Конкуренты
Перевод С. Гехта
{194}
В самую горячую минуту, когда люди вкатываются и выкатываются из вагона и внутри идет жестокая борьба за место, как — не будь рядом помянута — в синагоге в дни большого праздника, — они тут как тут. Он и она.
Он — черный, грубоватый, растрепанный, с бельмом на глазу. Она — рыжая, худая, рябая. Оба — оборванные, помятые, в заплатанных башмаках; у обоих один и тот же товар. Он с корзиной и она с корзиной; он с плетеными калачами, крутыми яйцами, сельтерской водой и апельсинами, и она с такими же плетеными калачами, крутыми яйцами, сельтерской водой и апельсинами.
Бывает, что в корзине у него красные вишни, черные черешни или зеленый, кислый, как уксус, виноград. Тогда и она приходит с такими же вишнями, черешнями и кислым, как уксус, виноградом.
Оба являются в одно время, проталкиваются в одну дверь и говорят на одном языке, только выговор у них разный. Он слегка задыхается, картавит мягко и липко, словно у него нет языка; она шепелявит, словно рот у нее набит языками.
Вы думаете, пожалуй, что они конкурируют, сбивают цены? Ничего подобного. У них одна цена. Конкуренция заключается в том, что они одновременно умоляют вас пощадить пятерых сирот (у него пять сирот и у нее пять сирот). Оба смотрят вам в глаза, тычут вам в лицо свой товар и кричат до тех пор, пока — нужно вам или не нужно — вы чего-нибудь не купите.
От их жалоб, просьб и слез у вас кружится голова, вы не знаете, у кого купить: у него или у нее? Наконец вас осеняет счастливая мысль: вы хотите купить у обоих, но они не разрешают…
— Если вам надо купить, то берите у одного. На двух свадьбах сразу не пляшут.
Вы хотите быть благодетелем, и сегодня покупаете у нее, а завтра у него. Тогда вас клянут на чем свет стоит.
— Господин! Почему я вам не понравилась сегодня? Или так:
— Господин, на прошлой неделе вы, кажется, покупали у меня и не отравились, не подавились?
Вы читаете им мораль, вы объясняете, что все хотят жить. Тогда они отвечают на простом еврейском языке, немного, аллегорически, но очень понятно: с одним задом одним разом на две ярмарки не поспеешь…
Да, таковы дела, милый друг! Никогда не заботься о других, все равно ничего не выйдет. И не пытайтесь даже быть благодетелем: боком выйдет. Я это знаю по собственному опыту. Я мог бы рассказать вам интересную историю о том, как однажды я сглупил, собрался помирить чету, а кончилось тем, что мне крепко попало от моей жены. Однако боюсь смешать одну историю с другой и отвлечься в сторону, хотя в жизни случается и так: предлагаешь одно, а несешь при этом такую чушь несусветную… В общем, возвращаемся к нашему рассказу.
Дело было осенью, в дождливый день. Небо слезилось, земля почернела, станция была полна народу, тьма пассажиров. Все бегут, толкаются, и евреи, конечно, больше всех. Мчатся, лезут друг на друга с чемоданами, узлами и подушками. Крик, шум, содом! И в самой гуще — он и она, оба нагруженные снедью. Вместе прут в вагон. И вдруг… Что случилось? Обе корзины оказались на земле. Калачи, и яйца, и сельтерская вода с апельсинами — все это валяется в грязи. Бурная смесь из шума, визга, слез и проклятий сливается с хохотом кондукторов и гвалтом пассажиров. Звонок и свисток. Одна минута — и мы едем. В вагоне весело, публика наша перебрасывается словами, проветривает языки. Как бабы в молельне или гуси на базаре. Трудно уловить содержание или смысл, только обрывки какие-то:
— Суд над плетеными калачами…
— Яичный погром…
— Чем провинились апельсины?
— Что тут спрашивать? Подлец!
— Во сколько вы цените убыток? Так и надо! Пусть не лезут, не въедаются в душу!
Что же им делать, беднягам? Еврей ищет кусочек хлеба.
— Ха-ха-ха, — отзывается густой бас, — еврейские заработки…
— Еврейские заработки? — слышен мол одой, визгливый голосок. — У вас есть лучшие? Давайте-ка их сюда.
— Молодой человек! Не с вами говорят! — гудит бас.
— Не со мной? Зато я говорю с вами. У вас есть лучшие заработки? Вы молчите? Почему же вы молчите?
— Что он хочет от меня, этот молодой человек?
— Чего я хочу? Вы говорите: еврейские заработки? Если у вас есть лучшие, давайте-ка их сюда!
— Как вам понравится этот банный лист?!
— Тише, евреи! Замолчите. Вот она!
— Кто?
— Она сама, бабочка с закуской…
— Где она, красавица, где?
— Вот она, здесь.
