечер, пошел снег. Дрожа от холода, я встал со своей скамьи в парке и побрел по улице, еле передвигая ноги. Подошел к открытому парадному и спрятался там от ветра, прислонясь спиной к заржавленной и покрытой паутиной сетке от мух. Этот старый дом находился на окраине делового квартала — плохо освещенного и глухого места. На углу, в нескольких футах, была автобусная остановка. Подъехал автобус, и из него вышел пожилой, хорошо одетый джентльмен.
Он оглянулся в темноте. Затем, пробормотав ругательство, опять вернулся к кромке тротуара. Очевидно, он не там вышел и теперь ожидал следующего автобуса. Я неотрывно смотрел на его дородную, тепло одетую фигуру. До этого я никогда не решался обратиться к чужому — попросить денег. Даже не знал, как это делается. Но я понял, что сейчас должен это сделать, если не хочу замерзнуть на улице или умереть с голоду. Может быть, это не так уж страшно, думал я, стараясь забыть о своей гордости. Кроме нас, на улице никого нет, так что свидетелей моего позора не будет...
Я вышел из дверей и подошел к человеку сзади. Я сказал... собственно, я даже не помню, что я сказал. Но предполагаю, что от стеснения и нервозности я говорил довольно грубо. Несчастного прохожего нельзя винить в том, что он принял мою мольбу за требование.
Он вздрогнул и испуганно оглянулся.
Он сглотнул слюну и снова уставился вперед, потом сунул руку в карман и вытащил две бумажки по доллару и горсть мелочи. Он сунул все это мне назад, не оборачиваясь. И не успел я его поблагодарить, как он бегом бросился на другую сторону улицы.
Он ворвался в маленький табачный магазинчик, и я видел, как он что-то возбужденно говорит его владельцу. Тот схватился за телефон и... и истина наконец-то открылась мне.
Прохожий считал, что я его ограбил, и решил вызвать полицию.
Куда девались мои слабость и голод! В тот же момент я сорвался с места и помчался прочь, призвав на помощь все силы и навыки легкой атлетики, которыми обзавелся в юности. Когда копы прибыли на место «грабежа» — а они не теряли времени попусту, — я был так далеко, что до меня едва доносились звуки их сирен.
Плотная еда и посещение парикмахерской совершили со мной чудо. Но в ту ночь, которую я провел в гостинице, где комната стоила пятьдесят центов, я решил покинуть Небраску. Здесь меня не ждало ничего хорошего. Может, и в другом месте для меня ничего не было, но насчет Небраски я был уверен.
На следующее утро я добрался до Линкольна и попрощался с женой. Это был не очень приятный момент, тем более ее престарелые родители считали — и вполне оправданно, с их точки зрения, — что я плохо обращался с их дочерью.
Так или иначе, но в тот же вечер я отправился на вокзал и сел на поезд, который шел на юг. По крайней мере, на юге тепло и там можно спокойно спать под открытым небом.
В поезде имелось два товарных вагона, за проезд в которых не нужно было платить; в них всегда набивались такие же путешественники, как и я. И, надеясь, что трактор, погруженный на открытую платформу, достаточно защитит меня от холода, я пристроился за ним.
Я ошибся. Как только поезд набрал скорость, ледяной ветер завихрился, продувая меня во всех направлениях. Снег падал на одежду и тут же замерзал, так что в конце концов я стал похож на статую.
Я знал, что через пару часов будет остановка, и решил сойти там и где-нибудь согреться. Но очевидно, из-за переохлаждения и слабости потерял сознание, а когда пришел в себя, был уже день, а я замерз до такой степени, что едва мог двигаться.
Так я добрался до Канзас-Сити. Там с помощью двоих бродяг мне удалось спуститься с поезда.
