Но чаще всего, боюсь, под свободой понимают возможность делать то, что нам нравится: не безоглядно, ибо тогда это шло бы вразрез с законом, которому надлежит сдерживать свободу даже самых свободолюбивых народов, кроме готтентотов и диких индейцев.
Однако как бы мы ни растягивали или как бы ни ужимали значение этого слова, ни один политический деятель, думаю, не станет утверждать, что оно в равной степени относится ко всем членам общества и они в равной степени им пользуются;[80] такой политики не было никогда и нигде, кроме как у презренных народов, только что названных. У греков и римлян рабское и свободное состояние противостояли друг другу, и ни один человек, имевший несчастье родиться в первом, не мог притязать на свободу, пока не получит право на нее из рук хозяина, чьим рабом он был; или не будет отвоеван, выкуплен либо рожден от свободного.
Так обстояло дело во всех свободных нациях мира, и так до последнего времени считалось, что обстоит дело и у нас.
Я не хочу сказать, что так оно есть и сейчас, когда самый низший класс народа стряхнул с себя все кандалы, в какие был закован высшими, и стал не только столь же свободным, как большинство этих высших, но и еще свободнее. Мне кажется несомненным, хотя за последнее время примеров тому не было, что личное присутствие в парламенте каждого, кто получает 300 фунтов в год, это его неоспоримый долг и что если жители любого города или округа изберут его, как бы он ни противился, идти в парламент его заставят, даже насильно заставят его выполнить свой долг с помощью парламентского пристава.
Опять же, на гражданской службе есть много подчиненных должностей, частью очень обременительных, а частью – требующих денег, и все люди, признанные для этого годными, могут оказаться вынуждены, под страхом штрафа или тюрьмы, взять на себя и добросовестно исполнять их, невзирая на физическую работу и даже на опасность, которой, возможно, придется подвергнуться, и, что может уже показаться чрезмерным, могут быть вынуждены оплатить из собственного кармана убытки, которые в конце концов приходится возмещать, особенно шерифам; и даже когда это означает разорение целой семьи, публика, которая получает деньги, не связана обязательством оберегать своего чиновника, даже если невиновность его не вызывает сомнений.
Я умышленно не касаюсь тех военных или милицейских обязанностей, какие наша старая конституция налагала на наших виднейших граждан. Они, правда, могли передавать свои обязанности другим пригодным для этого людям, но если таковых не находилось, обязанности-то оставались в силе, и каждый должен был служить своей собственной персоной.
Таким образом, единственный, кто наделен абсолютной свободой, это самый низший член общества, который, если предпочитает голод или дикие плоды лугов, кустарника, деревенских дорог и рек при полном благодушии и лени пище поделикатнее, но купленной трудом, может спокойно отлеживаться в тени, и ничто не заставит его избрать другой путь, а не этот, который он выбрал от великого ума или по глупости.
Здесь мне могут напомнить про последний закон о бродяжничестве, по которому всех бродяг заставляют работать за обычную твердую плату, принятую в том или ином месте; но это – пункт мало известный мировым судьям, а теми, кто его знает, реже всего выполняемый, потому что они знают также, что он основан на давнишнем праве судей назначать жалованье каждый год, принимая во внимание недород или богатый урожай того или иного года, дешевизну или дороговизну жизни в том или ином месте; и что слова обычное или твердое жалованье не имеют ни силы, ни смысла, когда ни того, ни другого нет, но каждый выжимает и выколачивает все, что может, и будет торговаться и бороться, чтобы выклянчить у хозяина два пенса, как честный купец старается правдами и неправдами надуть своих покупателей на ту же сумму за ярд сукна или шелка.
Итак, очень жаль, что эта возможность или, вернее, эта практика не воскрешена; но пренебрегали ею так долго, что она устарела, и лучше всего было бы издать новый закон, в котором эта возможность, так же как и следующая из него возможность заставлять бедняков работать за умеренную и разумную плату, были обдуманы, выполнение их облегчено, ибо джентльмены, которые бесплатно и даже добровольно отдают публике свое время и труд, вправе ожидать, что вся их деятельность будет облегчена насколько возможно; а без этого вводить в силу законы – то же, что заполнять наши кодексы, и так уже перегруженные, мертвой буквой – от этого польза может быть только печатнику, издающему парламентские постановления.
