В это утро они больше не нашли куропаток.
В полдень они въехали на ферму. Кэрол впервые в жизни побывала в этой деревне на одну семью. Ферма представляла собою белый дом без крыльца, если не считать низкого и очень грязного входа с задней стороны, красный с белыми углами овин, силосную яму из глазурованного кирпича, бывший каретный сарай, обращенный теперь в гараж для «форда», некрашеный хлев, птичник, загон для свиней, конюшню, амбар и решетчатую оцинкованную железную вышку ветряной мельницы. Двор был покрыт плотно утрамбованной желтой глиной. На нем не росло ни деревьев, ни травы; повсюду валялись ржавые лемехи плугов и колеса отслуживших свой век культиваторов. Затверделая, истоптанная грязь, как лава, заполняла свиной закуток. Дверь дома была покрыта засохшей грязью. Крыша по углам и вдоль стрех проржавела, и рожица ребенка, глазевшего на приезжих из кухонного окна, была вся перепачкана. Но за забором виднелась клумба пурпурной герани. Степной ветер был словно струящийся солнечный свет. Сверкающие металлические крылья ветряка вращались с веселой песенкой. Где-то ржала лошадь, кукарекал петух, стрижи влетали и вылетали из хлева.
Из дома вышла маленькая, худенькая женщина с белыми, как лен, волосами. Она говорила со шведским акцентом, не монотонно, как англичане, а растягивая слова с каким-то лирическим припевом.
— Пит говорил мне, что вы скоро приедете охотиться, доктор. Вот и хорошо, что вы собрались! Это ваша молодая жена? О-о-о-о! Мы как раз вчера вечером говорили, что, может, скоро увидим ее здесь. Ай, ах, какая красивая леди! — Миссис Рустад вся сияла радушием. — Ну и ну, ну и ну! Как вам нравится в наших краях? Не останетесь ли пообедать, доктор?
— Нет, но я был бы рад, если бы вы дали нам по стакану молока, — снизошел Кенникот.
— Ну, конечно, конечно! Обождите минутку, я сейчас!
Она поспешно засеменила к маленькому красному строению рядом с ветряком и сейчас же вернулась с кувшином молока, из которого Кэрол наполнила термос.
Когда они поехали, Кэрол с восхищением сказала:
— Удивительно милая женщина! И она обожает тебя, ты тут, видно, самый почитаемый человек.
— Ну, что ты! — Кенникот был польщен. — Впрочем, они советуются со мной о чем угодно. Беспокойный народ, эти скандинавские фермеры. И, надо сказать, очень зажиточный. Хелга Рустад все еще не обжилась в Америке, но ее дети будут здесь докторами, юристами, правителями штата и чем только они захотят.
— Я думаю… — Кэрол опять впала в свою вчерашнюю мировую скорбь, — я думаю, что эти фермеры, может быть, выше нас! Они так простодушны и трудолюбивы… Город живет за их счет. Мы, горожане, — паразиты, а смотрим на них свысока. Вчера мистер Хэйдок с насмешкой говорил о них. По-видимому, он презирает фермеров за то, что они не достигли еще социальных высот торговли нитками и пуговицами.
— Паразиты? Мы?! А что фермеры стали бы делать, если бы не город? Кто ссужает их деньгами? Кто… О, да мы их снабжаем решительно всем!
— Но некоторые фермеры, кажется, полагают, что услуги города обходятся им слишком дорого.
— Ну, конечно, среди фермеров встречаются горланы, как и во всяком другом классе. Послушать таких крикунов, так фермеры должны править всем штатом и вершить все дела. Если бы они добились своего, они заполнили бы законодательные учреждения фермерами в навозных сапожищах — будь покойна! Да, тогда они явились бы ко мне и заявили, что я у них на жалованье и не смею назначать плату за лечение! Хорошо бы тебе тогда пришлось?
— Но разве это было бы несправедливо?
— Что?! Чтобы эта шайка… чтобы они указывали мне… Ох, ради создателя, прекратим этот спор! Все эти дискуссии хороши в гостях, но… Забудем их, пока мы на охоте.
— Ты прав. Желание все узнать — это еще худшая болезнь, чем желание везде побывать. Но я только хотела знать…
Кэрол твердила себе, что у нее есть все, чего можно желать на свете. И после каждого упрека себе она опять спотыкалась на своих «я хотела бы знать…»
Они закусили бутербродами у озерца среди прерии. Длинные стебли осоки тянулись из прозрачной воды. Мшистые кочки, краснокрылые дрозды и золотисто-зеленый отлив водорослей. Кенникот курил трубку, а Кэрол откинулась в шарабане и отдыхала, утопая взором в нирване чистого неба.
Потом они шагом выехали на дорогу и очнулись от стука копыт по твердой земле. В поисках дичи они останавливались в небольших рощах, солнечных и веселых, с серебристыми березами и зелеными стволами тополей, окружавших небольшие озера с песчаным дном, — мирный приют в океане знойной прерии.
Кенникот подбил жирную рыжую белку, а потом с волнением палил по стае уток, которые шумно слетели с выси к озеру, скользнули над ним и вмиг исчезли снова.
