— Если и упаду, мир вверх дном не перевернется.
— К сожалению, еще ни одна человеческая смерть не заставила мир переворачиваться вверх дном.
— К сожалению.
Окно было ограждено чем-то вроде кованой балюстрады. Януш оперся о нее и выглянул на площадь. Была полная тьма. Когда он вслушался в темноту и тишину, до него донесся далекий, неясный звук, похожий на протяжный гул.
— Мы тут болтаем, — сказал он, — а там пушки бьют. Слышишь?
Они помолчали.
— Далекий-далекий гул, слышишь?
— Это пушки? — удивленно спросила Марыся.
— Вероятно. Что же еще может быть?
— А где?
— Вероятно, под Памплоной.
— Воюют?
— Воюют.
— А за что?
— А это уж ты их спроси. Или графа Казерта, он же, кажется, адъютант генерала Франко.
— Интендант, — поправила Марыся.
— Разница небольшая.
Януш вернулся в свой угол и улегся на деревянной скрипучей кровати.
— А ты помнишь, как мы ездили на престольный праздник в Бершадь? Была страшная грязь, и отец велел запрячь шестерку лошадей — четыре в ряд и две спереди. Ехали мы в открытой линейке, и грязь летела нам прямо в лицо. И я потом сказал, что ты похожа на индюшечье яйцо, а ты расплакалась.
— Да не потому я расплакалась, не от этой глупой шутки.
— Я знаю. Я знаю, отчего ты расплакалась. Ты была влюблена в Дмытерка, в кучера. Он был такой красивый, молодой, так хорош в ливрее с красным кушаком.
— Откуда ты знаешь?
— Догадывался. Нетрудно было догадаться. Вернее, догадался я в тот момент, когда ты расплакалась. Мне ужасно было тебя жаль.
— Правда?
— Единственный раз, когда мне стало тебя жалко. По-настоящему. Потом ты меня уже только раздражала. Я никогда не претендовал на то, чтобы ты называла меня хорошим братом.
— Это верно.
Снова послышались шаги, чья-то нетерпеливая ладонь хлопнула по гитаре, гулкий хлопок этот прозвучал как выстрел.
Януш вздохнул.
— Неспокойная у нас ночь. Гитары и пушки.
Марыся потянулась.
— Мы же в Испании, — сказала она, по своему обыкновению цедя слова.
В Бургосе над цитаделью есть место на взгорье, где растет высокий чертополох. Совсем как на границе Подолья и Киевщины. Крыш цитадели оттуда почти не видно, зато собор виден как на ладони, так что можно считать, что это «взгорье над собором». Януш открыл для себя это место через несколько дней после приезда и почти каждое утро приходил сюда читать. В гостинице «De Londres» было чертовски тоскливо. Здесь жили франкистские офицеры, обеденный зал был заполнен мундирами, и на них с сестрой смотрели с подозрением. Золовка Билинской тоже жила здесь. В разговорах с нею Билинская обычно проводила всю вторую половину дня. С утра она не выходила из своего номера. Януш, по обыкновению, вставал рано, брал книжку и шел на свое взгорье. Бургос — город небольшой, и дорога была недлинной. По улице Lain Calvo он доходил до собора, обходил это строение, похожее на букет засушенных цветов, и тропинками вдоль стен цитадели добирался до выжженного, заросшего бурьяном взгорья.
В Париже Януш приобрел философский том Оклера «De la tristesse humaine», последний крик моды — толстую книжищу, изданную Плоном, которую очень неудобно было таскать. И тем не менее он ежедневно брал ее с собой на это взгорье и усердно читал. Больше делать было нечего. Содержание книги французского писателя отнюдь не соответствовало мрачному заголовку. Философия была скудненькая, утверждавшая, что человек напрасно грустит и усложняет свою жизнь. К этому Оклер привязывал биографии известных людей, приводя бесчисленные подробности о том, что они ели, что пили, как (и с кем!) спали, и старался доказать, что они были счастливы. Все это, изложенное превосходным стилем с прелестными сравнениями и безупречно построенными фразами, было так оторвано от настоящей жизни, что чтение приводило Януша в состояние эйфории. Очевидно, этой своей особенности изделие француза и было обязано громким успехом. Контраст произведения «О человеческой скорби» с окружающим миром был слишком велик, чтобы Януш мог принимать эти красивости всерьез. Особенно здесь, в Бургосе, где его окружали одни военные: самоуверенные штабные и все это блещущее золотом мундиров окружение генерала Франко, которое не только вызывало у Януша отвращение, но еще и нагоняло страшную скуку. Он сам не понимал, что с ним творится, почему он здесь, а посему предпочитал бежать от действительности и, уединясь на взгорье, читать красиво написанные сказочки о «великих» людях.
