class="title6">
Они хочуть свою образованность показать...
...и всегда говорят о непонятном!
А. П. Чехов [193]
Какие-то чудаки наши докладчики! Выражается во время речи иностранными словами, а когда рабочие попросили объяснить — он, оказывается, сам не понимает!!
Рабкор Н. Чуфыркин
В зале над тысячью человек на три сажени стоял пар. И пар поднимался от докладчика. Он подъезжал на курьерских к концу международного положения.
— Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать Советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности вплоть до того, что прибегают к диффамации, то есть сочиняют письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! Это, товарищи, с точки зрения пролетариата — моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев из Второго Интернационала!
Оратор выпил полстакана воды и загремел, как труба:
— Удается ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им не удается! Капиталистическая вандея, окруженная со всех сторон волнами пока еще аморфного пролетариата, задыхается в собственном соку, и перед капиталистами нет другого исхода, как признать Советский Союз, аккредитовав при нем своих полномочных послов!!
И моментально оратор нырнул вниз, словно провалился. Затем выскочила из кресла его голова и предложила:
— Если кто имеет вопросы, прошу задавать.
В зале наступила тишина. Затем в отдалении зашевелилась в самой гуще и вышла голова Чуфыркина.
— Вы имеете, товарищ? — ласково обратился к нему с эстрады совершенно осипший оратор.
— Имею, — ответил Чуфыркин и облокотился на спинку переднего стула. Вид у Чуфыркина был отчаянный. — Ты из меня всю кровь выпил!
Зал охнул, и все головы устремились на смельчака Чуфыркина.
— Сижу — и не понимаю: жив я или уже помер, — объяснил Чуфыркин.
В зале настала могильная тишина.
— Виноват. Я вас не понимаю, товарищ, — оратор обидчиво скривил рот и побледнел.
— В голове пузыри буль-буль, как под водой сидишь, — объяснил Чуфыркин.
— Я не понимаю, — заволновался оратор.
Председатель стал подниматься с кресла.
— Вы, товарищ, вопрос имеете? Ну?
— Имею, — подтвердил Чуфыркин, — объясни — «резюмирую».
— То есть как это, товарищ? Я не понимаю, что объяснить?..
— Что означает — объясни!
— Виноват, ах да. Вам не совсем понятно, что значит «резюмирую»?
— Совершенно непонятно, — вдруг крикнул чей-то измученный голос из задних рядов. — Вандея какая-то. Кто она такая?
Оратор стал покрываться клюквенной краской.
— Сию минуту. М-м-м... Так вы про «резюмирую». Это, видите ли, товарищ, слово иностранное.
— Оно и видно, — ответил чей-то женский голос сбоку.
— Что обозначает? — повторил Чуфыркин.
— Видите ли, резю-зю-ми-ми... — забормотал оратор. — Понимаете ли, ну вот, например, я, скажем, излагаю речь. И вот выводы, так сказать. Одним словом, понимаете?..
— Черти серые, — сказал Чуфыркин злобно.
Зал опять стих.
— Кто серые? — растерянно спросил оратор.
— Мы, — ответил Чуфыркин, — не понимаем, что вы говорите.
— У него образование высшее, он высшую начальную школу кончил, — сказал чей-то ядовитый голос, и председатель позвонил. Где-то засмеялись.
— «Интервенцию» объясните, — продолжал Чуфыркин настойчиво.
— И «диффамацию», — добавил чей-то острый пронзительный голос сверху и сбоку.
— И кто такой камер-лакей? В какой камере?!
— Про Вандею расскажите!!
Председатель взвился, начал звонить.
— Не сразу, товарищи, прошу по очереди!
— «Аккредитовать» не понимаю?!
— Ну что значит «аккредитовать»? — растерялся оратор. — Ну значит, послать к нам послов.
— Так и говори!! — раздраженно забасил кто-то на галерее.
— «Интервенцию» даешь!! — отозвались задние ряды.
Какая-то лохматая учительская голова поднялась и, покрывая нарастающий гул, заявила:
— И, кроме того, имейте в виду, товарищ оратор, что такого слова — «использовывать» — в русском языке нет! Можно сказать — использовать!
— Здорово! — отозвался зал. — Вот так припаял! Шкраб [194], он умеет!
В зале начался бунт.
— Говори, говори! Пока у меня мозги винтом не завинтило! — страдальчески кричал Чуфыркин. — Ведь это же немыслимое дело!!
Оратор, как затравленный волк, озираясь на председателя, вдруг куда-то провалился. Багровый председатель оглушительно позвонил и выкрикнул:
— Тише! Предлагается перерыв на десять минут. Кто за?
Зал ответил бурным хохотом, и целый лес рук поднялся кверху.
У нас, в Кузнецке, в один и тот же вечер, в один и тот же час в помещении месткома было назначено заседание лавочно-наблюдательной комиссии, заседание производственной ячейки, заседание охраны труда, собрание рабкоров, а также заседание пионеров. А рядом идет кинематографическая картина «Дочь Монтецумы». Получается такое, что описать нельзя.
Рабкор
В небольшой комнате тесно сидели люди, взъерошенные и потные. Над их головами висела «Дочь Монтецумы» с участием любимицы публики и королевы экрана и «Вокруг света в 18 дней».
Дверь раскрылась на одну четверть. В нее влезла рука с растерзанной манжетой, затем озверевшая голова. И голова эта начала кричать:
— Пустите меня, товарищи! Это безобразие.
— Влезайте! — кричали из комнаты.
— Пустите меня! — кричала голова, вырываясь из невидимых клещей за дверью. За дверью же послышался крик.
— Не лягайтесь ногами, товарищ Крутобедров! Вы не на базаре!
Стена затряслась, и на ней запрыгали слова: «Курьер Наполеона».
Растерзанная личность влезла наконец в комнатушку, проникла на эстраду и оттуда хрипло забасила немедленно, как заводной граммофон.
— Говоря о цене на свиные котлеты, товарищи, я не могу не отметить с возмущением того факта, что в то время, как на частном рынке они 32 к., у нас в лавке № 17 они 33½...
Собрание на это ответило злобным гулом, а за дверью вырвался истерический крик:
— Скорее! Долго заседаете!
— Что вы про котлеты бормочете?! — закричал в раздражении человек, притиснутый к «Дочери миллионера».
— Я не бормочу! — закричал в ответ оратор. — А докладываю!
— Про что докладываешь?
— Цены на свинину, — закричал докладчик.
— Выкатывайся ты со своей свининой к чертям! Где наш оратор? — кричали со всех сторон.
— Нету оратора, опоздал, черт его возьми! Значить, им надо уступать место!
Публика хлынула к дверям, а навстречу ей — другая, которая моментально расселась на стульях. За другой дверью тапер глухо
