— Да, красивое, — согласился я.
— Так, повторяю, Софи в моих глазах прелестна, и мне кажется, что в глазах каждого, кто только знает ее, она одна из лучших девушек на свете. Но говоря, что старшая — красавица, я хотел сказать… ну, как бы это выразить?.. что она ослепительно хороша.
— В самом деле?
— Да, уверяю вас, что девушка необыкновенной красоты. Но, понимаете ли, будучи создана блистать в обществе, служить предметом поклонения, она, лишенная всего этого из-за недостатка средств, может быть порой и раздражительной и требовательной. И вот Софи умеет привести ее в хорошее настроение.
— Что же, Софи самая младшая? — спросил я.
— О нет! — ответил Трэдльс, гладя себе подбородок. — Младшим сестрам десять и девять лет, Софи воспитывает их.
— Так, значит, она вторая? — продолжал я допрашивать.
— Нет, вторая — Сарра. У нее, бедняжки, что-то неладно с позвоночником. Доктор уверяет, что она поправится, но пока ей надо целый год пролежать в кровати. И Софи ухаживает за ней. Моя Софи — четвертая.
— А мать их жива? — осведомился я.
— Как же, жива, — ответил Трэдльс. — Она превосходная женщина, но ей вреден сырой климат, и она лишилась способности двигаться.
— Какое несчастье! — воскликнул я.
— Правда, как печально? — сказал Трэдльс. — Но что касается хозяйства, то это несчастье мало отражается на нем, так как его ведет Софи. Она, знаете, является матерью и для своей матери, так же как и для девяти сестер.
Я пришел в восторг от этой удивительной девушки и, с самым благим намерением оградить будущее счастье Трэдльса oт злоупотреблений Микобера, спросил, как тот поживает.
— Хорошо, благодарю вас, Копперфильд, — ответил Трэдльс. — Я уже не живу у них.
— Не живете?
— Да, надо вам сказать, — шопотом заговорил он, — что ввиду временных затруднений он вынужден был переменить свою фамилию на Мортимер и выходить из дому, только когда стемнеет, да притом еще в очках. За неплатеж домовладельцу все его имущество было описано. Миссис Микобер пришла в такое ужасное состояние, что я был не в силах не подписать второго векселя, о котором, помните, мы с вами здесь говорили. Вы представляете себе, какой для меня было отрадой видеть, что благодаря этому все уладилось и к миссис Микобер вернулось ее обычное настроение духа.
— Гм… — промычал я.
— Правда, нельзя сказать, чтобы счастье миссис Микобер было долговечно, — продолжал Трэдльс. — Через неделю последовала вторая опись. Тут мы и разошлись. С тех пор я живу в меблированной комнате, а Мортимеры, как я вам уже сказал, стараются никому не попадаться на глаза. Надеюсь, вы, Копперфильд, не обвините меня в эгоизме, если я вам скажу, что очень жалею о том, что вместе с обстановкой хозяев был продан мой мраморный круглый столик и жардиньерка Софи с цветочным горшком.
— Какая жестокость! — закричал я с негодованием.
— Да, для меня это было тяжеловато, — сказал он, делая гримасу, которой обыкновенно всегда сопровождал это выражение, — но я упомянул об этом отнюдь не для того, чтобы кого-либо упрекать, а вот почему. Во время публичной продажи я не мог выкупить этих вещей вследствие того, что продавец, видя, что я заинтересован в них, заломил за них втридорога, а кроме того, у меня в тот момент совсем не было денег. С тех пор я не спускал глаз с магазина, что на Тотендемской улице, где находятся эти вещи, и сегодня увидел их в окне на выставке. Конечно, я производил свои наблюдения с противоположной стороны улицы, ибо заметь меня только хозяин магазина, он опять заломил бы за них огромную сумму. Теперь во что пришло мне в голову. Если вы ничего не имеете против этого, я попрошу вашу няню пойти со мной (я смог бы указать ей лавку хотя бы с угла соседнего переулка) и купить эти вещи, по возможности дешевле, как будто для себя.
Словно сейчас вижу я, с какой радостью развивал Трэдльс этот план и как он был горд своей изобретательностью. Я, разумеется, сказал ему, что няня с огромным удовольствием поможет ему и что мы сейчас же все трое отправимся к этому магазину, но с одним условием: чтобы он обещал никогда больше не подписывать векселей Микоберам и вообще не давать им взаймы.
