— Все это произошло несколько недель назад, в то время, когда ты находился в Швейцарии, и с тех пор до прошлой ночи я больше ничего не видел. Но я ждал продолжения. Я чувствовал, что для меня еще не все кончилось, и решил немного подтолкнуть события в надежде получить весточку… с того света. Вчера около часа ночи я отправился в метро на станцию „Довер-стрит“ — и нападение, и самоубийство произошли именно в это время. На платформе никого не было, но через несколько минут, когда послышался гул приближавшегося поезда, метрах в двадцати от меня я заметил фигуру мужчины, смотревшего в туннель. Он не спускался вместе со мной по лестнице, и еще мгновение назад его здесь не было. Он двинулся в мою сторону, и тогда я увидел, кто это. Вместе с его приближением я почувствовал дуновение ледяного ветра. Нет, это был не сквозняк, которым тянет из туннеля перед появлением поезда, потому что ветер дул с другой стороны. Он подошел почти вплотную ко мне, и в его глазах мелькнуло узнавание. Он поднял голову, и его губы зашевелились, но, вероятно, из-за нарастающего грохота в туннеле я ничего не услышал. Он протянул руку, словно умоляя меня о чем-то, и я трусливо, за что никак не могу себя простить, отпрянул от него — по тем ощущениям, которые тебе описывал, я знал, что передо мной стоит призрак мертвого. Все мое существо содрогнулось от страха, заглушившего на мгновение жалость и желание помочь. Ему, безусловно, была нужна моя помощь, а я от него отшатнулся. В этот момент из туннеля появился поезд, и он, в отчаянии махнув рукой, бросился вниз.
С этими словами Энтони резко встал с кресла, по-прежнему пристально глядя прямо перед собой. Его зрачки расширились, губы шевелились.
— Оно приближается, — прошептал он. — Мне дается шанс искупить свою трусость. Бояться нечего: мне и самому следует об этом помнить…
Внезапно из-за камина послышался страшный треск, и холодный ветер вновь закружил над моей головой. Я сжался в кресле, вытянув вперед руки, словно отгораживаясь от чего-то, — я знал, что он здесь, хотя и не видел его. Каждая моя клеточка говорила мне, что помимо меня и Энтони в комнате кто-то есть, и весь ужас заключался в том, что я не мог это увидеть. Любой призрак, каким бы ужасным он ни был, напугал бы меня меньше, чем четкое ощущение того, что рядом со мной находится невидимка. Хотя вид мертвого лица и проломленной груди, вероятно, не менее ужасен… Но, содрогаясь от холодного ветра, я видел лишь все те же знакомые стены и Энтони, который в застывшей позе стоял передо мной, призывая на помошь всю свою смелость. Взгляд был устремлен на нечто, находившееся совсем близко от него, на губах играло некое подобие улыбки. Потом он снова заговорил.
— Да, я тебя знаю, — произнес он. — И тебе что-то нужно от меня. Так говори, что ты хочешь.
В комнате стояла полная тишина, но, видимо, только для меня — он явно что-то слышал, потому что пару раз кивнул и один раз сказал:
— Да, понятно. Я это сделаю.
От осознания того, что в комнате кто-то есть, да еще при этом здесь ведется разговор, а я не вижу и не слышу одного из собеседников, меня обуял ужас перед неизвестностью и смертью, и к этому ужасу примешивалось чувство беспомощности и невозможности пошевелиться, как это часто бывает в кошмарных снах. Я не мог двинуться с места, я не мог произнести ни слова. Я мог лишь напрягать слух в надежде услышать неслышимое и зрение в надежде увидеть невидимое, а тем временем меня обдувало ветром, исходящим из самого царства теней. Самое ужасное заключалось не в том, что здесь присутствовала смерть; меня пугал тот факт, что из ее безмолвия и спокойствия вырвалась некая мятущаяся душа, не способная упокоиться в мире, и взбудоражила бесчисленные поколения ушедших, заставив их бросить свои занятия и вернуться в материальный мир для того, чтобы изгнать ее оттуда. Никогда еще пропасть между живыми и мертвыми не казалась такой огромной и сверхъестественной. Я допускаю, что мертвые могут общаться с живыми, и меня напугало не это, потому что, как известно, мертвые идут на такое общение лишь по доброй воле живых. Но здесь присутствовало нечто холодное и преступное, изгнанное из царства покоя.
