Пападакис говорит мне: «У вас здесь мало света». Он раздергивает занавески. Издали виден голубой отблеск: море. Сегодня мне кажется, что он говорит тихо и ровно, и я не раздражаюсь. Солнце посылает мягкие и теплые лучи. «Какой сегодня день?» — спрашиваю я его. «Первое мая, — отвечает он. — Вы, наверное, скоро сможете выходить». Я не доверяю ему, я боюсь за свою рукопись. Когда я засыпаю, то кладу ее под подушку. Я не хочу, чтобы он читал ее, по крайней мере пока я не закончу. «Сегодняшнее утро напоминает мне Никозию, — произносит он и хмурится. — Все этот негодяй папаша». Ему часто случается вот так путаться в подробностях своей жизни. «Я был таким дураком». Он вновь начинает действовать мне на нервы. «Вы мне мешаете, — говорю я ему. — Мне наплевать на ваше детство. Принесите мне через полчаса чаю». Я сдерживаюсь, чтобы не нагрубить. Может быть, я мало ценю его. Он теперь вроде бы выказывает ко мне определенное уважение. Но я не могу ему позволить занимать меня пустым разговором, иначе он способен бубнить целый день о своих разочарованиях и поверять мне самые значительные случаи из своей жизни. Он уверяет, что у него несколько университетских дипломов, но на вопрос где он их получил, отвечает весьма уклончиво. Иногда он хвалится, что был знаком со знаменитыми художниками и музыкантами. Действительно, когда-то он выполнял роль посредника у некоторых деятелей искусств, у которых я бывал в Лондоне. Именно с тех пор он и служит у меня. Не стану отрицать, что он оказывает мне помощь, но позволять ему говорить нельзя. Я знаю, что он сердится на меня, когда я ему таким образом затыкаю рот. Я знаю также, что в моих работах он видит соперника, хотя вначале он утверждал, что будет всячески помогать мне в работе. Это было еще до того, как я заболел. Он сегодня немного рассеян, то и дело всматривается через окно в даль, тихонько насвистывает популярную мелодию. «Дайте мне только закончить это, — говорю я, — тогда я буду достаточно богат, чтобы оплатить ваше возвращение в Никозию». Он удивляется. «Почему вы думаете, что я хочу туда поехать? Я думал о Венеции». Я прошу его поставить Шопена на патефон, который находится в соседней комнате. «И не давайте диску замедлять темп, как обычно». Я вспоминаю то время, когда он был более любезным и приветливым, когда он предполагал, что мой титул что-то значит и что у меня много денег.
Я решаю на какое-то время оставить Александру и Терезу наедине, полагая, что так для меня будет лучше. Одевшись, я спускаюсь в гостиную. Там я застаю несколько спокойно беседующих мужчин и двух девушек, которые напоминали приглашенных на бал где-нибудь в провинции. По обыкновению, фрау Шметтерлинг удаляется на кухню. Проститутки ведут себя как хозяйки. Я прошу себе бокал шампанского и устраиваюсь в кресле у самого дальнего окна, рассеянно наблюдая за игрой в карты двух солидных джентльменов определенного возраста и двух женщин, которых зовут Инес и Клара. Инес выдает себя за испанку (хотя говорит по-немецки без малейшего акцента), она соответственно одета. Клара строит из себя английскую крестьяночку. Оба господина, вероятно, принадлежат к представителям свободных профессий. У обоих седые бороды, у одного — монокль, у другого — пенсне. Сейчас их полностью захватила игра в бридж. Я пытаюсь читать вечернюю газету, но мысли без конца увлекают меня туда, наверх, к Александре и Терезе. Я решаю здесь даже поужинать. Фрау Шметтерлинг умеет подать легкий ужин тому, кто пожелает. Мои тревоги на какое-то время рассеиваются. Я закуриваю сигару. Гостиная удобно обставлена, скромно и со вкусом, немного похоже на то, как обставляют самые роскошные парижские отели. Рядом находится бильярдная, и я уже решил было направиться туда, но как раз в это время двойные двери гостиной открываются, пропуская княгиню Полякову под руку с несколько нервным молодым человеком, вероятно, ее последним платным любовником. Я приподнимаюсь и кланяюсь. Она узнает меня и, кажется, испытывает облегчение оттого, что видит меня. Я целую ее руку. Она, как обычно, одета в темный мужской костюм, украшенный кружевным жабо. Утонченные черты ее лица стали резкими от чрезмерного макияжа, по расширенным зрачкам я угадываю, что она принимает наркотики. Она слегка выталкивает вперед своего юного спутника. «Рикки, позвольте представить вам моего старшего сына Дмитрия. Мы совершаем небольшое турне, чтобы завершить его образование». Я пожимаю Дмитрию руку. Его смущенная улыбка нравится мне. «Завтра мы уезжаем в Триест, — говорит она. — Я так рада, что встретила вас здесь. Вы как раз тот тип мужчины, с которым Дмитрий должен немного побеседовать». Я не скрываю, что это забавляет меня. «Это почему же, дорогая княгиня?» — спрашиваю я у нее. «Но послушайте, разве