— Дорогой мой Копперфильд, — ответил Трэдльс, — я уже дал себе такое обещание, ибо я понял, что не только был легкомыслен, но даже поступал недобросовестно по отношению к Софи. А раз я что-либо решаю, так уж, знаете, не меняю решения. Но я охотно дам и вам торжественное обещание, что впредь делать этого не буду. Первый злосчастный вексель мною уже оплачен. Я не сомневаюсь, что мистер Микобер оплатил бы его сам, если бы мог, но он не был в состоянии достать денег. Ну, а теперь скажу вам, что я ценю в мистере Микобере. Вот относительно этого второго векселя, срок которого еще не наступил, он никогда не говорит: «Я уплачу по такому-то векселю», а выражается так: «Сделаю все возможное, чтобы уплатить». Не правда ли, это очень честно и очень деликатно?
Не желая разочаровывать своего приятеля, я утвердительно киснул головой. Потолковав еще немного, мы с ним направились к свечной лавке, чтобы прихватить с собой мою Пиготти. Провести у меня вечер Трэдльс отказался, во-первых, боясь, что за это время его вещи могут быть кем-нибудь куплены, а во-вторых, это был именно тот вечер, когда он обыкновенно строчил послание «лучшей на свете девушке».
Никогда не забыть мне, как мой приятель выглядывал из-за угла Тотендемской улицы, в то время как Пиготти выторговывала драгоценные для него вещи; не забыть, как он был взволнован, когда няня, очевидно не добившись своего, вышла из магазина и медленно направилась к нам; и как он потом просиял, когда хозяин магазина вышел и позвал няню обратно. В конце концов покупка состоялась-таки на довольно выгодных условиях, и Трэдльс был в восторге.
— Я очень, очень благодарен вам, — сказал Трэдльс Пиготти, услыхав, что вещи сегодня же будут направлены к нему, — но если я еще попрошу вас об одном одолжении, то вы, Копперфильд, надеюсь, не найдете, что я совсем одурел?
Я поспешил заявить, что, конечно, далек от этого.
— Ну, так я хочу просить вас, — обратился он к Пиготти, — взять сейчас же цветочный горшок (ведь его купила Софи, Копперфильд!), и я сам отнесу его домой.
Няня с превеликим удовольствием исполнила просьбу Трэдльса, и он, рассыпавшись в самых горячих благодарностях, любовно обнял цветочный горшок и пошел домой с таким радостным сиянием на лице, какое мне редко приходилось видеть в жизни.
Мы тоже отправились восвояси. Так как магазины производили на мою Пиготти такое чарующее впечатление, как, кажется, ни одно человеческое существо, то я брел медленно, забавляясь тем, как няня восхищалась выставками, и дожидаясь ее каждый раз, когда ей приходило в голову остановиться. Поэтому мы не так-то скоро добрались до моей квартиры. Поднимаясь по лестнице, я обратил внимание няни на то, что все заграждения были убраны, а на ступеньках видны были свежие следы ног. Дойдя до верхней площадки, мы оба были очень удивлены, увидев, что дверь моей квартиры, которую я запер уходя, теперь стоит настежь открытой, а из гостиной доносятся голоса.
Мы с недоумением переглянулись и вошли в гостиную. Как же я был изумлен, увидев перед собой людей, могу сказать, наименее ожидаемых из всех живущих на земле, — бабушку и мистера Дика! Бабушка сидела на сундуке, перед нею две клетки с канарейками, на коленях кошка, — совсем как Робинзон в юбке! — и пила чай. Мистер Дик, окруженный багажом, стоял, задумчиво опираясь на большой бумажный змей, подобный тем, которые мы не раз с ним запускали ввысь.
— Бабушка, дорогая! — закричал я. — Вот так неожиданная радость!
Мы нежно с ней расцеловались. Затем я и мистер Дик горячо пожали друг другу руки. Миссис Крупп, которая самым заботливым образом приготовляла чай и уж не знала, как и выразить свое внимание бабушке, задушевным тоном заявила, что она не сомневалась в том, как обрадуется мистер Копперфильд, увидя своих дорогих родственников.
— А вы как поживаете? — обратилась бабушка к совершенно растерявшейся Пиготти.
— Вы помните мою бабушку, Пиготти? — спросил я.
— Ради бога, мой мальчик, не называйте эту женщину таким диким именем! — воскликнула бабушка. — Раз она вышла замуж и освободилась, слава богу, от того ужасного имени, почему же не пользоваться этим преимуществом?.. Как теперь ваша фамилия, П.? — спросила бабушка, идя на такой компромисс, лишь бы не произнести ненавистного имени.
— Баркис, мэм, — ответила няня, почтительно приседая.
— Ну, это уже человеческое имя, — проговорила бабушка. — Как же вы живете, Баркис? Надеюсь, вы здоровы?
Ободренная этими словами и протянутой бабушкиной рукой, Баркис приблизилась, пожала руку бабушке и еще раз присела.
— Вижу, что мы обе с вами постарели с тех пор, как виделись, — сказала бабушка, — а виделись мы, как вам известно, всего один раз. Да, уж и денек выдался тогда! Нечего сказать!.. Трот, дитя мое, еще чашечку чаю.
