осыпавших его просьбами, он решил позабавить их рассказами о своих необыкновенных слугах и так начал свое повествование:
— После моего путешествия в Египет я очень вырос в глазах великого султана. Его величество просто не мог жить без меня, и я ежедневно бывал приглашен и к обеду, и к ужину. Я должен признать, господа, что у турецкого султана стол был более изысканный, чем у любого другого владыки на земном шаре. Но относится эта похвала только к еде, а не к напиткам, ибо, как вам известно, закон Магомета, возбраняет верующим употребление вина [60]. Поэтому на официальных обедах в Турции нечего и думать о том, чтобы выпить стаканчик вина. Однако то, что не происходит публично, нередко проделывается втихомолку, и, невзирая на запрет, многие турки не хуже, чем почтенные немецкие прелаты, знают, что такое доброе вино. Так дело обстояло и с его турецким величеством. За парадным столом, к которому обычно in partem Salarii [61] бывал приглашен и генеральный суперинтендант, то есть муфтий [62], который перед едой читал молитву «Очи всех...», а после еды — «Gratias» [63] [64], о вине не могло быть и речи. Но, когда поднимались из-за стола, для его величества в кабинете обычно уже стояла наготове бутылочка доброго вина. Однажды великий султан, дружески мне подмигнув, дал понять, чтобы я прошел за ним в кабинет. Когда мы там заперлись, он с таинственным видом достал из шкафчика бутылку.
— Мюнхгаузен, — произнес он, — я знаю, что вы, христиане, понимаете толк в бокале хорошего вина. У меня тут осталась еще бутылочка токайского. Такого чудесного вина вам, верно, еще никогда в жизни не приходилось пить.
С этими словами его величество налил мне, а затем и себе по бокалу, и мы чокнулись.
— Ну, что вы на это скажете? Ну-ка! Не правда ли, чудо, а не вино!
— Винцо хорошее, ваше величество, — ответил я. — Но, с разрешения вашего величества, я все же должен сказать, что в Вене у покойного императора Карла Шестого [65] мне приходилось пить во много раз лучшее. Черт возьми! Вот бы вашему величеству испробовать такого вина!
— Друг мой Мюнхгаузен, при всем уважении к вам не могу поверить, чтобы существовало токайское лучше этого! Я достал одну-единственную бутылку этого вина у венгерского дворянина, который с трудом решился с ним расстаться.
— Чепуха, ваше величество! Токайское токайскому рознь. Господа венгерцы не так-то щедры. Держу пари, что ровно за час доставлю вам прямым путем и непосредственно из императорского погреба бутылку токайского, да еще какого!
— Мюнхгаузен, мне кажется, вы болтаете вздор!
— Нет, я не болтаю вздора. Берусь за один час прямым путем из императорского погреба в Вене доставить вам бутылку токайского, и не такую кислятину, как это!
— Мюнхгаузен! Мюнхгаузен! Вы смеетесь надо мной, и этого я вам не позволю! Я знал вас до сих пор как человека необыкновенно правдивого, но сейчас я готов думать, что вы завираетесь.
— В чем же дело, ваше величество? Давайте попробуем. Не выполню я своего обещания — а я непримиримый враг всяческого вранья, — тогда, ваше величество, прикажите отрубить мне голову. Ведь моя голова не кочерыжка какая-нибудь. Что же вы, ваше величество, против нее поставите?
— По рукам! Ловлю вас на слове! Если ровно в четыре часа токайское не будет доставлено, я не помилую вас, и это будет вам стоить головы. Смеяться над собой я не позволю даже лучшим моим друзьям. Если же вы свое обещание выполните, вы можете взять из моего казначейства столько золота, серебра, жемчуга и драгоценных камней, сколько в силах унести самый большой силач.
— Вот это другое дело! — ответил я, тут же попросил подать мне перо и чернила и написал императрице-королеве Марии Терезии [66] следующую записку:
«Ваше величество, в качестве единственной наследницы Вам, несомненно, от Вашего блаженной памяти отца наряду с прочим достались и его погреба. Осмелюсь покорнейше просить Вас прислать ко мне с подателем сего письма бутылку токайского, какое я частенько пивал у Вашего батюшки. Только самого лучшего! Дело касается пари. Готов как угодно за это отслужить и остаюсь...» и так далее.
Записку я поспешил вручить, даже не запечатав, — так как было уже пять минут четвертого, — моему скороходу. Ему пришлось отстегнуть свои гири и немедленно пуститься бежать в Вену. После этого мы, великий султан и я, в ожидании лучшего выпили до дна оставшееся вино. Пробило четверть четвертого, половина... Пробило три четверти четвертого... А скорохода все не было видно. Должен признаться, что мне понемногу становилось все больше не по себе: мне чудилось, что его величество время от времени поглядывает на шнурок от колокольчика, собираясь вызвать палача. Мне, правда, еще разрешили выйти в сад, чтобы глотнуть свежего воздуха, но за мной все время следовали двое услужливых соглядатаев, не спускавших с меня глаз. Когда стрелка показывала уже пятьдесят пять минут четвертого, я в волнении поспешил послать за моими слугами: слухачом и стрелком. Они немедленно явились, и я приказал моему слухачу лечь на землю и послушать, не приближается ли скороход. К моему немалому испугу, он доложил, что негодяй где-то, и притом далеко отсюда, прилег отдохнуть и сейчас храпит что есть мочи. Но лишь только мой славный стрелок услышал это, как взбежал на высокую террасу и, приподнявшись на цыпочки, закричал:
— Клянусь своей душой! Лежит себе этот лентяй под дубом окол© Белграда, а рядом с ним бутылка! Погоди! Сейчас пощекочу тебя так, что ты сразу проснешься! — И с этими словами он вскинул свое кухенройтеровское ружье и выпустил заряд прямо в вершину дуба. Целый град желудей, веток и листьев посыпался на спящего, разбудил его, и так как скороход и сам почувствовал, что чуть было не упустил время, то он с такой быстротой пустился бежать, что с бутылкой и собственноручной запиской Марии Терезии в три часа пятьдесят девять с половиной минут оказался у дверей кабинета султана.
Вот это было вино! Ох, как смаковал его высочайший лакомка!
— Мюнхгаузен, — сказал он, — не обижайтесь, если эту бутылку я оставлю для себя одного. У вас в Вене лучшие связи, чем у меня! Вы сумеете добыть для себя и другую бутылку!
Сказав это, он спрятал вино в шкафчик, сунул ключ в карман штанов и позвонил казначею. О, сколь сладостен показался
