— Фелиси, — сказал он, — вы слышите шум и крики на улице? Сходите, узнайте, что там такое, и сообщите мне...
Его жена в белом ночном одеянии сидела за столом вместе с Франсуа и Хуаном. Они следили по подлиннику Сервантеса за текстом, который мать читала вслух. Все трое остановились и подняли глаза на Диара, который стоял, засунув руки в карманы, не двигаясь, быть может, сам пораженный тем, что очутился в этом мирном уголке, озаренном мягким светом, видит прекрасные лица этой женщины и двух мальчиков. Перед ним была словно живая картина: богоматерь с сыном и святым Иоанном.
— Хуана, мне тебе нужно что-то сказать.
— Что случилось? — спросила она, догадываясь по изжелта-бледному лицу мужа о несчастье, которого каждый день ждала.
— Ничего, но мне надо поговорить с тобой... одной. — И он пристально взглянул на сыновей.
— Идите, мои маленькие, к себе в комнату и ложитесь спать, — сказала она. — Помолитесь без меня.
Мальчики послушно вышли, не проявляя любопытства, как хорошо воспитанные дети.
— Милая Хуана, — ласково заговорил Диар. — Я оставил тебе очень мало денег и теперь в отчаянии от этого. Скажи, с той поры, как я снял с тебя заботы о доме, выдавая деньги помесячно, не сделала ли ты, как другие женщины, небольших сбережений?
— Нет, — ответила Хуана. — У меня ничего нет. Вы не учли расходов на образование детей. Это не упрек, мой друг, я напоминаю вам об этом упущении только затем, чтоб объяснить, почему у меня нет денег. Все, что вы мне дали, ушло на учителей и на...
— Хватит! — грубо прервал ее Диар. — Черт возьми, время дорого. Есть у вас драгоценности?
— Вы хорошо знаете, что я их не ношу.
— Значит, в доме ни гроша! — злобно крикнул Диар.
— Почему вы кричите? — сказала она.
— Хуана, — ответил Диар, — я только что убил человека.
Хуана бросилась в соседнюю комнату и, закрыв двери, вернулась.
— Чтобы ваши сыновья не слышали, — сказала она. — Но с кем же вы могли драться?
— С Монтефьоре, — ответил он.
— Ах! — со вздохом сказала Хуана. — Это единственный человек, которого вы имели право убить.
— У него было много причин умереть от моей руки. Но не станем терять время. Денег, денег, денег, во имя господа! Меня, вероятно, ищут. Мы не дрались. Я... убил его.
— Убили? — вскрикнула Хуана. — Но как?
— Ну, как убивают... Он дочиста меня обыграл, и я отнял у него свои деньги. Хуана, пока все спокойно, вам следовало бы, раз у вас нет денег, сходить за моими деньгами; они лежат под кучей щебня, — той, что в конце сада.
— Боже мой! — воскликнула Хуана. — Вы обокрали его!
— Вам-то что до этого? Ведь я должен бежать, не так ли? И денег у вас нет? На мой след напали!
— Кто?
— Полиция!
Хуана вышла и тут же возвратилась.
— Вот возьмите, — сказала она, протягивая ему золотой крест. — Это крест донны Лагиниа, на нем четыре рубина, говорят, большой ценности. Ступайте. Уходите, уходите... уходите же!
— Фелиси не возвращается, — как в оцепенении пробормотал Диар. — Неужели ее арестовали?
Хуана положила крест на край стола и бросилась к окнам, выходившим на улицу. При свете луны она увидела солдат, которые в полной тишине выстраивались вдоль стены. Она вернулась и, притворяясь спокойной, сказала мужу:
— Вам нельзя терять ни минуты. Бегите через сад. Вот ключ от калитки.
Из осторожности она все-таки пошла посмотреть, что делается в саду. И там в тени, под деревьями, увидела несколько бликов на серебряных позументах жандармских треуголок. До нее даже донесся смутный гул толпы: любопытные стекались сюда со всех сторон, их сдерживали часовые, расставленные в обоих концах улицы. Люди, стоявшие у окон, видели Диара. По их показаниям и показаниям Фелиси, которую сначала припугнули, потом арестовали, солдаты и жандармы мгновенно преградили доступ к тем двум улицам, на углу которых стоял дом. Жандармы, сменившиеся после дежурства у театра, оцепили дом, остальные перелезли через ограду сада и производили там обыск, уверенные, что убийца скрывается здесь.
— Сударь, — сказала Хуана, — вам не удастся выйти. Весь город тут.
Диар бросился к окнам с отчаянной решимостью пойманной птицы, которая ударяется с размаху о все стекла. Он метался, ища выхода. Хуана стояла, задумавшись.
— Куда мне спрятаться? — спросил он.
Диар глядел на камин, а Хуана на два пустых стула. С какого-то мгновения ей казалось, что ее дети здесь. Вдруг калитка с улицы отворилась, и во дворе послышался топот бесчисленных ног.