И вдруг начался настоящий кошмар. Обстановка в комнате каким-то образом изменилась. Энтони замолчал, он больше не смотрел прямо перед собой, его взгляд переместился в мою сторону, потом вернулся назад. Тогда я понял, что невидимый призрак переключил свое внимание с него на меня. И постепенно, по частям, его облик начал проявляться перед моими глазами…
На фоне камина и стены над ним возникло очертание тени. Затем оно приобрело форму: я увидел контуры мужчины. Потом начали вырисовываться детали, и словно в дымке передо мной появилось некое подобие лица, застывшего в трагической маске; на нем лежала печать такого горя, которое невозможно увидеть на живом человеческом лице. Через мгновение образовались контуры плеч, под которыми разлилось багрово-красное пятно, и внезапно я отчетливо увидел весь призрак целиком. Вот он стоит передо мной с проломленной, залитой кровью грудью, из которой, словно обломки корабля, торчат сломанные ребра. Скорбные, ужасные глаза пристально смотрят на меня, и тогда я понял, что ледяной ветер дует прямо из них…
Потом словно кто-то щелкнул выключателем, и видение исчезло, ветер стих, и я оказался в теплой, ярко освещенной комнате, а напротив меня стоял Энтони. Я больше не чувствовал невидимого присутствия; мы остались одни, и наш неоконченный разговор повис в теплом воздухе. Я пришел в себя, как после наркоза. Поначалу все казалось расплывчатым и нереальным, постепенно приобретая привычный вид.
— Ты с кем-то разговаривал, — нарушил молчание я. — Кто это был? Что это было?
Он провел тыльной стороной ладони по лбу, который блестел от пота.
— Душа в аду, — ответил он.
Физические ощущения быстро забываются после того, как они проходят. Если вам было холодно, а теперь вы согрелись, то трудно вспомнить, как вы дрожали от холода; если вам было жарко, а потом стало прохладно, то трудно осознать, насколько вас угнетала жара. Точно так же, после исчезновения призрака, я забыл, какой ужас он вселял в меня всего несколько мгновений назад.
— Душа в аду? — переспросил я. — О чем ты говоришь?
Он обошел комнату, потом остановился около меня и сел на подлокотник моего кресла.
— Не знаю, что видел ты, — сказал он, — что чувствовал, но что касается меня, то события прошедших нескольких минут казались самыми реальными в моей жизни. Я говорил с душой, пребывающей в аду раскаяния, а это единственно возможный ад. После произошедшего прошлой ночью он знал, что может через меня наладить связь с миром, который покинул. Он искал меня и нашел. На меня возложена миссия, я должен связаться с женщиной, которую никогда не видел, и передать ей слова раскаяния… Думаю, ты догадываешься, о ком идет речь…
Он резко поднялся.
— Давай-ка проверим. Он назвал мне улицу и номер дома. Ага, вот и телефонная книга! Будет ли это простым совпадением, если окажется, что в доме номер 20 по Чейзмор-стрит, в Южном Кенсингтоне, живет некая леди Пэйл?
Он пролистал страницы толстого справочника.
— Да, так и есть, — кивнул он.
РОЗМАРИ ТИМПЕРЛИ. РОЖДЕСТВО
Никогда раньше я не праздновала Рождество в одиночестве.
Мне немного не по себе сидеть одной в дешевом гостиничном номере. Перед моим мысленным взором проходит вереница призраков, комната наполняется голосами прошлого. Меня накрывает волна воспоминаний — в памяти в лихорадочной гонке проносятся все прошлые праздники Рождества: детское Рождество с полным домом родственников, елкой на окне, шестипенсовиками в пудинге и долгожданным чулком с подарками на рассвете; подростковое Рождество с матерью и отцом, войной и пронизывающим холодом и письмами из-за границы; первое по-настоящему взрослое Рождество с возлюбленным — снег и волшебство, красное вино и поцелуи, прогулка по темным улицам незадолго до полуночи, ослепительно белый снег и сияющие звезды на черном небе — сколько раз я встречала Рождество за прошедшие годы!
А сейчас — первое Рождество в одиночестве.
Но я не совсем одинока. Во мне появляется чувство товарищества со всеми другими людьми, которые празднуют Рождество в одиночестве, — их миллионы — ив прошлом, и в настоящем. Мне кажется, если я закрою глаза, то не будет ни прошлого, ни будущего, останется только бесконечное настоящее, которое и есть Время, потому что, кроме него, у нас ничего нет.
Да будь ты последним циником, последним безбожником, все равно почувствуешь себя странно, оказавшись в одиночестве на Рождество.
Поэтому я испытываю невероятное облегчение, когда в комнату входит молодой человек. В этом нет ничего романтичного — я пятидесятилетняя старая дева, учительница с тусклыми темными волосами и близорукими глазами, которые когда-то были очень красивы, а он — совсем мальчишка двадцати лет, не по моде одетый в черный бархатный пиджак и старый темно-красный галстук. Его каштановым кудрям не помешала бы хорошая стрижка. Женственность платья немного искажает черты его лица — узкие пронзительные голубые глаза, надменный нос и выступающий подбородок. Нет, он не производит впечатление сильного человека. Выступающие скулы обтянуты прозрачной кожей, и он очень бледен.
