— Потому что я скорее пошла бы на риск, — было ее неуверенное заключение.
— Но только представь себе вечера! — воскликнула тетушка, указывая носиком садовой лейки на «Уикемские особняки». — Стоит включить свет там или здесь, и вы окажетесь словно в одной комнате. Однажды вечером они забудут спустить шторы, и вы их увидите, а в следующий раз вы забудете спустить свои, и они увидят вас. Невозможно сидеть на балконе. Невозможно поливать цветы и даже разговаривать. Только представь себе: вы выходите на улицу, и тут же из двери напротив появляются Уилкоксы. И ты говоришь мне, что планы не нужны и что ты пошла бы на риск.
— Надеюсь, мне всю жизнь удастся рисковать.
— О, Маргарет, это так опасно.
— Но, в конце концов, — с улыбкой проговорила Маргарет, — риск никогда не будет большим, если у человека есть деньги.
— Как не стыдно! Какие возмутительные суждения!
— Деньги смягчают острые края, — заявила мисс Шлегель. — Храни Бог того, у кого их нет.
— Но это что-то новенькое! — сказала миссис Мант, которая собирала новые идеи как белка — орехи, и особенно любила те, что легко переносятся.
— Новенькое для меня. Разумные люди давно это поняли. Вы, я и Уилкоксы стоим на деньгах как на островах. У нас под ногами такая твердая почва, что мы вовсе забываем об их существовании. И только когда видим рядом семенящего человека, понимаем, что значит наш независимый доход. Вчера вечером, когда мы беседовали здесь наверху, у камина, мне пришло в голову, что мир в своей сущности основан на экономике и что самая страшная пропасть — это не отсутствие любви, а отсутствие средств.
— Я бы сказала, мысль довольно циничная.
— Согласна. Но мы с Хелен, когда нам придет в голову критиковать других, должны помнить, что у нас под ногами есть такие острова, между тем как многим приходится барахтаться под водой. Бедняки не всегда могут достичь уровня тех, кого им хотелось бы полюбить, и им едва ли удастся отделаться от тех, кого они любить перестали. Мы, богатые, можем. Представьте себе ту июньскую трагедию, если бы Хелен и Пол Уилкокс были бедны и не смогли воспользоваться железными дорогами и автомобилями.
— Похоже на социализм, — подозрительно проговорила миссис Мант.
— Называйте как хотите. Я бы сказала, что это значит жить, не пряча козыри под столом. Мне надоели богатые люди, прикидывающиеся бедняками и полагающие, что не обращать внимания на горы денег, которые помогают им выстоять над бушующим морем, — это правильная позиция. Я стою на шестистах фунтах в год, Хелен тоже, Тибби будет стоять на восьмистах, и по мере того как наши фунты, крошась, осыпаются в море, их количество пополняется — оттуда же, из моря, да, из моря. И все наши мысли — это мысли, поддерживаемые шестьюстами фунтами, да и все наши речи тоже. И поскольку нам не надо красть зонтики, мы забываем, что те, под водой, могут захотеть это сделать и иногда делают, и то, что здесь представляется шуткой, там оказывается реальностью.
— Они идут! Вон фрейлейн Мозебах. Для немки она, право, одевается прекрасно. О!..
— Что случилось?
— Хелен посмотрела на окна Уилкоксов.
— Почему бы ей не посмотреть?
— Прошу прощения, я тебя прервала. Что ты говорила о реальности?
— Я, как всегда, перевела разговор на себя, — ответила Маргарет таким тоном, как будто вдруг задумалась о чем-то своем.
— И все-таки скажи мне: ты за бедных или за богатых?
— Это очень трудно. Спросите иначе. Я за бедность или за богатство? За богатство. Ура богатству!
— За богатство! — подхватила миссис Мант, получив наконец долгожданный орех.
— Да, за богатство. Да здравствуют деньги!
— Я тоже за богатство, и, боюсь, большинство моих знакомых в Суонидже тоже, но я удивлена, что ты с нами заодно.
— Большое спасибо, тетя Джули. Пока я рассуждала, вы привели в порядок букеты.
— Пожалуйста, дорогая. Но мне бы хотелось быть полезной и в более важных делах.
— Тогда не откажите в любезности: не сходите ли со мной в бюро по найму? Там одна горничная никак не может сказать мне ни «да», ни «нет».