Я провел — точнее, провалялся — неделю на заброшенной мусорной свалке, заболев воспалением легких, то дрожа от холода, то пылая от жара. Но, благодаря унаследованной здоровой конституции и небольшому везению, я выжил. Я свалился в горячке среди старых, закаленных бродяг по убеждению — людей, которые предпочитали вести жизнь сезонных рабочих, переходя с места на место, а не тех бедолаг, которых породила депрессия. Мы встречались с ними в разных местах — на прокладке водопровода, уборке улиц на юге и на западе. Я был одним из них, парнем, который со знанием дела мог рассказывать об игре в три очка и о полпинте, который знал, как профильтровать горючее из бака через носовой платок и очистить спирт через сухой хлеб который знал наизусть все до одного куплеты «Песни висельника». Другими словами, я был их братом по несчастью, а потому заслуживал той помощи, которую они были в силах мне оказать. И они помогали. Я был после болезни очень слабым, но благодаря своим братьям-бродягам все-таки выжил.
Как только я смог держаться на ногах, я побрел через весь город и добрался до вокзала. Уже спустилась ночь, и в темноте я увидел поезд, который готовили к отправке на юг. Я медленно шел вдоль состава, отыскивая товарный вагон. Вконец обессиленный, я остановился возле открытой платформы.
Она была загружена, хотя и не полностью, бревнами. Я пристроился в конце кладки. Я был ужасно доволен, что сумел устроиться на поезд еще во время его подготовки к отправлению. Остальные бродяги, которые заберутся на поезд уже за пределами вокзала, не смогут найти себе такое уютное местечко, как я.
Поезд несколько раз дернулся и тихо тронулся. Локомотив издал два коротких гудка, слегка увеличив скорость. Затем послышался еще один долгий прерывистый гудок, и мы покатили вперед. Не понимая, почему, кроме меня, не появилось ни одного безбилетного пассажира, я поднялся на ноги и обеспокоенно выглянул из-за борта платформы.
Мы как раз покидали станцию, и скорость поезда возросла примерно до сорока миль в час. Кучки бродяг отошли в сторону от колеи, не проявляя никакого интереса к проезжающему мимо них составу. Я посмотрел вперед и назад вдоль состава, когда мы проезжали освещенный перекресток, и, насколько мог видеть, все двери вагонов были закрыты. Я забрался на бревна и осмотрел состав с начала до конца.
На крышах никого не было видно. И по-видимому, никого не было в товарных вагонах. Вздрагивая от дурных предчувствий, я услышал еще один прерывистый и долгий гудок паровоза — окончательный сигнал отправления — и понял, что допустил ужасную ошибку.
Меня обманула эта платформа; по опыту я знал, что открытые платформы не включались в декларацию вагонных грузов. Тем не менее, это оказался декларационный поезд — товарный экспресс, — и при всей своей тогдашней терпимости железные дороги не желали терпеть каких-либо попутчиков, сверх указанных в декларации. Такие составы перевозили ценные грузы. Человек, пойманный на таком поезде, автоматически считался вором, и с ним соответственно и обращались.
Стоя на груде бревен и всматриваясь в темноту, я через некоторое время заметил, как в голове длинной цепи вагонов прыгает огонек, а в хвосте еще один. Они медленно направлялись навстречу друг другу, все ближе ко мне, покачиваясь из стороны в сторону, временами исчезая из поля зрения. Это охранники обыскивают поезд от начала до конца. Сколько времени им потребуется, чтобы добраться до меня? И что со мной будет, когда они наконец меня схватят?
Я следил за их приближением и с тоской посматривал на огни деревень, проносившиеся мимо. Паровоз грозно выл, разрывая тишину ночи своим требовательным гудком, требуя свободного пути.
Вызванный скоростью ветер был пронизывающим, но я истекал потом. От отчаяния я едва не впал в истерику, лихорадочно соображая, как мне быть. Я не мог спрыгнуть с поезда, который мчался со скоростью мили в минуту. Но точно так же и не мог на нем оставаться: меня вполне могли застрелить. В самом лучшем случае, если охранники примут во внимание, что я не вооружен, меня просто до бесчувствия изобьют дубинками.
Из своего обширного опыта разъездов по Мидвесту я знал, что мы находимся недалеко от Форт-Скотта, штат Канзас, крупного железнодорожного узла. Но насколько близко от него и успеем ли мы до него добраться, прежде чем охранники дойдут до меня, я не знал. Кроме того, я не был уверен, сделает ли поезд остановку в Форт-Скотте или хотя бы замедлит скорость настолько, чтобы я смог с него соскочить.