Домой поехали на закате. Стога сена и скирды пшеницы, похожие на ульи, вдруг озарились розовым и золотым светом. Зеленое жнивье блестело. По мере того как меркнул гигантский алый пояс неба, поля, свершившие свое дело, по-осеннему расцветились всеми оттенками темно-красного и коричневого. Черная дорога впереди шарабана стала лиловатой, а потом расплывчато-серой. Скот длинной лентой тянулся к запертым воротам ферм, и над отдыхающей землей стояло тусклое зарево.
Здесь Кэрол встретила ту торжественность и величие, которых ей не хватало на Главной улице.
II
Пока у них не было прислуги, Кенникоты обедали в полдень и ужинали в шесть в пансионе миссис Гэрри.
Миссис Элайша Гэрри, вдова хлеботорговца и церковного старосты Гэрри, была востроносая женщина с бессмысленной улыбкой и железно-серыми волосами, стянутыми так туго, что казалось, будто ее голова покрыта грязным носовым платком. Но она была гораздо веселее, чем можно было предположить, и ее столовая с реденькой скатертью на длинном сосновом столе производила впечатление вполне почтенной бедности.
Среди сосредоточенных, методически жующих, словно лошади у кормушки, пансионеров Кэрол обратила внимание на бледное, длинное лицо, очки и песочно-серые, зачесанные назад волосы мистера Рэймонда Вузерспуна, известного под именем Рэйми, закоренелого холостяка и старшего приказчика обувного отделения галантерейного магазина.
— Вам очень понравится Гофер-Прери, миссис Кенникот! — умоляющим тоном говорил Рэйми.
У него были глаза, как у собаки, ожидающей на холоду, чтобы ее впустили в дом. Он порывисто передал ей абрикосовый компот.
— Здесь очень много умных и культурных людей. Миссис Уилкс, которая читает лекции о «христианской науке», очень умная женщина, впрочем, я сам не принадлежу к их организации, я пою в епископальном хоре. А мисс Шервин, преподавательница средней школы, — это такая милая, живая девушка. Я подбирал ей вчера пару коричневых гамаш и могу сказать: это было прямо удовольствие!
— Передай мне масло, Кэрри, — вмешался Кенникот.
В пику мужу она продолжала разговаривать с Рэйми.
— Бывают ли у вас тут любительские спектакли?
— О да! Город полон талантов. «Рыцари пифий» организовали в прошлом году прекрасный вечер песен.
— Как хорошо, что вы так увлекаетесь!
— О, вы вправду так думаете? Многие высмеивают меня за то, что я пытаюсь устраивать спектакли и всякие такие дела. Я постоянно твержу моим знакомым, что у них больше артистических талантов, чем они сами предполагают. Только вчера я говорил Гарри Хэйдоку, что ему следовало бы читать стихи, например, Лонгфелло, или играть в оркестре. Я сам получаю много удовольствия от игры на корнете, а наш дирижер Делл Снэфлин такой прекрасный музыкант, что я постоянно советую ему бросить парикмахерскую и стать профессиональным музыкантом. Он мог бы играть на кларнете в Миннеаполисе или в Нью-Йорке. Однако мне никак не убедить Гарри… Говорят, вы с доктором ездили вчера на охоту? Прелестные окрестности, не правда ли? А визиты вы делали? Торговая деятельность не дает такого удовлетворения, как медицина. Должно быть, приятно, доктор, видеть, как доверяют вам пациенты?
— Гм! Это мне приходится все время доверять им. Было бы несравненно приятнее, если бы они платили по счетам, — проворчал Кенникот, и, наклонившись к Кэрол, он шепнул что-то, звучавшее вроде «курица в штанах».
Но бледные глаза Рэйми влажным взором смотрели на нее. Она помогла ему:
— Так вы любите стихи?
— О да, очень! Но, сказать по правде, у меня не так — то много времени для чтения. В магазине всегда много работы, и вообще… Но прошлой зимой у нас тут одна артистка великолепно декламировала стихи.
Кэрол услышала, как коммивояжер в конце стола что-то проворчал. Да и Кенникот сделал локтем резкое движение, ясно выражавшее то же настроение… Но она продолжала свое:
— Вы часто бываете в театре, мистер Вузерспун?
Он просиял, как мутно-голубой мартовский месяц, и вздохнул:
— Нет, но я люблю кино. Бываю на всех кинофильмах. За книгами, к сожалению, не следят, как за фильмами разумные цензоры, и, когда вы приходите в библиотеку и выбираете книгу, вы никогда не знаете, на что потратите время. В книгах я люблю здоровое, облагораживающее повествование, но иной раз… Да вот хотя бы, начал я раз роман этого Бальзака-о таком писателе я и раньше что-то слышал, — и там говорилось о даме, которая не жила со своим мужем, я хочу сказать, она не была его женой. Множество отвратительных подробностей. И язык-то никуда не годный, Я заявил об этом в библиотеке, и книжку убрали с полки. Я не фарисей, но должен сказать, что не вижу смысла в этом постоянном смаковании безнравственных тем! Жизнь сама так полна соблазнов, что в литературе хочется только чистого и возвышающего.