По дороге в бюро они тоже подняли глаза на апартаменты Уилкоксов. На балконе сидела Иви, которая, по словам миссис Мант, «уставилась на них крайне невежливо». Да, сложившаяся ситуация и правда действовала на нервы, в этом не было сомнений. Хелен выдержала бы такую ни к чему не обязывающую встречу, но Маргарет забеспокоилась. Не оживет ли убитый нерв, если это семейство будет жить у них под носом? Фрида Мозебах будет гостить еще две недели, а она проницательна, чертовски проницательна, и вполне способна сказать: «Ты любишь одного из тех молодых джентльменов напротив, да?» Подобные утверждения могут не соответствовать действительности, но если их повторять не один раз, то они, как правило, становятся правдой. Точно так же как и слова «война между Англией и Германией неизбежна» с каждым повторением делают войну чуть более вероятной, а потому с энтузиазмом тиражируются бульварной прессой обеих стран. Нет ли у человеческих чувств своей, бульварной прессы? Маргарет решила, что есть, и, пожалуй, типичными ее примерами будут добрая тетушка Джули и Фрида. Они могут своей постоянной болтовней пробудить в Хелен повторение ее июньских переживаний. Повторение — не более. Они не смогут привести к прочному любовному чувству. Эти две дамы подобны Журналистике — она это ясно видела, — тогда как ее отец, при всех своих недостатках и упрямых заблуждениях, был подобен Литературе, и, будь он жив, ему удалось бы дать дочери правильный совет.
В бюро по найму проходил утренний прием. На улице стояла вереница экипажей. Мисс Шлегель ждала своей очереди, пока наконец ей не пришлось удовольствоваться коварной «временной прислугой», поскольку ее отвергли настоящие горничные по причине слишком большого количества лестниц в доме. Неудача расстроила Маргарет, и хотя она о ней быстро забыла, плохое настроение осталось. По дороге домой она вновь взглянула на апартаменты Уилкоксов, а затем предприняла шаги, подобающие старшей сестре, — поговорила с Хелен.
— Хелен, ты должна мне сказать: тебя все это тревожит?
— Что тревожит? — спросила Хелен, моя руки перед обедом.
— Приезд семейства У.
— Конечно, нет.
— Правда?
— Правда.
Однако Хелен призналась, что немного беспокоится за миссис Уилкокс. Ей казалось, что миссис Уилкокс может испытывать глубокие чувства и болезненно переживать то, что никогда не тронет других членов клана.
— Мне-то все равно, если Пол скажет, указав на наш дом: «Здесь живет девица, которая хотела меня окрутить». Но ей будет не все равно.
— Если это тебя беспокоит, мы можем кое-что предпринять. Нам совершенно необязательно находиться рядом с людьми, которые нам неприятны или которым неприятны мы. Для этого у нас есть деньги. Мы могли бы ненадолго уехать.
— А я и так уезжаю. Фрида только что пригласила меня в Штеттин, и я вернусь после Нового года. Ты довольна? Или мне совсем уехать из страны? Право же, Мег, с чего это ты так разволновалась?
— Наверное, я становлюсь старой девой. Мне казалось, что я вовсе не беспокоюсь, но, честно говоря, мне будет тяжело, если ты снова влюбишься в того же молодого человека, и, — она кашлянула, — ты все-таки покраснела, когда, помнишь, тетя Джули накинулась на тебя утром. Иначе я бы об этом не заговорила.
Но смех Хелен прозвучал совершенно искренне, когда она подняла намыленную руку к небесам и поклялась, что никогда, нигде и ни за что не влюбится в человека по фамилии Уилкокс, включая даже самых дальних родственников.
Развившаяся так быстро и приведшая к таким странным последствиям дружба между Маргарет и миссис Уилкокс завязалась, судя по всему, весной в Шпейере. Быть может, дама постарше, глядя на вульгарный красный собор и слушая, как ее муж беседует с Хелен, почувствовала в этой менее обворожительной из двух сестер родственную душу, способную к тому же мыслить здраво. Миссис Уилкокс умела распознавать такие вещи. Возможно, именно она захотела пригласить сестер Шлегель в Говардс-Энд, и особенно ей хотелось повидаться с Маргарет. Но это всего лишь предположения: миссис Уилкокс оставила после себя слишком мало однозначных свидетельств. Несомненно одно: неделю спустя ее визитная карточка оказалась в доме на Уикем-плейс, в тот самый день, когда Хелен с кузиной отправлялись в Штеттин.
— Хелен! — воскликнула фрейлейн Мозебах с благоговейным ужасом (ей уже доверили секрет). — Его мать тебя простила! — Но тут, вспомнив, что в Англии новоприбывшим не полагается наносить визиты первыми, сменила благоговение на осуждение и заявила, что миссис Уилкокс «keine Dame».[15]
— Как я устала от этого семейства! — со злостью сказала Маргарет. — Хелен, прекрати хихикать и делать пируэты, лучше сложи чемоданы. Почему эта женщина не хочет оставить нас в покое?