— Хуана, моя дорогая Хуана! Ради бога, дайте совет! Спасите меня!
— Да, да... Сейчас... Я вас спасу, — сказала Хуана, выходя из комнаты.
— Ах! Ты будешь моим ангелом-хранителем!
Хуана возвратилась, протянула Диару один из его пистолетов и отвела глаза. Диар не взял оружия. Услышав голоса во дворе, где укладывали тело маркиза, чтобы подвести к нему убийцу, она оглянулась на Диара и увидела, что он бледен, как смерть. Чувствуя, что ноги его не держат, он хотел сесть.
— Ваши дети вас умоляют об этом, — сказала Хуана, вкладывая ему в руку оружие.
— Хуана!.. Добрая моя, миленькая Хуана, значит, ты считаешь, что... Хуана, неужели это так спешно?.. Мне бы хотелось тебя поцеловать...
Жандармы уже поднимались по ступенькам лестницы. Тогда Хуана взяла у него пистолет, прицелилась и, крепко держа Диара, несмотря на его крики, схватила его за горло, выстрелила ему в голову и бросила оружие на пол.
Дверь внезапно отворилась. Показался королевский прокурор, за ним — судебный следователь, врач, секретарь суда, жандармы — словом, все вершители человеческого правосудия.
— Что вам угодно? — сказала Хуана.
— Это господин Диар? — спросил королевский прокурор, показывая на труп, согнувшийся вдвое.
— Да, сударь.
— У вас все платье в крови, сударыня.
— Вы не понимаете, почему? — спросила Хуана, садясь за столик, и, взяв с него том Сервантеса, застыла, бледная, полная глубокого нервного возбуждения, которое старалась скрыть.
— Выйдите, — сказал прокурор жандармам и знаком пригласил следователя с врачом остаться.
— Сударыня, в таком случае нам только остается порадоваться за вас, что ваш муж умер. Если он из-за своей пагубной страсти заблуждался в жизни, то все же умер как военный человек, сделав излишним вмешательство правосудия. Но при всем нашем желании не тревожить вас в такую минуту закон обязывает нас запротоколировать и всякую насильственную смерть и самоубийство. Разрешите нам выполнить свой долг.
— Можно мне пойти переодеться? — спросила Хуана, положив книгу на столик.
— Да, сударыня, но принесите сюда это платье. Оно, несомненно, понадобится доктору.
— Вероятно, госпоже Диар будет очень тяжело присутствовать при вскрытии, — заметил врач, поняв подозрения прокурора. — Господа, разрешите ей остаться в соседней комнате.
Судьи согласились с сердобольным врачом, и Фелиси пошла помочь хозяйке. Следователь и прокурор стали вполголоса беседовать между собой. Судьи — несчастнейшие люди, они обязаны всех подозревать, до всего доискиваться, всюду предполагать дурные намерения и раскрывать их, чтобы добраться до правды, скрывающейся под самыми противоречивыми поступками. Может ли выполнение жрецами правосудия своего страшного долга в конце концов не иссушить в них источника тех великодушных чувств, которые сами они вынуждены брать под сомнение? Если чувства хирурга, вечно копающегося в тайнах человеческого тела, в конце концов притупляются, что же становится с совестью судьи, которому постоянно приходится исследовать малейшие изгибы человеческой души? Первые мученики своей миссии, судьи ходят всегда в черном, словно носят траур по своим погибшим иллюзиям, и преступление ложится на них такой же тяжестью, как на самих преступников. Старец, заседающий в трибунале, величествен; но не приводит ли нас в содрогание молодой судья? Судебный следователь был молод и все же по обязанности спросил прокурора:
— Не думаете ли вы, что жена была сообщницей мужа? Не нужно ли привлечь ее к следствию? Допросить ее?
Прокурор небрежно пожал плечами и сказал:
— И Монтефьоре и Диар были известные негодяи. Горничная не имела понятия о преступлении. Покончим на этом.
Врач, производивший вскрытие, осматривал труп Диара, диктуя протокол секретарю суда, и вдруг кинулся в комнату Хуаны.
— Сударыня!..
Хуана, уже сменившая свое окровавленное платье, вышла ему навстречу.
— Это вы? — сказал он, наклонившись к уху испанки. — Вы убили своего мужа?
— Да, сударь!
— ...Из всей совокупности данных, — продолжал диктовать врач, — следует, что вышеозначенный Диар добровольно, своей рукой убил себя.
— Вы кончили? — спросил он секретаря суда.
— Да, — ответил тот.
Врач подписал протокол. Хуана взглянула на него, с трудом подавляя слезы, набегавшие ей на глаза.
— Господа, — сказала она, повернувшись к прокурору. — Я иностранка, испанка. Я не знаю здешних законов, никого не знаю в Бордо. Прошу вас о большой услуге. Прикажите выдать мне паспорт для отъезда в Испанию.
