Как бы там ни было, история с миссис Мейден их сблизила. Раз перед обедом идя по коридору гостиницы, Флоренс случайно заглянула за ширму и ахнула: стоит Леонора в странной позе — рука занесена над головой миссис Мейден — и молча пытается распутать волосы, обмотавшиеся вокруг золотого ключика, который обыкновенно висел у нее на запястье, а сейчас запутался в прическе ее соперницы. Борьба происходила в полном молчании. Миниатюрная миссис Мейден была бледнехонька, и оттого красное пятно на левой щеке выделялось еще сильнее, а ключик все никак не высвобождался. Вот Флоренс и пришлось им помочь — Леонора была в таком взвинченном состоянии, что ей становилось дурно от одной мысли, что она коснется миссис Мейден.
Заметьте, ни одна не проронила ни слова. Суть в том, что наедине с миссис Мейден Леонора могла позволить себе забыться до такой степени, что отвесила ей пощечину. Однако стоило появиться незнакомой даме, как она моментально взяла себя в руки. Небольшая заминка, и, едва Флоренс освободила ключик, Леонора заметила: «Какая же я, право, неловкая… Хотела поправить гребень в прическе миссис Мейден, и вот, нате…»
Но миссис-то Мейден не была урожденной Поуиз, которая вышла замуж за потомка Эшбернамов. Она была всего лишь бедной маленькой ОʼФлэрти, которая вышла замуж за сына приходского сельского священника. И она разрыдалась — тут не могло быть ошибки: все слышали ее сдавленный плач, когда она шла потрясенная по коридору. А Леонора — та намеревалась доиграть комедию до конца. Она широко распахнула двери мужниной спальной — пусть Флоренс слышит, с какой нежностью и лаской обращается она к своему дорогому Эдварду. «Милый», — позвала она. Но никто не ответил — комната была пуста.
Вы поняли, надеюсь, что Эдварда в спальной не было. И тут, единственный раз за всю свою безупречную жизнь, Леонора действительно себя скомпрометировала. Она воскликнула: «Кошмар!.. Бедняжка Мейзи!..» Тут же осеклась, да было поздно — вылетела птичка, не поймаешь. Да, скверная история…
Поймите меня правильно: я не хочу возводить напраслину на Леонору. Во-первых, я нежно люблю ее, и к тому же эта история, разбившая мое хрупкое семейное счастье, и для нее не прошла даром. Ни я, ни она не верили, что бедняжка Мейзи Мейден была любовницей Эдварда. Просто сердце у нее было настолько слабое, что она готова была упасть на руки любому, кто раскрыл бы объятия. Это если называть вещи своими именами, а я полагаю, нет ничего лучше, чем говорить начистоту. Мейзи Мейден действительно была серьезно больна, тогда как две другие дамы просто притворялись больными, каждая ради собственной выгоды. Любопытно, правда? И какие только злые шутки не играет с нами судьба! При этом, заметьте, я не исключаю, что Леоноре было бы выгодно, если б миссис Мейден стала любовницей ее мужа. По крайней мере, кончились бы сентиментальные сюсюканья Эдварда по поводу бедной крошки и все эти «охи» да «ахи» с ее стороны. Стало бы проще.
А как же пощечина? На самом деле, я думаю, что, хотя Леонора и набросилась с кулаками на миссис Мейден, ополчилась она на весь враждебный, невыносимый мир. Иначе как объяснить, что именно в тот же день у них с Эдвардом произошла тяжелейшая сцена?
Так повелось, что Леонора считала себя вправе вскрывать личную переписку Эдварда. Она вытребовала для себя это право на том основании, что мужнины дела были крайне запущены, ей он постоянно лгал, и, чтоб хоть как-то управлять ситуацией, она должна была знать о его секретах. Другого пути не было: наш бонвиван настолько запутался и застыдился, что сам ни за что бы не признался в своих грешках. Вот ей и приходилось все из него вытягивать.
Благое дело — ничего не попишешь. А в тот самый день, когда случилась история с миссис Мейден, Эдвард после обеда, как обычно, проводил, по предписанию врачей, положенные полтора часа в постели, и Леонора, в его отсутствие, вскрыла письмо — от полковника Харви, как ей показалось. Они с Эдвардом собирались погостить у него месяц в Линлитгоушире в сентябре, но она не знала точно сроки — то ли с 11 сентября, то ли с 18-го. Адрес на конверте был написан от руки, точь-в-точь как у полковника Харви — ни за что не отличишь. У нее и мысли не было за кем-то шпионить.
Но на этот раз ей и впрямь удалось кое-что выследить. Из письма открылось, что Эдвард Эшбернам выплачивает ежегодно около трехсот фунтов — и кому? — шантажисту, о котором она и слыхом не слыхивала… Да, это был удар — в самое сердце. Ей показалось, что теперь она узнала всю подноготную мужа. Тяжелый крест приходилось ей нести, согласитесь.
