— Вряд ли. Есть прямое доказательство, что у старого поэта был тонко развит вкус на женскую красоту. Он провозгласил смирня-нок самыми прекрасными женщинами в мире, и до сих пор, бродя по набережной Смирны, только ахаешь: такие великолепные женские лица встречаются на каждом шагу. Очевидно, Гомер и без глаз видел.
— Значит, не Гомер лжет, а корфиотки выродились.
— Это только в городе. Маленькое торговое мещанство. Надо вам сделать экскурсию внутрь острова. Я изъездил его вдоль и поперек: мужское и женское население корфиот-ской деревни прекрасно. То и дело попадаются божественные типы античных статуй… Впрочем, здесь ли точно жили феакийки и феаки — это еще подлежит сомнению. Риман в своих изысканиях об Ионических островах доказывает, что никаких феакийцев на Корфу не было, а были… вероятно, англичане — с лордом Алкиноем в качестве губернатора. Я нахожу против этой теории лишь одно возражение: на острове имеются какие-то воображаемые "сады Алкиноя", но нет ему памятника. Будь Апкиной англичанином, уж торчал бы в честь его какой-нибудь обелиск. Черт знает, сколько они тут глупейших монументов нагородили.
"Notte, stendi su lor l'ombra tua…"
— А ведь Зоица-то недурна, — перебил он вдруг свое пение и поймал на этой же мысли Алексея Леонидовича. В голосе графа слышался смех. Алексею Леонидовичу это не понравилось.
"Что-то уж слишком много фамильярности для первого знакомства", — с неудовольствием подумал он.
— Или, быть может, вы мечтаете о свирепой, но очаровательной Лале? — так же лукаво продолжал граф.
— Ни о ком я не мечтаю, — сухо возразил Дебрянский. — Скажите, кстати: что это за Ла-ла такая?
— Да ведь вы же видели: горничная на положении подруги или подруга на положении горничной. Дикое существо с гор, лишенное всякого образования, что не мешает ей быть очень уважаемою в доме.
— Да, старик Вучич уже успел похвалиться мне, что она из каких-то знатных…
— О да! Захудалая, но из знатных и древних, даже с мифологическим корнем — далеко и глубоко в средних веках…
— Как же это: и знатная, и древняя, а необразованная и в доме родственников, говорите вы, чуть ли не на положении горничной?
— Балканские нравы. В южном славянстве даже неграмотные мужики свою родословную пет за триста помнят. Здесь аристократии нет, а есть именно знать: роды, которые давно известны, которых искони знают. Сербы, хорва-гы, болгары — самые демократические народы в Европе, но культ предков у них свят. Эта Лала — нищая и едва грамотна, однако бедность и невежество не препятствуют ей быть и держать себя весьма гордою деревенскою принцессою и на того же самого, например, Вучича, который ее хлебом кормит, смотреть положительно свысока. Для меня она клад, потому что фантастка, суеверка и знает удивительнейшие сказки, которых я от других не слыхал.
— У нее дерзкий взгляд и надменные губы. Должно быть, сварливая ужасно…
— Нет, только вспыльчивая. В сущности, весьма милое и кроткое создание — хотя и с огромным недостатком: ненавидит наш пол до исступления. Мы-то с нею друзья, а вот когда мой приятель Делианович, друг и кредитор Вучича, вздумал за нею ухаживать, Лала проткнула ему живот шпилькою…
— Как шпилькою?
— А видели: у нее в косе торчит золотой шар. Под этим шаром — золотая шпилька, гак, дюйма четыре длиною. Это обычай: в Истрии все так. Такая штучка в умелых руках стоит доброго ножа. По крайней мере, Делианович после этой шпильки болел, болел, киснул, чах и, наконец, совершив в пределе земном все земное, самым добросовестным образом умер.
— Какая дикость!
— Да… странная девка. В ней много Toro…"Je ne sais quoi, je ne sais quoi, mais poe-tique"[33], — запел он из "Маскотты". — Впрочем, вероятно, Вучич покажет вам ее в полном блеске: она отлично поет и мне еще больше нравится, как она декламирует.
— Декламирует? Но вы же говорите, она полуграмотная…
— Ну да, конечно. От этого-то она и оригинальна. Она все импровизирует… Начало иной раз выходит плохо — путает, сбивается, не находит размера, а потом разойдется до экстаза — и чудо что такое… Я слышал итальянских и испанских импровизаторов — куда им! Далеко! Там нет-нет да и почувствуешь симуляцию, словоизвитие, голый поток привычного метра и подготовленных рифм, а эта — вся натура.
— Зачем же она такой дурацкий костюм носит?
— Почему же дурацкий? Ведь красиво?