«Лучше бы уж «Сказки тысячи и одной ночи», — думал он, усаживаясь на выжженном солнцем взгорье и листая плохо сброшюрованные страницы пухлой книги.
Когда он отрывал глаза от страниц этого приторного изделия, он видел перед собой вздыбившееся взгорье — возвышающуюся над городом бурую равнину Старой Кастилии и в ее изломе — башни собора. Рядом с двумя этими громадами сам город и цитадель терялись внизу.
С того места, где он сидел, башни собора выглядели так, словно это вздымались из земли полевые лилии. Огромный неф был окружен мелкими башенками, — сходство с цветком было уже полным. Это был поистине предмет, достойный созерцания, куда реальнее всего, что он вычитывал из модной французской книги. Изумительная готика XVI века великолепно вписывалась в пейзаж, подобно большому кусту чертополоха, возле которого Януш сидел на каменистой, лишь местами покрытой травой почве.
«Какое терпение! Так долго, столько веков строить в одном стиле. Почему мы теперь так не можем?»
В первый же день, когда Януш взобрался на взгорье над цитаделью и больше созерцал пейзаж, чем читал, он заметил молодого человека, поднявшегося по той же тропинке. Высокий, стройный и очень смуглый юноша в широком, надетом по местной моде берете, увидев, что удобное место под кустом репейника уже занято, немного смутился и растерялся. Он остановился и оглядел Януша, но, вероятно, увидев, что тот читает французскую книжку, решился, прошел мимо и сел за холмиком довольно далеко от него, так что возвышение скрыло его от глаз чужестранца. Взгляд, которым он окинул Януша, проходя мимо, дал понять, что он считает его нахальным субъектом. Как раз в этот момент Януш наткнулся на довольно любопытное место: Оклер приводил неизвестные ему доселе сведения, касающиеся «счастливой» жизни Леонардо да Винчи. Поэтому он углубился в книгу, не обращая внимания на то, что творится вокруг, и слышал лишь, как юноша время от времени покашливает и шмыгает носом, точно прилежный школьник, старательно выполняющий задание. Это сопение отвлекало внимание Януша, и он вновь оторвался от книги.
Далекий коричневый горизонт над желтыми, точно из кружевной яшмы выточенными башенками и башнями собора показался ему притягательным. Даже несколько таинственным, хотя вместе с тем и очень родным. И здесь Испания напомнила ему Подолье и поездку к Марысе Билинской. После разговора в Альсасуа Марыся не стала ему ближе, она была по-прежнему чужой, и все же ее окружала атмосфера давних-давних воспоминаний. Разговор с сестрой напомнил ему детство — и равнина перед глазами вызывала давние ассоциации. Не случайно ему припомнился престольный праздник в Бершади.
Он взглянул на часы: пора обедать. Януш с неохотой возвращался к обществу, оставленному им в гостинице «De Londres». Его угнетали разговоры надутых господ военных, впрочем, он мало что в них и понимал: в основном говорили по-испански, а язык этот он только еще начинал осваивать. Газеты, впрочем, уже мог читать.
Поднявшись на ноги, он увидел юношу. Тот сидел поодаль, в ложбинке, напряженно подсчитывая что-то на пальцах, и, бормоча вполголоса, писал карандашом в большой клеенчатой тетради. Берет он сдернул — оказалось, что юноша коротко острижен, и сейчас, когда он прилежно царапал карандашом, он снова напомнил Янушу ученика, решающего задачу на проценты.
Януш улыбнулся и, сделав несколько шагов, склонился к юноше.
— Que faîtes-vous ici?[112] — решился он спросить по-французски.
Юноша ответил ему на великолепном французском:
— О боже… как вы подкрались. Я каждый день прихожу сюда работать и всегда сижу на том месте, которое вы заняли.
— Завтра я уступлю вам его, а сам сяду где-нибудь в другом месте, — сказал Януш.
— А вы завтра опять придете?
— Вероятно. Если будет хорошая погода.
— О, погода теперь установилась. На весь октябрь.
— Тогда приду. А что мне еще делать?
— Вы иностранец?
— Да.
— Хорошо, а? — И юноша широким жестом указал на желтые цветы собора.
— Вон там красивее, — указал Януш на сиреневатого цвета поля.
— Старая Кастилия, — с каким-то странным акцентом сказал юноша.