Подкосила их самая обыкновенная интрижка Эдварда в Монте-Карло — надо ему было приударить за дивой без роду без племени, выдававшей себя за любовницу великого русского князя. За недельные ласки красавица потребовала себе бриллиантовую диадему стоимостью в двадцать тысяч фунтов. Эдвард и сам был бы не прочь выиграть такую сумму в рулетку, да только игрок из него был никудышный. А что, если все-таки повезет и он выиграет, да еще этих денег хватит, чтоб заплатить за гостиницу, где тоже набежит не маленькая сумма, пока он развлекается с красоткой? В то время состояние его тянуло тысяч на пятьдесят с лишним фунтов стерлингов.
И что вы думаете? Он идет, ставит и проигрывает сорок тысяч… Сорок тысяч чистыми, да еще взятых в долг под высокий процент! Но даже это его не остудило — страсть-то кипит! — и он по-прежнему домогается внимания и ласки своей красавицы. Разумеется, получает все сполна, когда дело доходит до обсуждения конкретной суммы, — причем, поторговавшись, получает причитающееся за гораздо меньшие деньги, чем предполагалось вначале. Так стоило ли огород городить? Чека на десять тысяч хватило, чтоб покрыть все затраты.
Естественно, после такой эскапады в семейном бюджете Эшбернамов образовалась солидная брешь тысяч эдак в сто. Вот и пришлось Леоноре изыскивать способы, как ее закрыть: Эдвард ведь только и умел, что бегать по ростовщикам. Хорошо, Леонора предприняла шаги сразу, как только узнала о мужниной интрижке. Ведь о его супружеской неверности, об этой истории с любовницей великого князя, ей стало известно из публичных источников. Бог его знает, чем бы все закончилось, не узнай она из надежных каналов. Наверное, скрывал бы от нее, пока б не разорились. Но, хвала Всевышнему, ей повезло — она отыскала «доброхотов», ссудивших Эдварду деньги, и узнала точно, какую сумму и кому он задолжал. После этого она заторопилась в Англию.
Да, пока Эдвард млел в объятиях своей Цирцеи в Антибе,[42] куда они скрылись подальше от людских глаз, Леонора, не теряя ни минуты, направилась к их семейному адвокату. И хота Эдвард довольно быстро охладел к красотке, к тому времени у Леоноры, благодаря урокам адвоката, уже составилась настолько ясная картина финансовых дел ее мужа, что в голове у нее созрел план ничем не хуже, чем у генерала Трошу в 1870 году,[43] когда под Парижем стояла прусская армия и надо было во что бы то ни стало ее оттуда выбить. Во всяком случае, поначалу план казался Леоноре столь же или почти столь же беспроигрышным, что и генеральский.
Вы, наверное, догадались, что дело происходило в 1895 году, за девять лет до описываемых событий: до того, как Флоренс взяла верх над Леонорой, и того, чем все это в конце концов обернулось… В общем, Леонора просто заставила Эдварда переписать на нее все состояние. Да он бы под ее нажимом и не то еще сделал: добродушный увалень боялся ее, как черт ладана. Боялся и восхищался, наконец, просто любил, как мужчина любит женщину. Она же, надо сказать, этим пользовалась, обращалась с ним так, словно его недвижимость попала в руки комиссии по делам банкротства. Поделом, я думаю.
Так что первые три года их супружеской жизни она работала, не покладая рук. То и дело всплывали долговые обязательства, а проку от этого уязвленного честолюбца никакого не было. Вдобавок, кроме охотничьего азарта, он обладал поразительной чертой — совестливостью. Хотите верьте, хотите нет, но он настолько уважал чистоту Леонориных помыслов, что ему была ненавистна, противна одна мысль, что она может узнать о его очередной пакости. Вот он и отбивался от любых обвинений в свой адрес. Он, видите ли, стремился сохранить девственную чистоту жениных помыслов. Я не выдумываю — он сам признался мне в этом во время наших долгих прогулок в последний… — ну в общем когда девочка была на пути в Бриндизи.
Как видите, волнений у Леоноры в эти три года хватало. А потом они возьми да крупно поссорься! Разругались вдрызг! Казалось бы, с чего вдруг? Жили бы себе и жили, как раньше: Леонора продолжала бы втайне ненавидеть Эдварда, а тот прятал бы свои чувства. Однако все вышло совсем не так… Мало того что Эдварду были не чужды страсти (потом он в них раскаивался), так его еще отличало и чувство долга, которое накладывало на него положение в обществе. К сожалению, ответственность эта часто выходила ему боком, оказывалась слишком дорогим удовольствием. Надеюсь, рисуя картину Эдвардовых прегрешений, я не заронил у вас подозрение в том, что он безнадежно погряз в пороке. Ничуть — наоборот, он был до мозга костей сентиментален. Взять килсайтскую историю: служанка, которую он поцеловал, была премиленькая особа, но главное — у нее был совершенно безутешный вид. Целуя ее, я уверен, он хотел не только и даже не столько утолить свою страсть («не утерпел», помните?), сколько успокоить и утешить страдающее существо. А поддайся она на его ласки — уверяю вас, он разбился бы в лепешку, но снял бы для нее небольшой домик в каком-нибудь тихом месте вроде Портсмута или Уинчестера и, что самое интересное, лет пять был бы ей верен. Да-да, с него сталось бы.