это не ясно? Вы же светский человек!» В этом ироническом замечании улавливается и комплимент. «Я к вашим услугам, месье», — обращаюсь я к ее сыну, вновь склоняясь в поклоне. Мы разговариваем по-французски. Княгиня Полякова — явная лесбиянка. Некоторое время назад она посещала «Дохлую крысу» и «Мышь» на Монмартре, где ее окружала стая поклонниц, большей частью артисток и оперных девиц, которые, прибегая к различным ухищрениям, соперничали друг с другом за право стать ее избранницей на вечер. Я рад видеть ее, потому что это знакомое лицо, но я не питаю к ней никакой особой симпатии. Ей приписывают похождения с половиной актрис и художниц Парижа, я даже слышал, как рассказывали, что, когда она повсюду показывалась с Луизой Аббема в Опере, обнимая и целуя ее, ее отец, живший в своем имении в России, которому сообщили об этом скандальном похождении, стрелялся, но неудачно: лишился только глаза и уха. Княгине теперь около сорока. У нее вечно скучающий разочарованный вид, из-за чего многие находят ее обворожительной и неприступной. «Это все от усталости», — утверждает она, вкусившая от всех пороков, которые ей в результате и наскучили. Скука — это то чувство, которому она отныне покорилась, обычно добавляет она. «Нужно, чтобы вы нам объяснили секрет своего успеха у женщин, Рикки», — говорит она. «В этом нет никакого секрета, Дмитрий, — отвечаю я. — Достаточно некоторой склонности к сексуальным удовольствиям и достаточного количества времени для их поисков. Через год-другой начинаешь приобретать репутацию гуляки и кутилы, что вызывает повышенный интерес со стороны женщин». Княгиня Полякова хохочет. «Вы все такой же циник, Рикки. Что подумает о вас ваш знаменитый брат?» Я пожимаю плечами. «В каждом поколении династии фон Бек есть паршивая овца, — откликаюсь я. — Это уже стало традицией. Мой брат испытывает удовлетворение, потому что считает, что надо твердо придерживаться семейных традиций. У меня покладистый характер, и он находит, что возложенная на меня роль мне отлично подходит». Княгиня закуривает маленькую сигаретку. «Что же вы сейчас делаете здесь? Я слышала, что вы посещаете школьниц? Или это были школьники?» Это замечание меня несколько встревожило. Это значит, что моя связь с Александрой вот-вот обнаружится. «Скорее уж с неграми», — пытаюсь я отвести ее подозрения от истины. «Как? — восклицает она. — Неужели правда?» Иногда она бывает удивительно простодушной. «О-о, это потрясающе, — заявляю я. — А я думал, что вы в Париже…» Она вздыхает: «Есть ведь еще вопрос размера. Дорогой мой Рикки, меня пугают слишком большие члены». К нам подходит девица с подносом, на котором стоят бокалы с шампанским. Я протягиваю княгине и сыну по бокалу. Дмитрий улыбается, словно балаганная марионетка. «Ну, они не всегда так уж чудовищны», — говорю я. «И этот школьник? — не отстает она, — он что же, тоже черный?» — «Как ваша шляпа, — отзываюсь я. — Это сын африканского короля. Он учится здесь». Она хихикает, принимая сказанное мной за чистую монету. «Пришлите его ко мне, когда закончите с ним». Княгиня Полякова всегда считала меня старым бессердечным развратником, который относится к людям так же, как она. Она не знает о моей ахиллесовой пяте, моей сентиментальности, я же не вижу резона признаваться ей, что я совсем не такой, каким ей хотелось бы меня видеть. «Договорились, — соглашаюсь я и смотрю на каминные часы. — Попозже, где-то после ужина, я полагаю. Я должен пойти за моим маленьким негром». Я снова целую ей руку и пожимаю руку ее сыну. Он краснеет. Я подмигиваю ему, затем направляюсь к лестнице, решив заказать ужин в комнату. Зная, какая княгиня Полякова сплетница, я рассчитываю на то, что ее болтовня на мой счет неплохо заметет следы. В конце концов, еще с самого начала своей связи с Александрой я придумал и другие уловки на случай разоблачения. Я сталкиваюсь с двумя любителями бриджа, когда они выходят из туалета. «Упразднение этой армии никогда особенно не волновало его, — говорит один другому. — Но полагаю, что дезертирство половины гарнизона было для него ударом. Он, кажется, был в этот момент в охотничьем домике со всеми этими маленькими механическими приспособлениями. Если дело так и пойдет, не прольется ни одной капли крови. Хольцхаммер — славный малый, при нем налоги снизятся». Мне не совсем понятен был смысл их разговора. Я подошел к голубой двери и, прежде чем войти, постучал. Тереза и Александра отдыхали, лежа в объятиях друг друга, улыбаясь и хихикая. Казалось, я застал их в самый разгар блуда. Волосы их были влажными от пота, на теле были следы царапин. «Ну как, хорошо позабавились?» — бросаю я им, смеясь. Я с радостью вижу, что они веселы, и убеждаюсь, что от недавнего дурного настроения не осталось и следа.