Рябая, красная, с опухшими от слез глазами, пробирается она с пустой корзиной, ищет место, садится на пол, на опрокинутую корзину, прячет воспаленные глаза в изодранную шаль и тихо плачет. Неожиданная тишина настала в вагоне. Выдохлись все разговоры, отнялись языки. Только один вскочил с места и прокричал густым басом:
— Евреи! Почему вы молчите?
— А зачем кричать?
— Надо ей собрать что-нибудь.
— Хорошенькое дело!
Знаете, кто это говорит? Тот самый, который сейчас только смеялся над еврейскими заработками. Странное существо с странной шапкой. Какая-то фуражка с прямым, блестящим козырьком. К тому же он носит синие очки, глаз его не видно. Нет глаз, один нос, мясистый, жирный, картофельный нос. Не долго думая, срывает он с головы фуражку, первый бросает туда пару серебряных монет и обходит всех, гремя своим густым басом:
— Бросайте, народ честной, сколько можете. Даровому коню в зубы не смотрят, как в Талмуде сказано…
Публика полезла в карманы, распахнула кошельки, зазвенели монеты, разные монеты, серебряные и медные. Сидел среди пассажиров русский человек в высоких сапогах и с серебряной цепью на шее. Он тоже бросил монету, зевая и крестясь. Один только пассажир отказался, не хотел ничего дать. И это как раз тот самый, кто вступился за еврейские заработки. Интеллигентный молодой человек, с пухлыми щечками, желтой, острой бородкой и в золотом пенсне. Один из тех сынков, у которых есть богатые папаша и мамаша, богатые тесть и теща, и сами они тоже набиты деньгами, но ездят в третьем классе — жаль денег.
— Молодой человек, бросьте сколько-нибудь! — обращается к нему субъект в синих очках с картофельным носом.
— Я не даю, — отвечает интеллигент.
— Почему?
— Потому! У меня принцип.
— Я знал это раньше.
— Откуда?
— Выдать по щекам, что не по вкусу зубам. Как в Талмуде сказано: видно пана по холяве…
Интеллигент вскипел, даже пенсне потерял, и набросился на картофельный нос с визгом:
— Невежа, мужик, нахал! И наглец к тому же!
— Слава богу, что не свинья, как некоторые другие…
Так отвечает картофельный нос ласковым, густым басом. Он подходит к плачущей женщине с опухшими глазами.
— Тетенька, не хватит ли слез? Вы можете испортить прекрасные свои глаза. Протяните ваши ладони, и я высыплю вам эту мелочь.
Удивительная женщина! Я думал, что, увидев такую кучу денег, она расползется в благодарностях и пожеланиях. Ничего подобного! Вместо пожеланий из уст ее посыпались проклятия. Брызнул фонтан, фонтан проклятий!
— Все он, чтоб он окривел и околел и вывихнул себе ногу, милый боже! Все от него, чтоб его лихоманка взяла! Домой ему не вернуться, чуме этакой! Погибель на него, холера, оспа, пожар, землетрясение, сухотка, белая горячка! Чтоб он высох! Чтоб он распух! Чтоб его скрючило!..
Боже всевышний, кто начиняет человека такими проклятиями? Хорошо еще, что субъект в синих очках перебил ее:
— Довольно молиться, бабочка! Расскажи-ка лучше, чего хотели от тебя кондукторы?
Женщина подняла свои воспаленные глаза.
— Из-за него, разрази его гром! Он боялся, что я перехвачу всех покупателей, и начал толкаться. Тогда я забежала вперед, а он схватил мою корзину. Тогда я закричала «караул», тогда подошел жандарм и подмигнул кондукторам, тогда кондукторы выбросили нам весь товар в грязь, чтоб душу его выбросило, милый боже! Верьте мне, что, сколько я ни торгую этим товаром на этой линии, меня никто не тронул еще, волоса не тронул… Вы думаете, из-за доброты душевной не тронули? Пусть столько болячек выскочит у него, сколько калачей и яиц это стоит мне! Каждому нужно заткнуть глотку, от мала до велика. Что ни день — то дележка. Этому — язву, тому — болячку и третьему — лихоманку. Старший кондуктор берет себе на завтрак все, что он хочет, другим кондукторам тоже надо раздать. Кому калачик, кому яичко, кому апельсин. Чего вам еще? Истопника тоже надо накормить. Он грозит, что если я не дам ему, он донесет жандарму. Он не знает, холера ему в бок, что жандарм тоже подмазан. Жандарма надо каждую неделю, по воскресеньям, мазать порцией апельсинов. И то он выбирает еще самые лучшие, красивые, большие апельсины…
— Тетенька! — перебивает человек в синих очках. — Насколько я вижу, вы купаетесь в золоте.
— Что вы говорите? — спохватывается женщина, словно оправдываясь. — Еле на хлеб хватает. Бывает, что и докладываешь. Разоряешься дотла.