— Мало ли что красиво… Цыганка не цыганка, жрица не жрица…
— Идет к ней — вот и носит… А вы заметили, сколько она на себя змей навертела? И в серебре, и в золоте…
— Да, и нахожу это довольно отвратительным. Не охотник я до пресмыкающихся… особенно змей.
— Ах вы неблагодарный!
— Почему?
— Да кто же все мы были бы теперь, если бы не усердие змия райского к почтенной нашей праматери Еве? Сидели бы гориллы-гориллами и дураки-дураками под древом жизни да яблоки жевали бы…
— Зато не знали бы смерти.
— И мысли. Ну-ка на выбор: что дороже?..
— "Не дай мне бог сойти с ума!", — невесело улыбнулся Алексей Леонидович.
— То-то вот и есть… А если вы боитесь змей, то предупреждаю вас заранее, не испугайтесь у Вучичей, буде приползет к вам некоторая гадина… Ручной уж скользит у них по всему дому. Большой любимец Зоицы и Лалы. Громаднейшая тварь, красавец в своем роде, пестрый, как мрамор, редкостный экземпляр…
— Вот гадость! Спасибо, что сказали… А то я с перепуга способен был бы треснуть его — чем ни попадя…
— Да сохранят вас от такой беды молитвы предков ваших! Сразу врагов бы нажили. Вучичи ужа своего обожают… Это, знаете, типическое, славянское. У всех южных славян считается большой честью и счастьем, если в доме заведется уж. Почитают его чем-то вроде домашнего гения-хранителя…
— Да, это я и у нас в России в хохлацких деревнях видал, как дети в хатках, на полу, хлебали молоко из одной чашки с ужом…
— Лала со своим Цмоком тоже каждым куском делится и в собственной постели спать ему позволяет. Страстно его любит. Прямо змеепоклонница какая-то. У нас с нею, кажется, и дружба-то с того началась, что я рассказал ей однажды про малайских "нага" и змеиные культы в экваториальной Африке. Слушала, как роман. С тех пор я — ее фаворит, и нас, что называется, водой не разольешь.
— С змей дружба началась, а чем упрочилась?
— Тем, что я никогда не ухаживал за ее обожаемой Зоицей… A bon entendeur salut![34]
* * *
Вучич жил принцем, а скромный стакан вина, на который приглашал он гостей, оказался ужином на широкую ногу. Стол был накрыт на террасе, повисшей над морем. Луна висела в небе — круглая и желтая, и золотой столб дрожал по заливу…
Лала не ужинала и вышла на террасу, олько когда на столе оставались вино и ррукты, а мужчины взялись за сигары. К: толу она не села, а прислонилась к мрамор-!ым перилам террасы и, сложа на груди толстые, выше локтя голые руки, глядела в морскую даль.
Общий разговор — о Корфу и корфиогах — вел старик Вучич, а поддерживали Зонда и Дебрянский. Гичовскому все, что они говорили, было известно и скучно. Он подошел к Лале.
— Куда вы загляделись, Лалица? — спросил он, любуясь на ее хмурый профиль, позолоченный отблеском от свечей на столе. Лала медленно указала пальцем на светлое пятно над горизонтом, где золотой столб лунного отражения разливался в целое серебряное море…
— Смотрите, — сказала она, — знаете, что это?
— Знаю: луна играет… и очень красиво. Лала вздохнула.
— А вы знаете, куда ведет эта дорога?
— Очень знаю: прямехонько к албанскому берегу.
— Нет, мой друг, это — дорога к мертвым, в рай.
— Вот как? — глазом не моргнув, искусственно удивился Гичовский. — До сих пор я считал дорогою мертвых Млечный путь.
— Когда я была маленькая, — не слушая, возразила Лала, — то, бывало, стану у берега и смотрю, пока у меня все мысли не уйдут в одну цель — вот сейчас увижу отца… мать… тетку Диву… И тогда они показывались — кто-нибудь из них, по одному — вон там, где серебро, и шли ко мне по заливу… шли, шли близко… вот на столько не дойдут — растают в воздухе, исчезнут… А я потом целый час — как сумасшедшая…
— А теперь вы умеете приводить себя в такое состояние? — серьезно спросил Гичовский.
— Труднее. Реже. Прежде легче было. Стоило пожелать — и оно начинается. Только большого напряжения требует. Столько, что боюсь иногда — сердце разорвется. Страшно устаю тогда. Но с усилием — могу.
— Например — даже и сейчас бы?
Лала покачала головой.
— Нет. Сейчас я не в состоянии отвлечься, — отрывисто сказала она. — Я слишком зла. Сердитое сердце мешает мне сосредоточиться.
Лала бросила на Гичовского косой взгляд, и на низком лбу ее под крутящимися, жесткими волосами обозначилась резкая морщинка, а верхняя губа нервно задрожала под черными усиками.