Что зло, на которое я здесь указал, само по себе достойно искоренения, об этом, сдается мне, не приходится спорить: почему бы любого человека, попавшего в беду, лишать помощи его ближних, когда они готовы щедро вознаградить его за труд? Или: почему разрешать негодяю требовать в десять раз больше того, что стоила его работа? Ведь вымогательство это возрастает с ростом необходимости, так что в результате многие оказываются ограблены, и часто вовсе не по пустякам. Меня уверяли, что в Диле от суперкарго одного корабля Ост-Индской компании потребовали и получили целых десять гиней за то, чтобы доставить его за две мили от берега, когда его корабль был уже готов поднять паруса, так что здесь, как отлично понимал его грабитель, необходимость была крайней. Многие, возмущаясь и не желая подвергаться такому грабежу, вынуждены отказываться от помощи и часто терпят от этого большой урон. С другой стороны, всякие негодяи поощряются в лени и безделье, поскольку живут на двадцатую часть того труда, который должен бы их содержать, а это прямо противоречит интересам публики, ибо той требуется, чтобы за малое много чего делалось, но не много платилось. И более того, они коснеют в привычке к вымогательству и научаются рассматривать несчастья тех, кто стоит выше их, как заслуженную награду себе.
Но довольно об этом вопросе, который я собирался лишь слегка затронуть для тех, кто только и может выправить положение, хотя им-то эта мысль и в голову не пришла бы без такого советчика, как я, вынужденного путешествовать по белу свету в виде пассажира. Не могу этого скрыть, я всей душой желаю, чтобы наши начальники с вниманием отнеслись к такой методе назначать твердую цену за труд и таким способом заставлять бедняков трудиться, ибо чувствую, что должное использование этих возможностей – это правильный и единственно доступный способ извлечь из них пользу и поднять производительный труд от его нынешнего, явно слабеющего состояния к тем высотам, которые предрекает ему сэр Уильям Петти в своей «Политической арифметике».[81]
После обеда хозяйка вышеупомянутого господского дома зашла в нашу гостиницу и просила миссис Хамфриз передать нам поклон и заверение, что поскольку ветер по-прежнему держит нас здесь пленниками и она опасается, что мы можем кое в чем нуждаться, она поэтому снова предлагает нам пользоваться всем, чем богат ее сад и дом. Такое учтивое послание убедило нас, вопреки кое-каким соображениям обратного свойства, что мы находимся не на африканском берегу и не на каком-нибудь острове, где населяющие его редкие обитатели-дикари не имеют в себе ничего человеческого, кроме наружности.
И здесь я меньше всего намерен умалить достоинство этой леди, которая не только до крайности вежлива с незнакомцами ее же звания, но и до крайности добра и милосердна ко всем своим неимущим соседям, нуждающимся в ее помощи, чем заслужила всеобщую любовь и похвалы всех, кто живет поблизости. А в сущности, много ли стоит приобрести столь доброе имя и проявлять столь достойный характер, человеку, который ими уже обладает? То и другое совершается с помощью крошек, падающих со стола достаточно изобильного. И то, что так мало людей ими пользуется, происходит потому, что мало людей имеют столь достойный характер либо стремятся приобрести такое имя.
Среда, июля 22. После обычного кровопускания мы снарядили слугу передать этой леди благодарность за ее доброту, но нужды свои ограничили только плодами ее сада и огорода. Слуга очень скоро вернулся вместе с садовником, оба были щедро нагружены едва ли не всем, что дарит людям этот самый плодородный сезон.
К концу обеда, когда мы всем этим угощались, мы получили приказ от нашего командира, который в тот день обедал с офицерами на военном корабле: немедленно воротиться на свой корабль, ибо ветер задул благоприятный, и он в этот же вечер снимается с якоря. За этим приказом скоро последовал и сам капитан, в страшной спешке, хотя причина ее уже давно отпала, ибо ветер, который днем действительно немного переменился, теперь снова преспокойно дул с прежнего румба.
Это было для меня большой удачей: капитан, чьим приказам мы решили не повиноваться, пока не услышим их от него лично, явился только в седьмом часу, и так много времени потребовалось бы, чтобы собрать обстановку нашей спальни или столовой (тут каждый предмет, даже часть стульев, были либо наш, либо собственность капитана), и еще столько времени переправляли бы все это и меня самого, тоже все равно что мертвый груз, на берег, а оттуда на корабль, что нас наверняка застигла бы ночь. Для меня, в моем расклеенном состоянии, это было бы ужасающее обстоятельство, особенно потому, что лил без перерыва проливной дождь с сильным ветром; чтобы меня несли две мили в темноте, в мокрой, открытой лодке – это казалось чуть ли не верной смертью.
